– А это дозволено – убийцу, людоеда, садиста признавать невменяемым? По справедливости гадину уже сто раз нужно было расстрелять, а его даже не посадили в тюрьму! Отправили лечиться на мягкую кроватку и белые простынки!

– Решение принял суд на основании заключения экспертов-психиатров, – развел руками Медведев. – Фемида – дама бесстрастная и беспристрастная. Не зря же у нее глаза завязаны плотно.

– Ну, у нашей Фемиды один глаз с бельмом и точно спрятан под повязкой, – отчасти согласился с начальником Панов. – Зато второе око орлиное и глядит, куда прикажут. Так что к богине правосудия у меня вопросов нет. А вот насчет божества судебной психиатрии имеются некоторые сомнения. Не припасены ли у этого небожителя в белом халате про запас сразу две справки: одна – о собственном слабоумии, а вторая – об освобождении на этом основании от ответственности за взяточничество в крупных размерах?

Медведев хотел было рыкнуть на зарвавшегося подчиненного и призвать его к порядку, но вовремя вспомнил, что в отделе осталось опытных разыскников раз-два и обчелся. Все ветераны давно разбежались по частным структурам, а на их место пришли зеленые мальчишки. Пока новобранцы наберутся опыта, пройдут годы. А кому сегодня ловить преступников? Панов – один из лучших среди еще оставшихся закаленных бойцов. Полковник посмотрел на волевое лицо Глеба, окинул взглядом его атлетическую фигуру. Да, такого орла с руками оторвут в любом частном детективном агентстве, а богатые матроны передерутся, желая сделать этого красавчика охранителем своих напарфюмеренных телес. И по технической части Панов теперь может пойти, ведь институтский диплом уже у него в кармане… И благоразумный начальник предпочел воздействовать на строптивого капитана не строгостью, а лаской:

– Вижу, вижу, тебе действительно следует отдохнуть и подлечить нервы. Вот и отправляйся завтра же утром в никандровское имение. Свой особняк наш босс фармацевтики построил на месте бывшего пионерского лагеря. Райское место. Вокруг чудесная подмосковная природа. Не зря раньше говорили: «Все лучшее – детям». Настоящий приют для необременительного творческого труда и отдыха! Просвечивай повнимательней никандровскую обслугу да напевай себе под нос: «Как упоительны на даче вечера…» Выйдешь на похитителей – Никандров тебя щедро отблагодарит, а не выйдешь – хороший гонорар все равно уже обговорен. Неудачи бывают у целых следственных бригад, что спрашивать с получастного детектива-одиночки!? Я же советовал Никандрову не обращать внимания на истерики жены и подключить к поискам сына полицию по полной программе, но он отказался. Что ж, хозяин – барин… Но при всем том я на тебя крепко надеюсь и даже почти уверен, что ты сможешь помочь горю безутешных родителей. Дерзай!

В утренней электричке, мчавшейся из столицы, народу было немного. Зато встречные электропоезда казались набитыми под завязку. Радуясь, что, вырвавшись из давки в метро, он не угодил в новую ходынку, Панов привольно откинулся на спинку обитого дерматином сиденья и стал рассматривать мелькавший за окном архитектурный пейзаж.

Ехали уже минут двадцать, а мегаполис все не кончался. Смотреть на сменявшие друг друга многоэтажки, башни и выбитые окна мертвых заводских корпусов скоро надоело, и Глеб перенес внимание на попутчиков. Напротив него дремал интеллигентного вида лысоватый мужчина лет тридцати, в строгом черном костюме, белой сорочке с вишнево-оранжевым галстуком и с большим полиэтиленовым пакетом у ног, украшенным изображением британского флага и надписью по-английски: «Правь, Британия, морями». Из пакета торчал саженец плодового дерева. Еще усаживаясь, мужчина с отвращением огляделся вокруг и доверительно сообщил Глебу, что его «ауди» внезапно сломалась и ему волей-неволей пришлось воспользоваться общественным транспортом. Слово «общественный» лысоватый произнес с омерзением, а «транспорт» – пренебрежительно. Его социальный статус угадывался легко. «Дилер или брокер, – уверенно определил Панов. – Едет на собственную дачку. Задержался с посадкой дорогого экзотического деревца, вот и пришлось пожертвовать статусом и соприкоснуться с широкими плебейскими массами». Рядом с «дилером-брокером» подремывал кряжистый мужик лет сорока, по виду – работяга. Бывший гегемон чуток притомился после ночной смены. Третьим визави был пенсионер, клевавший носом над газетой. Сам Панов находился в прекрасном окружении: с двух сторон находились представительницы прекрасного пола. Слева меланхолически полуприкрыла глаза темноволосая девушка лет двадцати двух с журналом «Лиза» на коленях, а справа сидела заплаканная женщина предпенсионного возраста в черном платке. Глаза ее были закрыты.

Глеб уже решил, что ему всю дорогу придется пребывать в этом сонном царстве, но нашелся-таки катализатор, взбаламутивший спокойное общество. Нарушителями стали два расхристанных парня, синеющие татуировками от перстней на пальцах рук до физиономий неизвестных красавиц с обещанием любить и ждать до гроба на предплечьях. Эти и другие граффити тюремно-романтического содержания обличали в молодых людях недавних выпускников ГУИНа. Друзья по счастью праздновали обретение долгожданной свободы и по этому случаю были пьяны вдрабадан. Окропив пассажиров словесным душем, обильно сдобренным ненормативной лексикой, вольноотпущенники удалились на подкашивающихся ногах навстречу новой свободной жизни, а проснувшиеся и взбаламученные пассажиры не замедлили прокомментировать отечественную пенитенциарную систему.

– Опять навыпускали, сволочи! – возмутился пенсионер, обругав неизвестно кого: то ли мудрых законодателей, осчастлививших граждан еще одной амнистией и небескорыстно порадовавших зэков условно-досрочной благодатью, то ли самих бывших узников криминальной бессовестности, то ли всех перечисленных вместе взятых.

– Добрые люди едут на работу или с работы, а эти бугаи, молодые, здоровые, с утра водку жрут! – разделила возмущение пенсионера женщина в черном платке.

– А где им работать? – возразил работяга. – На нашем заводе раньше трудилось двенадцать тысяч человек, а сейчас дай бог если осталось человек четыреста. Станки стояли уникальные, так все отправили в металлолом, а цеха сдали индусам, вьетнамцам, китайцам и еще невесть кому под склады импортного барахла.

– На что же они пьют, если не работают?! – продолжала возмущаться женщина в платке. – Или не успели освободиться, а уже снова воруют?!

– В лагере заключенные трудятся и получают за свой труд зарплату, – разъяснил «дилер-брокер». – Это вам не бывший советский ГУЛАГ, где людей унижали и заставляли работать бесплатно. Теперь бывшие осужденные выходят на волю с солидной суммой денег в кармане.

– Трудятся?! – вдруг невесть с чего взбеленился работяга. – Варежки они шьют, шовчики строчат. Здоровенные лбы! А на Дальнем Востоке лес исполу валят корейцы и китайцы! Лесом наше государство с ними расплачивается! А миллион здоровенных обормотов тряпочки сшивают в теплых цехах!

– Действительно, – поддержал работягу пенсионер. – Текстильная промышленность развалена, про швейные предприятия нечего и говорить, сотни тысяч профессиональных швей и ткачих мыкаются без работы, а они взломщиков и бандитов сажают за швейные машинки. Идиоты!

– Россия подписала международный договор о запрещении принудительного труда! – напомнил «дилер». – Желает человек работать – работает, а не желает – его право. Права человека должны соблюдаться и в отношении осужденных. Времена ГУЛАГа прошли и канули в лету!

– Это уж точно! – неожиданно согласился с дилером пенсионер, который до того поглядывал в его сторону без особой приязни. – Поэтому теперь никто ничего и не боится. А чего бояться, если по телевизору каждый день показывают, как хорошо живется зэкам в колонии? Тут тебе и самодеятельность, и конкурсы красоты, и собственное телевидение, и обучение в школе и институте, и дите твое воспитают бесплатно… Да заключенные такой хорошей жизни на воле и в глаза не видывали!