– Это такой замечательный музей, где на детей никто не кричит, где ребятишки могут все трогать руками, скажем, залезть в вигвам и смолоть муку из кукурузы, как это делали аборигены, – поясняет Спок. – Вот этот антиавторитарный принцип должен пронизывать все воспитание и в школе, и вне ее.

И мы начинаем говорить о некоторых нюансах преодоления авторитарности; не все же объясняется влиянием среды, есть еще и общие психологические правила, основанные на законах развития детства.

Порой педагога-авторитариста, замечаю я, внешне нелегко отличить от подлинного мастера, гуманного в своих целях, результатах, способах их достижения. Эта трудность кроется не только в изощренности почерка авторитариста и даже не в блистательной манере исполнения педагогических приемов. Трудно распознать авторитарную технологию еще и потому, что авторитарист-виртуоз все усилия направляет не на демонстрацию своей силы, а на то, чтобы скрыть ее. Там, где подлинное мастерство мучительно ищет ответ на вопрос, какое действие лучше применять, чтобы поднять человека, авторитарист решает просто и быстро. Ведь куда легче разрушить, смять, принизить. Для педагога-авторитариста система отношений подобна тонкой и прочной сети, которую даже не он, а сами дети набрасывают на себя. Он руководит этим процессом самозапутывания. Если подлинный мастер все время думает над тем, чтобы система отношений помогала развитию задатков и способностей ребят, творческих созидательных сил в детском коллективе, то педагог-авторитарист до предела сужает сферу самостоятельной деятельности, поощряя лишь ту, которая способствует утверждению авторитаризма, бессловесному послушанию, разобщению в среде детей.

Преодоление авторитарности – одно из главных условий научного, подлинно авторитетного педагогического руководства. И здесь главное – высокая культура воспитателя, его способность выработать в себе четкое, не допускающее никаких отклонений, примесей, опошлений, искажений научное педагогическое мировоззрение; ясная позиция в подходе к детской самодеятельности и к своей собственной роли в ней. Суть этой позиции в том, чтобы уметь заметить рядом с собой и поддержать нравственные силы, сделать все для их утверждения и развития (а эти силы всегда есть в детском коллективе, в педагогическом коллективе, в нас самих, в окружающей школу социальной среде)… Таким образом, заключаю я, единственный способ преодоления авторитарных элементов – это широкое развитие демократических начал, воспитание гражданственности и человечности. Только при таких условиях может вырасти хороший семьянин и хороший гражданин.

Бенджамин Спок соглашается с моими доводами и приводит пример в пользу гуманистического воспитания:

– Я служил во время войны в морском флоте в качестве врача-психиатра. Наши главные усилия были направлены не на избавление людей от страха, а на выявление людей, подходящих к службе в этом трудном роде войск. Два года у нас ушло на то, что мы выявляли мелких преступников, которые всегда были и плохими солдатами. У них не было ответственности ни перед флотом, ни перед родиной. Хорошими солдатами оказывались те, кто был и хорошим гражданином, и добрым человеком, которые приобрели ранее опыт уважения к своим учителям и к родителям.

Сильная личность, по Споку, – это те парни, которые и сейчас выступают против войны, те, которые и сейчас борются против дискриминации цветного населения, против любой социальной несправедливости.

Конечно, эта борьба сложна, поскольку молодежи приходится выступать и против своих близких, родных, знакомых: очень многие родители были возмущены своими детьми, которые отказались служить в армии и тем самым испортили себе карьеру.

– Какой же вывод? – спрашиваю я.

– Менять надо всю систему, – отвечает Бенджамин Спок.

– Конечно же, кроме социальных проблем, есть еще и проблемы сугубо психолого-педагогические, – говорю я. – Как воспитать счастливого человека – один из труднейших вопросов.

– Несомненно, – отвечает Спок, и мы долго обсуждаем с ним, насколько индивидуальны представления людей о счастье, насколько эти представления зависят от традиций и культуры того общества и того окружения, в котором сформирован воспитатель, в котором живет и воспитывается современный ребенок.

Эта формула принадлежит Константину Дмитриевичу Ушинскому. Против нее и поныне выступают приверженцы макаренковской педагогики. Мне бы хотелось рассмотреть некоторые идеи Ушинского, которые нельзя отделить от проблем семейного воспитания, – это идеи народности, государственности, личности и культуры. Между личностью и культурой прямая связь. Культура есть развернутый во времени мир человека. Личностью я называю нравственного человека, для которого любовь и свобода – главные человеческие ценности. Подлинно нравственная личность не замыкается на своих узких интересах. Она живет тревогами своей семьи, своего народа, а следовательно, и государства. Только крепкая, независимая духовно и материально, нравственная семья создает крепкое, правовое, культурное, духовно-творческое государство. Государственность, ущемляющая семью, неизбежно оборачивается тоталитарностью. Ушинский заботился прежде всего о народном воспитании, полагая, что специальные пансионы для богатых – институты, кадетские, пажеские корпуса и лицеи имеют достаточно средств, чтобы построить эти учебные заведения в соответствии с требованиями науки. Не отрицая значимости привилегированных школ, он помогал им развиваться в соответствии с народными интересами. Сегодня эти вопросы оказались для нас крайне острыми. В большинстве своем частные школы, специальные детские сады, лицеи, средние и высшие учебные заведения доступны лишь состоятельным родителям. В них изначально заложена тенденция отгородиться от «демоса». По сути, народное образование перестало быть таковым…

Возрождение отечественной культуры связано не только с возрождением идей, но и, главное, – с возрождением образа жизни людей, причастных к образованию.

Вот почему я хочу рассказать о личности Ушинского, творившего в период самых значительных социальных реформ XIX века. Всматриваясь в его судьбу, думаешь, как же недостает нам именно таких личностей, ибо без их света жизнь школы и семьи – тьма!

Да, он был прежде всего патриотом своей страны, а затем уже педагогом.

Он был прежде всего демократом по убеждениям, а затем уже теоретиком.

Он был прежде всего кристально честным человеком, а затем уже методистом-воспитателем.

Когда соприкасаешься с личностью Ушинского, невольно приходит на ум определение, данное Белинскому, – неистовый.

Представьте себе молодого человека, худощавого, выше среднего роста, крайне нервного. Лицо резко выделяется своей бледностью в строгой раме черных как смоль волос; тонкие бескровные губы и проницательный взор, который, кажется, видит человека насквозь. Каждое движение подчеркивает сильный характер и упорную волю. «Мне кажется, – вспоминает о нем одна из его учениц, Е. Н. Водовозова, – если бы знаменитый русский художник В. М. Васнецов увидел Ушинского, он написал бы с него для какого-нибудь собора тип вдохновенного пророка-фанатика, глаза которого во время проповеди мечут искры, а лицо становится необыкновенно строгим и суровым. Тот, кто видал Ушинского хотя раз, навсегда запоминал лицо этого человека, резко выделявшегося из толпы даже своею внешностью».