Колебания между двумя главными центрами христианства для этого времени — скорее закономерность, нежели исключение из правил. Так, крестивший свою страну болгарский царь Борис в 60-е годы IX века дважды кардинально менял церковно-политическую ориентацию, то изгоняя из страны греческих священников и признавая главенство римского престола, то вновь возвращаясь в лоно Византийской церкви и, соответственно, изгоняя из Болгарии священников-латинян. Примерно в те же годы моравский князь Ростислав обратился к константинопольскому императору с просьбой прислать к нему проповедников, хотя в Моравии уже действовали миссионеры «от немец». Примечательно, что прибывшие из Константинополя просветители славян Константин (Кирилл) и Мефодий признавали верховенство римского престола и добивались открытия Моравской епархии под юрисдикцией Рима. И киевский летописец, рассказывая о миссии святых братьев к моравам, не преминул с одобрением отметить, что «папеж» римский поддержал их и осудил их противников, тех, «кто ропщет на книги славянские». Приведены в летописи и слова папы как высшего церковного авторитета, в данном случае признаваемого таковым и на Руси: «Аше кто хулит славянскую грамоту, да будет отлучен от церкви, пока не исправится»{264}.
Такие же колебания между Константинополем и Римом уже в X веке мы видим и в истории христианизации Венгрии. Греческая епархия просуществовала здесь вплоть до XI столетия{265}, хотя венгерские князья в конечном счете выбрали крещение от латинян. Да и в истории обращения святого князя Владимира, внука Ольги, латинские проповедники также сыграли не последнюю роль.
Причины, которые вынуждали правителей «варварских» стран лавировать между Старым и Новым Римом, могли быть различными. В одних случаях ими, наверное, двигали политический расчет, желание воспользоваться противоречиями между двумя христианскими столицами, дабы получить ощутимые политические или материальные выгоды, подороже «продать» свое согласие на смену веры. В других — какие-то нюансы в толковании христианских норм, разные подходы к обращению язычников. Современные исследователи отмечают, что Византийская церковь уделяла гораздо меньше внимания миссионерству как таковому по сравнению с Западной и была куда менее поворотлива и настойчива в этом вопросе. Повышенные требования, которые греки предъявляли к новообращенным, зачастую отталкивали от них недавних язычников, и этим не без успеха пользовались латинские миссионеры{266}. Так было в Болгарии при царе Борисе, так было и в Великой Моравии при преемниках Ростислава, изгнавших из страны учеников святого Мефодия. В деле возможного обращения Руси при княгине Ольге правящие круги Империи также не проявили должной заинтересованности, хотя ситуация весьма благоприятствовала им. Высокомерное отношение к «варварам», убежденность в том, что из них все равно не получится «настоящих» христиан, пронизывали все слои византийского общества, начиная с императора. И можно думать, что отказ от учреждения русской епископии отчасти стал следствием такого именно взгляда. Впрочем, и сама Ольга могла предъявлять какие-то неприемлемые требования к светским и церковным властям Империи. Как мы уже говорили, ее могло, например, не устроить то, что предлагали царь и патриарх: приниженное, зависимое положение гипотетической русской епархии, подчиненной одной из провинциальных греческих митрополий. Правительница, что называется, до мозга костей, Ольга, несомненно, тоже искала наиболее выгодные условия вхождения своей страны в семью христианских народов. При этом держава Отгонов, в ее представлении, обладала не только политическим, но и церковным авторитетом — если и меньшим, чем Константинопольская империя со вселенским патриархом, то во всяком случае достаточным для того, чтобы способствовать христианскому просвещению ее страны. Другое дело, что король вряд ли мог предложить ей что-то принципиально иное, нежели церковные власти Константинополя.
Посольство Ольги, несомненно, должно было заинтересовать германского короля. Недаром названный Великим, Оттон I приложил много усилий для пропаганды христианства среди соседних с Германией «варварских», то есть прежде всего славянских, племен. Примечательно, что известие о русском посольстве в Хронике Продолжателя Регинона оказалось в окружении известий о походах короля против полабских славян — вагров, ободритов, ротарей и других. Первая большая немецко-славянская война длилась несколько лет — с середины 950-х до начала 960-х годов — и отличалась крайним ожесточением. В своей восточной политике Отгон с самого начала сделал ставку не только на меч, но и на крест, понимая то и другое как два неотъемлемых атрибута утверждения своей власти и стремясь к насильственному истреблению язычества и насаждению христианства в славянских землях. Еще в 948 году по его инициативе были учреждены две епископии — в Хафельберге и Бранденбурге — специально для проповеди христианства среди язычников-славян. С середины 950-х годов едва ли не главным делом своей жизни Отгон считал открытие архиепископской кафедры в Магдебурге — городе на Эльбе (Лабе), немецко-славянском пограничье, — также исключительно для того, чтобы привести «соседний народ славян к почитанию христианской веры». (Магдебургское архиепископство было открыто только в 968 году, но на то имелись свои внутренние причины, никак не связанные с успехами восточной политики Отгона.) Стоит сказать о том, что еще в 955 году король получил официальное разрешение тогдашнего папы Агапита II «устраивать епископии так, как ему заблагорассудится»{267}. Возможность учреждения еще одной миссийной епархии — даже принимая во внимание удаленность Киевского государства от Германии — должна была восприниматься им как новый шаг на пути к всеобщему торжеству христианства, то есть к исполнению своей миссии, как он ее понимал.
После выдающейся победы над венграми летом 955 года Оттон I приобрел славу великого защитника христианства и безусловно первого среди монархов Запада. С этого времени его почти официально стали именовать императором, хотя до коронации в Риме оставалось еще несколько лет. Ольга не единственной среди правителей европейских стран направляла к нему своих послов. «Приобретший благодаря многократным победам славу и известность», Оттон «стал вызывать страх и вместе с тем благосклонность к себе многих королей и народов, — писал младший современник и биограф императора немецкий хронист Видукинд Корвейский. — Ему приходилось поэтому принимать различных послов, а именно от римлян, греков и сарацин, и получать через них дары разного рода… и окрестные христиане все возлагали на него свои дела и чаяния»{268}. Вот и Ольга решила обратиться со своими «чаяниями» к германскому королю — уже почти императору, — надеясь добиться от него того, что так и не смогла получить в Царьграде.
Русские послы встретились с Отгоном осенью или в начале зимы 959 года — кажется, не ранее октября—ноября{269}, но во всяком случае, еще до наступления Рождества (25 декабря). Это произошло в одной из королевских резиденций — скорее всего, во Франкфурте на Майне, где король встречал Рождество 959 года. «Радушно приняв» послов русской княгини, король «с великой радостью согласился на их просьбу», — записывал позднее саксонский хронист{270}.
Там же, во Франкфурте, состоялось и поставление епископа «для народа ругов». Им стал некий Либуций, монах из обители Святого Альбана близ Майнца. Этот монастырь был особенно дорог королю Отгону, который не оставлял его своими заботами и вниманием: всего двумя годами раньше здесь был погребен его старший сын Лиудольф, скончавшийся в Италии. Аббатом монастыря Святого Альбана считался архиепископ Майнцский Вильгельм — между прочим, тоже сын Отгона I, только внебрачный. Правда, Вильгельм находился в определенной оппозиции отцу, и именно по церковно-политическим вопросам (он возражал против планов учреждения Магдебургского архиепископства, видя в этом ущемление своих интересов). Как он отнесся к назначению одного из своих монахов епископом «ругов», неизвестно. Во всяком случае, рукополагал Либуция не он, а архиепископ Гамбургский и Бременский Адальдаг — также человек очень влиятельный в церковных кругах, один из ближайших советников короля, постоянно пребывавший при его дворе. В делах миссионерских Адальдаг проявлял особое рвение. В отличие от Вильгельма, он всецело поддерживал усилия короля по насаждению христианства среди «варваров»: именно в те годы, когда Адальдаг возглавлял кафедру в Гамбурге, были открыты три епархии, предназначенные для язычников-данов. Адальдаг считался викарием папы в странах Северной Европы; он был наделен особым правом назначать по своему усмотрению, без согласования с папой, епископов не только для Дании, но и для других «северных» народов. Надо полагать, что это право и было реализовано им и королем Отгоном во Франкфурте[194].
