Трудно сказать, насколько ей удалось добиться успеха на ниве христианского воспитания внуков и насколько те приобщились к христианству. Кажется, ближе всех к бабке был старший из внуков, Ярополк. Более других братьев он унаследовал качества Ольги, более других, наверное, прилежал и к христианской вере. Историки полагают даже, что Ярополк в годы своего недолгого правления в Киеве (972—978) всерьез намеревался крестить Русь, однако не успел этого сделать{291}. Во всяком случае, в своей политике он будет следовать курсом бабки, так же, как и она, пытаясь лавировать между Константинополем и Римом. При его дворе в Киеве побывают послы и от греков, и от римского папы, а в 973 году юный князь направит собственное посольство к германскому императору Отгону Великому — точно так же, как его бабка за четырнадцать лет до него. Правда, сам Ярополк крещения так и не примет. И лишь в 1044 году, при князе Ярославе Мудром, его кости, как и кости его брата Олега, будут крещены посмертно и положены в киевской Десятинной церкви Пресвятой Богородицы — той самой, где упокоился и князь Владимир, Креститель Руси. Этот труднообъяснимый и довольно странный с канонической точки зрения акт, вероятно, следует понимать как свидетельство некоего синкретического (одновременно христианского и родового) почитания в княжеской семье братьев святого Владимира, павших в жестокой междоусобной войне, начавшейся спустя несколько лет после смерти Святослава и унесшей жизни обоих князей: сначала Олега, погибшего в сражении с Ярополком, а затем и самого Ярополка, убитого по приказу Владимира.
О втором из Святославичей, Олеге, сказать что-либо определенное еще труднее — слишком рано он погиб и слишком немногое сообщают о нем источники. Пожалуй, единственное качество, которое явственно проступает в летописном рассказе о нем, — это его воинственность, склонность к пролитию крови: ведь это его расправа над Лютом Свенельдичем, сыном первого из Ярополковых воевод, положит начало цепи кровавых событий. Это делает Олега более других братьев похожим на отца, князя-воина Святослава. Говорить же о каком-либо влиянии на него Ольги, кажется, не приходится.
И наконец Владимир, как он изображен в летописи, до своего крещения оставался убежденным язычником и ярым противником христианской веры. Именно в годы его киевского княжения здесь, возле княжеского дворца, будет возведено языческое капище и прольется человеческая кровь — кровь варягов-христиан, отца и сына, принесенных в жертву языческим богам. Это позволяет предположить, что Владимир менее других братьев был подвержен влиянию бабки-христианки, хотя позднейшее церковное предание и настаивает на обратном. Да и могло ли быть иначе? Ведь мы уже сказали о том особом положении, которое «робичич» занимал в княжеской семье. Не то чтобы он был меньшим князем, нежели его братья, — нет, древняя Русь, как и другие раннесредневековые общества, не знала различий между «законными» и «незаконными» сыновьями. Как «семя княжеское» Владимир обладал всей полнотой княжеской власти. Но Ольга, конечно, никогда не забывала о его происхождении и глядела на него прежде всего как на плод преступной связи своего сына и непослушной ключницы-«робы». Такое отношение к себе юный Владимир должен был ощущать постоянно. А потому и сам он едва ли мог питать добрые чувства к бабке.
В истории сплошь и рядом случаются необъяснимые парадоксы. И то, что именно Владимир стал продолжателем дела Ольги, — тоже своего рода парадокс, но такой, который по-другому можно назвать исторической закономерностью. Убежденный язычник, Владимир слишком рьяно отнесся к делам веры. Он пытался реформировать само язычество, ввести общий для всей Руси культ княжеского бога Перуна; в поисках своей веры, своего пути к истине он беседовал с проповедниками от мусульман и иудеев, греков и латинян — и в результате вполне осмысленно и твердо сделал выбор в пользу греческого православия — того самого, которое тридцатью годами раньше приняла его бабка.
И в области государственного строительства Владимир во многом продолжит политику Ольги. Он будет строить новые города, укреплять границы своей державы, творить суд и расправу и собирать дань, свозимую на княжеские становища и погосты. Именно его с наибольшим основанием можно назвать создателем Киевского государства. Но сын воителя Святослава, Владимир, в отличие от бабки, будет много воевать — то подчиняя Киеву отложившиеся от него восточнославянские племена, то совершая походы против дальних соседей — ляхов, хазар, волжских болгар, греков. Он будет всемерно заботиться о своей дружине, воздавая ей должные почести, и не случайно в память народа Креститель Руси войдет прежде всего как Владимир «Красное Солнышко» — былинный, воистину дружинный князь, которому будут служить русские богатыри, герои народных «старин».
Еще одна черта, которую Владимир унаследует от бабки, — милосердие, забота о нищих и убогих. На этом стоит остановиться подробнее.
Приняв крещение, Ольга совершенно переменилась. Жестокость и мстительность остались в прошлом, уступив место милосердию, нищелюбию, доброте. Это главные черты ее характера, какой она изображена во всех посвященных ей агиографических произведениях, начиная с самых ранних. По словам ее Проложного жития, княгиня «подавала милостыню многую убогой чади (или в других списках просто: «убогим». — А.К.)». При этом Ольга не делала различий между христианами и язычниками: «…даже и поганым подавала», ибо «Бога должником себе сотворила»{292}. Иными словами, раздавая милостыню, она словно бы вручала ее самому Господу, надеясь получить воздаяние уже в вечной жизни, по библейской заповеди: «Дающий нищему дает взаймы Господу, и Он воздаст ему за благодеяние его» (ср.: Притч. 19: 17).
О милосердии киевской княгини подробно рассказывается в более поздних версиях ее Жития, в частности, в посвященной ей «Похвале», вошедшей в состав «Памяти и похвалы князю Русскому Владимиру» Иакова мниха: «…И начала жить (княгиня Ольга. — А.К.) о Христе Иисусе, возлюбив Бога всем сердцем и всею душою, и пошла во след Господа Бога, всеми добрыми делами осветившись и милостынею украсившись: нагих одевая, жаждущих напояя, и странникам пристанище предоставляя, и нищих, и вдовиц, и сирот всех милуя, и все необходимое им подавая с тихостию и любовью сердца»{293}. Потому-то она и снискала всеобщую любовь своих подданных, восторгался княгиней автор одной из редакций ее Жития, писавший в XVI столетии: приезжавшие в Киев из других градов «находили у нее прибежище и покой; вдовицы и сироты — обильное приношение, и насыщение и одежды всегда принимали от нее с любовью; нищие же и убогие всё необходимое в изобилии получали от нее»{294}.
Процитированные выше слова из «Похвалы Ольге» почти буквально заимствованы из собственно «Памяти и похвалы князю Владимиру», где об Ольгином внуке так же говорится, что он «везде милостыню творил: нагих одевая, алчущих кормя, и жаждущих напояя, странников покоя милостью, церковников почитая, и любя, и милуя, подавая необходимое, нищих, и сирот, и вдовиц, и слепых, и хромых, и трудоватых — всех милуя, и одевая, и кормя, и напояя»{295}. Однако считать, будто перед нами домысел древнего агиографа, вовсе не обязательно. Дело в другом: желая выразить подобающими словами благочестие первой русской святой, автор ее «Похвалы» воспользовался готовыми формами, своего рода трафаретом, избрав в этом качестве «Похвалу» внуку Ольги святому Владимиру. Милосердие, щедрость в раздаче милостыни были присущи им обоим, так что в этом отношении он ничуть не ошибался.
Милосердие вообще было свойственно почти всем правителям Русского Средневековья. Иногда в этом видят нечто вроде нынешней благотворительности, филантропии. Но на самом деле это явления разного порядка.
