Я неуловимым движением изменил вектор тяги основного двигателя, одновременно задавая «птице» вертикальное ускорение. Так удобнее, сверху — коршуном — обрушить удар прямо на центральный процессор вражеского самолета, чтобы поверженную машину уже точно нельзя было восстановить.

И в этот миг сигнал «Danger» кровавым сполохом разрезал видевшуюся мне картину агонии врага. Я не успел толком понять, что произошло, — самым краешком сознания засек только, как из облаков, со стороны солнца, вывалилась еще одна тарелка, раскрашенная в ненавистные мне боевые цвета. Почему мой радар не обнаружил ее ранее? Этот вопрос я задал себе уже тогда, когда перед глазами появилась стена огня. Яростный шквал захлестнул меня, ослепляя. В такие секунды чувствуешь острую боль — будто бы умираешь вместе со своим самолетом. Через миг угасающие экраны связи пересекла быстрая тень, совершившая переворот в воздухе, — это был фирменный знак. Такую метку я сегодня уже видел. Она объяснила мне все. Даже если бы на брюхе машины-убийцы не светился силуэт дракона, я все равно узнал бы его по этому легкому обороту хищной птицы вокруг своей оси. И тут экраны окончательно почернели.

«Утеря контроля! Ваш корабль уничтожен!» — загорелась надпись на экране, а потом механический голос продублировал ее.

— Заткнись баран, — процедил я. — Сам вижу.

— Вас не понял, — бесстрастно произнес компьютер центра управления боевыми вылетами. Компьютер, отвечающий за меня, капитана Попова, за мой третий разбитый сегодня самолет, за падающую вниз поверженную птицу с эмблемой скорпиона на брюхе.

— Пошел в зад! — устало огрызнулся я, скидывая с плеч ремни. «Думай, капитан, думай! Сегодня этот гад дважды уложил тебя. Причем только что он сделал это за мгновение до того, как ты сам был готов нанести решающий удар. Ты пропустил детскую плюху, капитан…»

— Капитан Попов, — промурлыкали наушники, — вас вызывает полковник Грудин. Немедленно явиться в блок один, оперативный центр управления третьим сектором боевых действий!

Я схватил брошенный шлемофон:

— Есть!

«Ну вот, капитан. Ты ошибся. Сейчас получишь пару огненных стрел под хвост…» Еще никому на этой войне не удавалось уложить меня дважды, в течение одного дня. А «Дракон» — уложил! Играючи, как на тренажере, два раза подряд! Меня, капитана Попова, одного из лучших асов нашей армии. Какой позор! Думай, капитан, думай!

Широкие коридоры боевого центра. Иду по длинному проходу в сторону оперативного командного пункта, минуя закрытые двери. Тихо. Обманчивое спокойствие… Вот еще одна дверь. Еще. За каждой из них — пилот, летчики ведут тяжелый бой. Нашей армии сейчас так трудно, как, пожалуй, никогда еще не было. Каждый человек на счету, каждая машина. Я мысленно видел, как они там, в голубом небе, закладывают виражи, начинается привычное мерцание сознания, как пот застилает глаза, все ради того, чтобы упредить на миг врага, первым нанести молниеносный удар. И только я, как последний новобранец… Я почти пинком распахнул дверь оперпункта.

— Капитан Попов по вашему приказанию прибыл! — четко, хотя, быть может, излишне громко и зло доложил я.

— Здравствуй, капитан! — полковник Грудин первым шагнул навстречу и протянул широкую ладонь. Я ответил быстрым рукопожатием, однако он задержал мою руку, пристально глядя в глаза.

— Зол? — спросил он. И сам же себе ответил: — Зол, вижу. Это хорошо, что ты зол, капитан. Значит, не все потеряно…

— А как еще могло быть? — не удержался я.

— Если бы ты был подавлен…

— И что бы это значило?

— Что значило бы? Что у тебя нет шансов против него.

Я напрягся. Значит, Грудин тоже заметил, что оба мои поражения — от одного противника. Впрочем, этого следовало ожидать. Грудин налетал столько, что нам всем и не снилось. Как опытный картежник враз, по рубашке, запоминает всю колоду, так Грудин, по почерку, определит в небе любого нашего пилота. Выходит, их летунов он срисовывает столь же легко…

— Что скажешь про этого парня? — он правильно оценил мое молчание, сделал тактическую паузу, давая мне время еще раз прокрутить в голове болезненное поражение.

— Силен, — коротко бросил я. — Очень силен, гад. Дважды меня завалил.

— И еще раз помог, кстати, — тут же уточнил Грудин, из-под полуприкрытых век наблюдая за мной.

— ?!

— Ты просто в тот, первый бой, не успел толком ничего сообразить. На тебя навалились три самолета, первого ты снял, но второй и третий предельно точно смоделировали твою траекторию ухода и дали упреждающий залп, помнишь? Тебя «поймали» на выходе из петли…

Еще бы я не помнил. Этот маневр несколько раз помогал мне выйти живым из очень сложных заварушек. А сегодня — не помог. Я выполнил свою фигуру (а ее, кстати, так и называют — «фигура Попова»), чтобы выйти с траектории огня, однако в самой верхней точке нарвался на две ракеты, что разнесли мое блюдце на куски. Я чувствовал себя идиотом — так четко и профессионально меня сняли. А он спрашивает, помню ли я!

— Ну, раз помнишь, так сразу к делу и перейдем. Тройку пилотов наводил четвертый, он был в стороне от боя, моделировал 3D-картину и прикрывал сектор. Когда твое корыто развалилось на куски, он впервые показал нам свое «драконье» брюхо.

Я скрипнул зубами. Так меня в эту войну еще никто не унижал.

Полковник понимающе посмотрел в мои глаза и дружески похлопал по плечу.

— Расслабься, капитан, твой сегодняшний счет: восемь — три. Это нормально.

Я и сам знаю, что нормально. Не мы затеяли эту войну. Надо было быть идиотами, чтобы развязать войну с противником, имеющим почти трехкратное превосходство в боевых силах воздушных соединений и примерно двукратное — в наземных войсках. Нас втравили в эту неравную схватку. И теперь, чтобы выжить, я, Владислав Попов, капитан ВВС, третий боевой сектор, обязан сбивать по два или по три самолета противника и только потом могу потерять одну свою машину. «Могу»? Нет! «Имею право» потерять одну машину! Иначе наши резервы истощатся раньше, чем у противника. Отличные летчики — это достояние армии, но на что сгодятся отличные пилоты, если им не на чем будет летать?! Сегодня я выполнил норму. Это знаю я, это знает Грудин. Но он успокаивает меня, он сам понимает, что дела наши плохи. На фронте появился новый ас, и, если не придумать, как с ним быть, завтра потери резко увеличатся…

— Очень крутой пилот, — мрачно произнес я.

— Не то слово! Пока ты шел сюда, завалил еще двоих. Мы были вынуждены устроить прорыв наземной ударной группы в глубину их фронта. Выпросили из резерва главного штаба…

— Зачем? — не сразу понял я.

— Помехи, капитан, помехи, — устало ответил Грудин. И тогда у меня в мозгу что-то щелкнуло. Ну да, теперь все ясно. Мы не можем справиться с ним в небе, но можем попытаться установить заслон из помех, чтобы не дать летчику управлять своим самолетом. При этом мы получаем временную передышку в небе, зато на земле теряем всю мобильную группу. Хорошо, что там нет людей, только техника… Дорогая техника.

— Мать его за ногу! — выругался я и хотел сплюнуть. Вовремя вспомнил, где нахожусь…

— Спокойно, капитан! — Грудин на миг подобрался, перестав улыбаться, и сразу напомнил мне хищную птицу. (Когда он учил меня летать, я всегда с интересом рассматривал его боевую машину — с силуэтом когтистого ястреба на брюхе. Тогда я лишь мечтал о том, что когда-нибудь получу свой знак. А сейчас многие молодые пилоты смотрят с завистью на моего скорпиона.)

— Значит, так! — продолжил он. — На сегодня — все! Давай домой, думай, что делать. Завтра с утра у «Скорпиона» должен быть смертельный яд для этого крылатого дракона. Свободен!

Отдать честь, четкий разворот, снова длинные коридоры. Голубое небо, не испещренное инверсионными следами. Да, бои идут не здесь, чуть дальше, в стороне от нашего центра управления. В стороне от наших городов. Но, если не появится противоядие, если не приготовить смертельный напиток для врага — через несколько дней инверсионные следы будут прямо над нашими головами. Инверсионные шлейфы цвета крови. Курить…