Однажды Игорю, тогда еще юноше, случилось охотиться в Псковской земле («утешающуся некими ловитвами», по словам автора). И вот на противоположном берегу реки он узрел «лов желанный», то есть великолепные охотничьи угодья, однако переправиться на ту сторону не было никакой возможности, потому что у князя не имелось «ладьици» (лодки). «И увидел он некоего плывущего по реке в лодейце, и призвал плывущего к берегу, и повелел перевезти себя через реку. И когда плыли они, взглянул Игорь на гребца того и понял, что это девица. То была блаженная Ольга, совсем еще юная, пригожая и мужественная» (в подлиннике: «вельми юна сущи, доброзрачна же и мужествена»). С первого взгляда воспылал Игорь страстью к юной деве: «и уязвися видением… и разгоре-ся желанием на ню (к ней. — А.К.), и некия глаголы глумлением претворяше (то есть бесстыдно начал говорить. — А.К.) к ней». Ольга, однако, уразумела нечистые помыслы князя и отвечала ему с твердостью — не как юная дева, но как умудренная женщина («не юношески, но старческим смыслом поношая ему»): «Что всуе смущаешь себя, о княже, склоняя меня к сраму? Зачем, неподобное на уме держа, бесстыдные словеса произносишь? Не обольщайся, видя меня юную и в одиночестве пребывающую. И не надейся, будто сможешь одолеть меня: хоть и неучена я, и совсем юна, и проста нравом, как ты видишь, но разумею все же, что ты хочешь обидеть меня… Лучше о себе помысли и оставь помысел свой. Пока юн ты, блюди себя, чтобы не победило тебя неразумие и чтобы не пострадать тебе от некоего зла. Оставь всякое беззаконие и неправду: если сам ты уязвлен будешь всякими постыдными деяниями, то как сможешь другим воспретить неправду и праведно управлять державой своей? Знай же, что если не перестанешь соблазняться моей беззащитностью (дословно: «о моем сиротстве». — А.К.), то лучше для меня будет, чтобы поглотила меня глубина реки сей: да не буду тебе в соблазн и сама поругания и поношения избегну…»
Эти исполненные целомудрия и глубокого недевичьего смысла слова поразили Игоря. В молчании переплыли они реку, а вскоре после того Игорь вернулся в Киев. Спустя некоторое время пришло время ему жениться: «и повелению его бывшу изобрести ему невесту на брак». По обычаю «господьства и царстей власти» (имеются в виду, конечно, обычаи XVI века, а не времен Игоря и Ольги), повсюду начали искать невесту князю, однако ни одна из приведенных в Киев девиц не полюбилась Игорю. Тогда-то и вспомнил он «дивную в девицех» Ольгу, ее «хитростные глаголы» и «целомудренный нрав» и послал за ней «сродника» своего Олега (согласно «Повести временных лет», подлинного правителя Киевского государства в конце IX — начале X века). Тот «с подобающею честию» привел юную деву в Киев, «и тако сочьтана бысть ему законом брака»{11}.
Таково предание или, точнее, его изложение благочестивым книжником, которого от описываемых им событий отделяли пять с половиной столетий (к нашему времени он заметно ближе, чем к началу X века). Нетрудно увидеть в его рассказе явные приметы московской идеологии XVI века: это и рассуждения о природном благочестии первой русской правительницы-христианки («еще не ведущи Бога и заповеди Его не слыша, такову премудрость и чистоты хранение обрете от Бога»), и сентенции о достоинстве княжеской и, соответственно, царской власти (между прочим, любимая тема Сильвестра как воспитателя Ивана Грозного). Автор воссоздает идеальную картину встречи канонизированной русской святой и родоначальника правящей династии московских государей; воссоздает так, как она, по его мнению, должна была происходить. А потому те Игорь и Ольга, о которых рассказывается на страницах Степенной книги, принадлежат шестнадцатому столетию в значительно большей степени, чем десятому.
Но столь же несомненно, что за строкой автора явственно чувствуется народное, сказочное представление о княгине, имеющее, как мы уже говорили, местное псковское происхождение. К слову сказать, Сильвестр был уроженцем Новгорода и, по-видимому, не раз бывал в Пскове, хотя свою редакцию Жития Ольги составил будучи священником московского Благовещенского собора. Мы уже говорили и еще будем говорить о том, что княгиня Ольга стала одним из любимых персонажей русского фольклора. В представлении народа эта великая правительница и воительница, богатырка в полном смысле этого слова, сама явилась плотью от плоти народной и — подобно другим любимым героям народных сказок и легенд — вышла из среды простых людей. Уроженка Выбутской веси, едва ли не крестьянская дочь, «невежда» и «сирота» (по ее собственным словам, приведенным в Степенной книге), она стала в народном сознании перевозчицей — и в этом своем качестве оказалась мудрее и благоразумнее и киевского князя, и — впоследствии — византийского императора. Ее роль перевозчицы, по-видимому, далеко не случайна. Переправа через реку всегда представлялась чем-то большим, нежели простое перемещение в пространстве. В народном сознании река служила некой преградой, отделяющей один мир от другого, свое от чужого, иногда саму жизнь от смерти. В преданиях и легендах перевозчиками становились в том числе и князья; ставший хрестоматийным пример — легендарный Кий, основатель Киева, о котором еще в XI веке, по словам киевского летописца, иные говорили как о «перевознике» через Днепр. Но в русских обрядовых песнях переправа через реку символизирует еще и перемену в судьбе девушки — ее соединение с милым, превращение в замужнюю женщину{12}. Переправа при этом как правило осуществляется женихом, хотя в народной поэзии известны и обратные примеры. Вот и Ольга сама переправляет на другой берег своего суженого, и Игорь поначалу даже принимает ее за юношу. Роли меняются: Ольга оказывается не только мудрее, но и мужественнее своего будущего супруга («доброзрачна же и мужествена»), берет на себя его функции. Так уже первая встреча Ольги с Игорем предопределила ее будущее замещение Игоря в качестве правителя его державы.
Псковские краеведы XIX—XX веков попытались реконструировать описанную авторами Степенной книги встречу, исходя из того, что знаменательная переправа имела место у самой Выбутской веси. «В окрестностях Выбут, — писал в 70-е годы позапрошлого века историк Н. К. Богушевский, — …прохожих и теперь перевозят через реку в челноках особенной конструкции, выдолбленных из толстых стволов осин. В таком челноке могут поместиться не более двух человек. Управляет челноком рыбак или перевозчик — одним веслом или багром». По словам другого знатока местной старины, протоиерея В. Д. Смиречанского, рыбаки искусно управляют такими лодками-«душегубками» с помощью рук и ног, а иногда и шестом, «ежеминутно опасаясь быть опрокинутыми быстрыми волнами реки… Маленькие, выдолбленные из дерева лодки крестьяне находят более удобными для переезда через реку. Жители правого берега, против погоста Выбуты, переезжают на левый берег в таких корытах, иногда связанных по два. При этом управляющий должен быть ловким, а пассажир должен сидеть смирно, чтобы переправа обошлась без приключений, которые не редки. Здесь страшна не глубина, а сильное течение, с которым совладать не всякий в силах…»{13}
Так было в XIX веке, так могло быть и раньше. Но нарисованная картина разительно отличается от той, что изображена в летописи. Да и вообще Выбуты не слишком подходят для переправы на лодке. Это место было знаменито другим — бродом через реку Великую, который сохранял стратегическое значение и в XV, и в XVI веках{14}. Хотя автор Жития Ольги в редакции Степенной книги и разделял мнение о Выбутах как о родине святой, сцену переправы он, скорее всего, создавал, имея в виду другую местность — либо в районе самого Пскова, либо еще ниже по течению Великой, ближе к ее впадению в Псковское озеро. Именно здесь Великая, как бы оправдывая свое название, становится по-настоящему широкой и полноводной — такой, что описанная в летописи переправа — с долгими присматриваниями, разговорами, угрозой броситься в «глубину реки сей» — становится по крайней мере возможной.
