Через три дня после его отъезда, мне позвонила Амела Аганович, и спросила:

- Так это правда, что мне сказали?

- А что тебе сказали?

- Ну, это, ты, говорят, женишься?

- Знаешь, Амела, когда-то человек должен жениться, может, лучше я с этим делом разберусь пораньше!

- Да хорош дурить, Майя этого не переживет!

- При чем тут теперь Майя, знаешь, когда я видел-то ее в последний раз?

Уже на следующий день Амела опять мне позвонила и сказала:

- Знаешь, Майя так расстроилась, прямо не поверишь. Ревет как корова, - а я сам напускаю на себя важный вид и цитирую Пиранчела, чей рассказ как раз готовил к постановке:

- Когда женщине нужно лить воду, она проливает ее глазами, пройдет, ерунда все это, - говорю, но все же и начинаю верить, что она меня еще любит, и скрываю чувства, как Дирк Богард в фильме «Слуга»:

- Ну, передавай ей привет, все ж таки нас связывают хорошие воспоминания.

Когда в конце зимы я поехал в Западный Берлин, по делу, купить пластинок, заказанных чехами, которых не пускали через границу, увидел я в метро на западной стороне афишу «Амаркорда». Вышел на улицу, и остановился перед маленьким кинотеатром, в котором показывали великий фильм. Сходить в кино или не ходить. А если опять засну? И не пошел я смотреть Феллини. Чтобы снова не осрамиться.

Покупал я пластинки, в основном, джаз-роковые. Позже, в Праге, продавал их дороже покупной цены, и так пополнял бюджет и копил на съемки студенческого фильма. И в поезде из Берлина в Прагу я непрестанно спрашивал себя, когда же я окажусь, наконец, способен посмотреть великий фильм? Весной наступил конец учебного года, который я завершил с «десяткой», и передо мной было целое лето. Это были лучшие летние каникулы за все время обучения, а самой большой радостью для меня стала предстоящая жизнь дикарем на острове Млет. Там Зоран Билан, Злая Мулабдич и я были настоящими царями. Приезжали из Дубровника пьяными, как опившиеся прокисшего кокосового сока молодые обезьяны. Приезжали мы туда в начале лета, и под самый его конец возвращались обратно в Сараево. Пока ставили в лагере палатку, местный полицейский получил нашу полную поддержку:

- Слышь, отец, - сказал я ему. - Если тебя кто тронет, говори нам сразу, без базара поможем.

Полицейский вначале подумал, что это мы прикалываемся. Что он стал относиться к моему предложению серьезно, стало понятно по тому, как смотрел он на нас, молодых джиннов. Был он единственным на острове полицейским и быстро понял, как может быть ему полезен союз с нами. Начнись проблемы, ему б тут успели накостылять раз сто, пока еще сюда из Дубровника доберется полиция. А так, он пользовался нашей защитой, и никто на этого полицейского и посмотреть криво не смел. А то б имели дело с нами, а это дохлый номер, ясное ж дело!

Когда я проснулся, Злая меня обрадовал:

- Майя твоя приехала на остров.

Охо-хо, подумал я, и сказал:

- А мне-то что за дело.

- Свалилась с велосипеда и поцарапалась, такие красивые ноги ободрала. Иди, ищи по Млету подорожник, он как раз для таких ран!

А я все корчил крутого парня:

- На задницу б ей этот подорожник!

Подождал я, пока Злая отойдет в туалет, тайком выбрался на дорогу и, когда понял, что никто меня не видит, пулей помчался на площадь!

Добрался я до Большого Озера^[23] и взял себе кофе. Катер уже отплыл на временный причал, а я увидел Майю, которую, пока она вылезала на берег, поддерживал какой-то тип. Был это сын хозяина, в чьем доме поселились Майя и ее родители... Сразу видно было, обычный далматинский чмошник. Поэтому я постарался унять свой натиск зрелого мужчины.

Много усилий прилагал я, чтобы не выглядеть возбужденным. Не видели мы друг друга полтора года. Было мне страшно, как бы не повторилась та ночь в кафане гостиницы «Белград». Тогда у меня сверкнула идея. Начал я говорить о будущем. В борьбе между человеком и герцеговинцем, вновь возобладал герцеговинец. На этот раз герцеговинец задушевный.

- Тебе нужен серьезный человек, интеллектуал. А самое лучшее сочетание - это интеллектуал и гопник. Если найдешь такого человека, который может предложить тебе только одно, только ум, то это долго не продлится, быстро он тебе надоест, а если только другое, примитивный гопник, который может тебе обеспечить только уверенность, то скоро его простота тебе осточертеет. Убежишь ты.

- Думаешь, мне нужен кто-то вроде Диллинджера, закончившего философский факультет?

- Ну, не совсем, но кто-то вроде.

И мы оба рассмеялись. А я понял, что, вот, похоже, я тоже начал болтать. И еще подумал, что, наверное, человек, когда созревает, непременно начинает больше говорить. Наверное, оттого, что одновременно чему-то учится. Нет больше юноши, мысли которого роятся обрывчато, не знающего, как эти мысли связать. Так что лучше б ему, до созревания, побольше молчать и не рисковать, тогда он покажется умным, не открывая рта. А, в общем, что толку говорить одни разумные вещи. Решил я потвердить свою мысль примерами из обычной жизни.

- Не знаю, слышала ли ты, что Паша сказал своей Цуне? Сказал он: «Лучше б тебе, подруга, выйти за меня, чем за какого-нибудь там студента. Выйдешь за него, и месяца через три потащишь меня в постель. А так тебе будет практичней. Буду тебе и муж и любовник»

Не догадывался я, что вот, я говорю все это, и, тем самым, внушаю Майе, что я и есть тот самый человек, о ком речь, и что такие слова женщины понимают как предложение.

Осенью в кинотеатре «Романия» показывали «Амаркорд». Было золотое время великих режиссеров. Майя восхищенно сообщила мне:

- Знаешь, что сейчас идет «Амаркорд» Феллини, ты его видел?

Что тут скажешь? Правды я сказать не мог никак. Какой студент режиссуры признает, что три раза засыпал на великом фильме? А если сказать, что не видел, так получится еще большой конфуз. Это как если студента-художника спросить, видел ли он Микеланджело, а он ответит: не-а. И вдруг я нашелся:

- Это фильм, который можно смотреть и сто раз.

- Ну, так своди меня посмотреть!

Пришли мы в лучший сараевский кинотеатр. Завес поднялся. Появляются вводные кадры, летит пух, пронизывающий образы Римини; как все же этот Феллини бесподобно выстраивает композицию. Старый волк использует пух, чтоб связать между собой образы Римини. Достоин всякого уважения! Появляется этот бродяга и говорит: «Ла примавера!», а я... гляди-ка, чудо, не засыпаю! Вот какая-то женщина развешивает белье на веревке. Появляется адвокат и говорит в камеру, местные мальчишки кидают камнями в Градиску, а счастью моему нет конца. Смотрел я фильм, держал Майю за руку будто мы в самолете, и восторгался этим фильмом, искренне.

«Амаркорд» для моих фильмов значил то же, что для Вселенной Великий Взрыв. Образы и идеи из того фильма стали речной запрудой, питающей вытекающие из нее потоки - мои фильмы. После этого фильма, все происходившее в моей киножизни, стало измеряться этим аршином. Будто акции самых важных в моей жизни вещей подскочили на жизненной бирже... Мама, отец, дом, друзья, мост, род, все, что само собой зацепилось и осталось в душе. Да, тенистые аллеи, холмистые пейзажи, женские задницы, велосипеды, молитвенные высоты, мосты, поезда, автобусы, и все, что я в жизни не люблю: галстуки, небоскребы, кухонные плиты, школы, больницы, все, что я считаю правильным: благородство, храбрость, историю, музыку, теперь я открыл заново.