Надо признать, что дары императора не выглядят излишне щедрыми. Ольга была правительницей государства, однако она получила от императора ровно столько, сколько получал посол союзной с Империей державы. Так, по 500 милиарисиев каждому, и в таких же «золотых, покрытых драгоценными камнями чашах», были выданы обоим послам «друзей-тарситов», присутствовавшим на «клитории» у императора 31 мая 946 года, и еще раз им же (и опять в золотых чашах) на приеме 9 августа того же года. Но при этом общая сумма даров, розданных Ольге и ее людям, была значительно меньшей, нежели во время приема сарацин. Всего 9 сентября было роздано 1800 милиарисиев (или 150 номисм)[167]. Между тем одни только «люди» сарацинских послов, приглашенные на пиршество, получили на всех 3000 милиарисиев (то есть 250 номисм), и это не считая самих послов, получивших на двоих еще тысячу. Несомненно, сарацинское посольство было более многолюдным, нежели посольство Ольги, хотя мы и не знаем точно, сколько в него входило человек и сколько получил каждый. Зато знаем, что, когда сарацинских послов вновь пригласили на званый обед, туда же были доставлены сорок арабов, освобожденных из византийского плена, и каждый из них получил по 25 мили-арисиев{211}. Вряд ли участникам посольства досталось меньше. (И если так, то их на обоих приемах было по 120 человек.) А вот подавляющее большинство участников посольства Ольги (собственно, все, за исключением самой княгини и ее «анепсия»!) получили значительно меньшие суммы. И дело было, конечно, не в том, что эти деньги что-то значили сами по себе. И Ольга, и другие знатные руссы владели неизмеримо большими богатствами. Главное — это соображения престижа, причем престижа именно государственного, который напрямую отражался в суммах даров, преподнесенных от имени императора. А потому Ольга вряд ли могла радоваться, пересчитывая полученные ею серебряные монеты.
На этом, кажется, для русской княгини завершилась программа утомительного и бесконечного дня 9 сентября. Впрочем, император Константин в своем трактате упомянул не обо всех эпизодах церемонии приема «архонтиссы» — его интересовало лишь то, что выходило за рамки обычного церемониала. Так, его замечание, что прием 9 сентября «во всем» был «подобный вышеописанному», заставляет вспомнить, что сарацинские послы-«тарситы» во время одного из «вышеописанных» приемов присутствовали еще и на устроенных для них конных ристаниях на константинопольском ипподроме: в трактате подробно описаны и подготовка к соревнованиям, и одеяния возничих четырех цирковых «партий», и последовавшие за ристаниями танцы и красочные шествия, в которых приняли участие не только победители, но и побежденные{212}.
Конечно, вовсе не обязательно думать, что эта праздничная церемония должна была непременно повториться и в случае с Ольгой. Однако она, по всей вероятности, повторилась, и русская княгиня и сопровождавшие ее лица также присутствовали на константинопольском ипподроме — и скорее всего, именно 9 сентября, в день большого приема, между представлениями василевсу и «августе» и «клиториями» в зале Юстиниана и Хрисотриклине.
Но здесь мы должны сказать еще об одном источнике, проливающем свет на неизвестные ранее эпизоды пребывания княгини Ольги в Константинополе. Этот источник — упомянутые выше фрески лестничных башен киевского Софийского собора, выполненные в середине XI века, при киевском князе Ярославе Владимировиче, правнуке Ольги. (Лестницы башен вели на хоры — место, где во время богослужения располагалась княжеская семья, — так что лицезреть фрески должны были в первую очередь князь, княгиня и их дети. Полагают, что северо-западная башня предназначалась для подъема на хоры женской части семьи, а юго-западная — мужской.)
Главное место в росписях лестничных башен занимают две большие многофигурные композиции, содержание которых было прояснено в начале 80-х годов прошлого века украинским археологом и искусствоведом Сергеем Александровичем Высоцким{213}. Первая композиция, в северо-западной башне собора, изображает сцену торжественного приема в императорском дворце русской княгини императором Константином. Ольга изображена на фреске в парадном византийском облачении — стихарии (плаще) и драгоценной пурпурной мантии, на голове у нее корона — стемма, из-под которой на плечи ниспадает белый плат-мафорий — обычная принадлежность головного убора русских княгинь, тот самый плат, который всегда рисуют на иконах святой Ольги; рядом с княгиней дама, как бы представляющая ее императору, — вероятно, это «опоясанная патрикия», или «зоста», о чем свидетельствует пояс, переброшенный через ее левую руку{214}; в некотором отдалении еще три женских фигуры — свита княгини. На второй фреске, в юго-западной башне собора, изображены состязания на константинопольском ипподроме с участием «квадриг» (конных четверок) всех четырех цирковых «партий» — «венетов» («голубых»), «прасинов» («зеленых»), «левков» («белых») и «русинов» («красных»). В ложе императорского дворца — кафисме — мы видим самого императора и княгиню; последняя одета в более простые светлые одежды, а на голове у нее тот же белый плат-мафорий; в другой ложе — как полагают, посольской — гости, среди которых, возможно, представлен «анепсий» Ольги (его одежды тех же тонов, что и княгини). Именно на этой фреске различимы черты лица Ольги; правда, насколько они достоверны, сказать трудно[168]. (По наблюдениям С. А. Высоцкого, образцом при создании фресок собора могли послужить русские или византийские миниатюры, изображающие визит княгини Ольги в Константинополь, вроде миниатюр из Хроники Иоанна Скилицы или Радзивиловской летописи. Но на подобных миниатюрах портретное сходство, как правило, не достигалось или даже не предусматривалось.)
В пользу предложенной исследователем атрибуции фресок, помимо общих соображений, свидетельствуют два важных обстоятельства. Во-первых, поразительное сходство первой из названных фресок с упомянутой выше миниатюрой Мадридского списка Хроники Иоанна Скилицы, также изображающей прием княгини Ольги императором. Совпадают расположение и позы практически всех действующих лиц — самого императора, княгини, представляющей ее «зосты» и трех женщин из свиты в белых головных уборах[169]. Еще большую доказательную силу имеет обнаруженная исследователем пояснительная надпись над изображением княгини на второй фреске — Еλγα (Эльга); она опять-таки схожа с надписью, имеющейся на миниатюре Скилицы. А значит, на обеих фресках киевского собора, в том числе и на той, которая изображает сцену на константинопольском ипподроме, действительно присутствует княгиня Ольга. Оказывая ей честь — такую же, как и послам других союзных с Империей стран, — император Константин устроил для нее и ее спутников и спутниц красочное и запоминающееся зрелище — состязания колесниц и праздничные шествия цирковых «партий».
Там же, на башне собора, уцелели едва различимые фрагменты еще одной фрески, которая, по предположению исследователя, могла изображать поднесение княгиней даров императору. По всей вероятности, имелась в соборе и другая фреска — центральная — со сценой крещения княгини Ольги, но она не сохранилась. Очевидно, весь этот цикл отвечал основной идее в программе росписей киевского Софийского собора при князе Ярославе Мудром — отражению в них истории приобщения Руси к христианству, важнейшим этапом которой было крещение княгини Ольги. Забегая вперед, скажу, что именно здесь, в алтаре Софийского собора, хранился крест, по преданию, принесенный Ольгой из Царьграда в память о ее крещении и «обновлении» Русской земли, — еще одно, на этот раз вещественное, свидетельство ее царьградского путешествия.
