– А разве я не говорил?! – выкрикнул Март. – Кумовство! Связи! Да весь этот иноземный сброд!..
– Ни одного худого слова о нашем магистре! – перебил его незаметно подошедший трактирщик. – И никаких оскорблений по отношению к нашему гостю, почтенному цеховому мастеру Одильону Дирку. Возьмите себя в руки, кум Кройхауф. Хлебните пивка да попридержите язык!
Он плеснул торговцу в его полупустую кружку пива из бочонка, да так, что из неё полезла на стол пена. Март был смущен и в самом деле замолчал.
Одильон, человек с побережья, выпил свое пиво и покачал головой, когда трактирщик услужливо предложил повторить. Он резко поднялся с места, словно внезапно захотел глотнуть свежего воздуха. Он был по горло сыт Альдсвиком и его жителями. Оставалось только надеяться, что молодой Кимберон никогда не станет похожим на этого самодовольного торговца.
Разговоры в трактире постепенно вернулись в свое привычное русло. У всех имелось собственное мнение по обсуждаемому вопросу, однако фольки предпочитали не высказывать вслух то, что не совпадало со взглядами кума Марта Кройхауфа.
Зная это, он сдул пену с пива, сделал большой глоток и победоносно откинулся в кресле.
Во всем городе происходило примерно то же, что и в «Плуге». И всякий раз находился кто-нибудь, кто сомневался в мудрости магистра Адриона. Ситуация не изменилась и после закрытия ярмарки. Повсюду в Эльдерланде смена руководства Музея истории, посещение которого во время пребывания в Альдсвике являлось одновременно и обязанностью и удовольствием, было большой новостью. Вскоре об этом заговорили даже в самых отдаленных деревнях.
Так проходили день за днем и неделя за неделей. И вот одним погожим осенним утром на Южную улицу въехала фура с впряженным в неё коренастым пони. Молодой человек, сидевший на облучке, вежливо приветствовал всех, кто попадался ему на пути, вне зависимости от того, отвечали на его приветствие дружелюбным или мрачным взглядом или не отвечали вовсе.
Все ждали, что новый хранитель музея начнет с реорганизации. Однако ничего из ряда вон выходящего не произошло. Ни один из старых служителей музея не был уволен. Ни одна коллекция старых глиняных горшков, орудий труда или расшитых узорами платков не была ни продана за бесценок, ни выброшена на свалку. Старый магистр поселился в маленькой квартирке на втором этаже музея, а молодой Кимберон въехал в дом хранителя. Из Виндера – деревеньки на юго-западе, что лежит на самой границе с болотами, – приехала молодая женщина, имевшая в Альдсвике родственников; она и взяла на себя роль экономки у молодого человека. Магистр Адрион также садился с ними за стол, если только он не был погружен в свои исследования или не предпринимал поездок по стране, о цели которых никто толком не знал. Но так уж повелось. Можно было даже задаться вопросом: а вступил ли вообще молодой человек в должность?
В конце концов люди вернулись к своим повседневным заботам, и даже куму Кройхауфу наскучило сопровождать в «Плуге» выбор нового хранителя музея злобными комментариями.
Стояла прекрасная осень, однако зима в этом году наступила рано и оказалась холодной. Уже вскоре после сбора винограда по ночам начались необычайно сильные заморозки. Первый снег выпал рано. С приходом зимы тема Кимберона Вайта вновь вернулась на повестку дня, однако благодаря добросовестному исполнению новым хранителем музея своих обязанностей она потеряла свою злободневность, и многие даже сожалели, чтоб Март и другие не оказались правы в своих опасениях – хотя бы для того, чтобы скрасить долгую зиму.
С северных отрогов Серповых Гор в Цвикель время от времени спускались стаи волков. Они пугали пастухов и крестьян, сея страх в городах и доставляя хлопоты добровольным дружинам фольков. Но ничего особенного не произошло. Никто не пострадал, если не считать старого Ома Хиннера, который, когда его отряд добровольцев возглавил погоню за волками, вывихнул ногу, ибо к тому времени оглох настолько, что не услышал предостережения о присыпанной снегом яме.
Весна наступила поздно, но вскоре взяла свое. Посевы взошли превосходно, и Кимберон исчез с повестки дня окончательно.
Лето выдалось жаркое и засушливое, лишь однажды разразилась гроза, и люди бросились черпать воду из обмелевших рек, ручьев и высохших было колодцев и поливать ею изнывающие от жажды поля. Так продолжалось до тех пор, пока не полил действительно щедрый дождь, который выручил крестьян и пообещал хороший урожай в этом году. Когда же в конце лета вновь пришло время собираться на ярмарку в Альдсвик, крестьяне уже начали ругать дождливую погоду. Очень немногие к тому времени помнили разговоры тех дней, когда неожиданно для всех старый магистр заявил о своем уходе. Некоторые, впрочем, надеялись, что нынешняя ярмарка тоже приготовит для них нечто такое, о чем можно будет вдоволь посудачить, вместо того чтобы ворошить старое или обсуждать ежедневные дела.
Ярмарка открылась, однако ничего заслуживающего внимания не произошло. Разве что однажды бык сорвался с привязи и носился по улицам, пока не был пойман дружиной фольков. Но все случилось рано утром, когда мало кто мог это наблюдать, поэтому данный случай в счет не шел. Никто серьезно не пострадал, только несколько оптовых торговцев залезли в грязь, ибо именно там пытались найти наиболее безопасное место. Что же до сенсаций, то эта ярмарка была даже слишком спокойной. Однако магистр Адрион мог уйти в отставку только один раз, а остальные члены Совета были ещё недостаточно стары, чтобы отказываться от своих мест.
– Неплохие дела провернул я в этом году, – раздавался за столом для почетных гостей в «Золотом Плуге» голос кума Кройхауфа, и, увы, других, более интересных тем для разговора не находилось. – Я… – Но тут кум вынужден был прерваться на полуслове. Взгляды всех присутствующих обратились на дверь, и даже сам Март Кройхауф забыл, о чем только что говорил: в трактир вошли два незнакомца.
Открыв рты, все уставились на них. Здесь, в самой глубинке Эльдерланда, фольки привыкли находиться среди своих; лишь в Усть-Эльдере да изредка в Виндере появлялся кто-то из Большого Народа, как правило, для продажи партии товаров. Но развозили их по Эльдерланду уже местные торговцы, так что если кто-либо из Большого Народа добирался до Альдсвика, то это уже была небольшая сенсация.
Один из вошедших был достаточно высок, чтобы быть принятым за человека; ростом он превосходил любого из фольков по меньшей мере на фут, и если бы потолок в трактире был пониже, то пришлось бы ему пригнуться. Вошедший был строен, но широкоплеч, а его красивое лицо с резко выступающими скулами, так же как и не отмеченные печатью тяжелого труда руки, выдавали высокое происхождение. Рубашка и штаны были сшиты из хорошего льна и отделаны по краю кожей, а поверх кожаного жилета с заклепками на нем была тяжелая накидка из прочного сукна. Капюшон был сдвинут на затылок. Пыль и грязь, свидетельствующие о проделанном пути, не уменьшали солидного впечатления. Слева на поясе поблескивала рукоять скромного, простого меча, справа можно было различить кинжал, который был таким длинным, что фольки могли и его принять за короткий меч.
Его спутник был мал ростом, но крепок. Очень мал и очень крепок. Многие из присутствующих слышали, конечно, рассказы про гномов, но с незапамятных времен никто из них не спускался в долину, и торговые связи между фольками и коренастыми хозяевами подземного мира давным-давно прервались. Ростом гном был не выше четырех футов. Но если фольки, которые, будучи чуть выше, обладают стройной и пропорциональной фигурой и лишь с возрастом приобретают известную округлость членов – как, например, знаменитый помещик Исидор Финк, который был столь тучен, что однажды по дороге из Гурика в Альдсвик под ним сломались три экипажа, – то гном этот был исключительно плотного сложения. Под тесным кожаным колетом, поверх которого была надета тонкой работы кольчуга, буграми проступали мышцы, напрягавшиеся при каждом движении, да так, что некоторые из присутствующих про себя подумали, что с эдакой фигурой можно поставить на колени и быка.
