Мы с Мэй тотчас же проделали это под бдительным оком леди, в стерильной комнатке, скрытой в углу холла. Я смотрела на свои руки под блестящим краном, над белой раковиной. И руки стали другие. Пальцы тоньше - похудела. Кожа гладкая - несколько дней ничего не делаю. А может, не поэтому?
Стали подниматься по лестнице. На первой ступеньке мне удалось украдкой потрогать лепесток одной из палевых роз в китайской вазе. Цветок оказался настоящим. Останавливались перед портретами и другими полотнами. Энн называла имена. Имена всех лошадей, изображенных на картинах, и художников. Да, там были и Стаббс, и Лэндсир. Прочих я не знала. Лошади были очень красивые.
Прошли в гостиную. Из окон лился поразительно чистый свет, и мне показалось, что я смотрю на мир сквозь хрустальное стекло. Впрочем, в этот момент так оно уже и было. Я выбрала шерри. Оказалось, правильно.
- О, Анна, да. Да, да. Для леди, и перед ланчем... Ничего не может быть лучше. Это очень здорόво.
Другие реплики подтвердили, что подлинные леди (синоним: воспитанные женщины) в такой именно ситуации предпочитают как раз шерри. Конечно, если предлагают еще шампанское, белое вино, виски и водку. Что такое шерри, я не знала. Выяснилось, что это хороший сухой херес. Мэй, пренебрегая условностями и ссылаясь на старую дружбу, попросила все-таки водки. Но извинялась и смущенно хихикала, даже согласилась положить в бокал целую горку наколотого льда. Лед таял, и водка быстро превращалась в слабый раствор спирта. Энн пила шерри, Ричард - виски.
Энн показывала картины. Над моим креслом серебристые листья тополей на маленьком пейзаже трепетали на ветру под опаловым дождливым небом. Это был Констебль. Мы поговорили об английской живописи - очень живо, очень слегка. Без всяких искусствоведческих глупостей. О них никто здесь и знать не хотел - кому это нужно?
- Это для коллекционеров и специалистов, - сказала Энн, а Мэй
радостно ее поддержала, поддерживая заодно и свой стакан, куда Ричард щедро плеснул еще водки из блистающего квадратного графина.
Кажется, каждый мастер английской пейзажной и анималистской живописи оставил свой автограф на каком-нибудь полотне в этой гостиной. Лэндсир - на наброске шотландской борзой дирхаунда . Такая собака, покрытая серой клочковатой шерстью, была у сэра Вальтера Скотта. Он называл свою суку самым совершенным созданием Господа. Это был набросок для знаменитой картины мастера с изображением pets 1королевы Виктории. Стали вспоминать, какие еще pets были на этой картине.
- Я помню: дирхаунд и еще уиппет, - мечтательно сказала Мэй, покуривая свой "Silk Cut". - Как я люблю дирхаундов. А уиппетов - о, просто обожаю. У меня были эти собаки, давно. Какие милые! So sweet and...Very, very delicate.
Delicate...Пару часов назад Мэй искала определение моим собственным свойствам и остановилась наконец на этом самом слове. Delicate... Нежный, воспитанный, тактичный... Благородный. Ну, спасибо.
- И все-таки русские псовые лучше всех! - продолжила моя приятельница и решительно отхлебнула из стакана. Она наслаждалась беседой. Назвала еще серого попугая-жако на картине с pets Виктории и собачку-пекинеса.
Тернер расписался на одном из видов Петворта, усадьбы лорда Эгремонта - родственника Энн, через которого к ней и попал пейзаж.
Холлман Хант- единственный из прерафаэлитов - был допущен в гостиную Ферлоу Холла исключительно благодаря тому, что некогда ему пришло в голову изобразить овцу. Картину держали из стене из любви именно к таким овцам очень старинной, чуть ли не пиктской, породы, овцам белым с черными мордочками, а вовсе не из страсти к искусству, к Ханту и тем более к другим прерафаэлитам. Как выяснилось, это слово собеседникам незнакомо.
- Анна, - сказала Энн, задумчиво разглядывая овцу на полотне Ханта, - я надеюсь видеть вас с Мэй завтра снова у себя. Если вам еще не надоело. I open my gardens tomorrow. Regular event, you know, Anna. I do love it. People can really enjoy themselves. May, why don't you open your gardens? 2
- О, Энн, я не могу, - ужаснулась Мэй. - У меня сейчас все в таком беспорядке. Совершенно нечего смотреть. Утки не перелиняли. Потом, нужно же что-то устраивать. Павильоны, чай. Сэндвичи,
пирожные... Ах, надо все это готовить... Я ничего не успеваю.
Дункан... Он справлялся. А я одна не могу. Нет, не могу. - Мэй
огорченно поболтала в стакане остатки льда.
Энн, поняв, что вопрос был не вполне уместен и Мэй расстроилась, поспешила исправить положение:
- Но Мэй, дорогая, я с радостью тебе помогу. И потом, открывать свои сады - это наш долг. Люди должны получать от нас удовольствие. Да. Нам повезло в жизни. Им повезло меньше. Мы обязаны это компенсировать.
Пока я обдумывала эту непривычную для меня концепцию социальной справедливости и способ приведения ее в действие, внимательный Ричард плеснул в опустевший стакан Мэй утешительную порцию водки.
-Ну, все равно, приезжайте ко мне, - продолжала Энн. - Я хотела показать Анне сады. И особенно овец. Анна, у нас точно такие овцы, как на этой картине. Black-muzzled 1. Такое маленькое стадо. Всего голов пятьдесят. Мы их очень любим. Это настоящая старина. Подлинная древность - такие овечки в традиционном загоне. Как в средние века, а может и раньше. Прелесть. Приедете?
Мы благодарили и соглашались.
Тут я впервые почувствовала что-то неладное. Какую-то тревогу. Так, что-то неопределенное. Наверное, именно это чувство удерживает дикого зверя от последнего шага - в капкан. Это оно заставляет волка или лису мгновенно отдернуть поднятую было лапу и бежать - бежать прочь изо всех сил. Но нужно было поддерживать разговор, и сосредоточиться не удалось. Ощущение опасности быстро рассеялось.
Лошади на полотнах в гостиной преобладали. Мы поговорили и о них - конечно, не столько о картинах, сколько о лошадях. Но и о картинах. Вернулись к пейзажам. Ричарду нравился Констебль. Мне тоже. Мне нравился Стаббс. Энн тоже. Мэй нравилось все. Всем тоже.
- Июньское небо в Англии совсем не такое, как в России, - вдруг сказала я, подойдя к окну. Беседа стала такой приятной, что я совсем перестала стесняться и говорила уже сама с собой, только вслух.
- Почему, Анна? - спросил Ричард.
- У нас оно... лебяжье. Swan-like 2.
- Как это?
- Облака такие крутые, белые, и плывут очень медленно. Здесь они просто несутся. Они здесь как чайки. А когда погода портится, у нас все небо будто одно распростертое крыло - в плотных завитках, а с краю - длинные перья, и они расходятся, как маховые. Все небо покрыто лебяжьим крылом.
- Oh, really? 1- воскликнули Энн, Мэй и Ричард.
- Ну да, - сказала я, поворачиваясь к ним от окна. - Даже есть такие строки... Я вам прочту по-русски. Послушайте:
О лебяжье июньское небо!
О лепет летящего лета...
- О-о-оh! It sounds so sweet 2, - вздохнули обе дамы. Ричард молча смотрел на меня. Я очнулась, отошла от окна и села в кресло.
Мне опять хотелось домой.
- You love birds, Anna, don't you 3, - сказал Ричард. - Я хотел бы показать вам, какие у нас были цесарки. Очень красивые, из Африки. Я тогда был маленьким мальчиком, но до сих пор помню. Давайте посмотрим фотографии. Вот в этой книге.
Дверца шкафа открылась бесшумно. Был вынут толстый том: природа Африки. Все сели на диван. Энн и Мэй тоже смотрели. Видно было, что им действительно интересно. Мы небрежно пролистали львов и гиен. Мэй вспоминала о своих цесарках - обыкновенных, домашних. Наконец нашли и рассмотрели тех птиц, что некогда стайкой бегали по гравию у серых каменных ступеней. Горло и длинная шея у них были сапфировые, а головки крохотные.
- Ах, - заметила Энн, - это очень глупые птицы. С ними было
слишком много хлопот. Из-за глупости. Они были просто умственно отсталые.
Мы подробно обсудили сложности содержания глупых экзотических цесарок в поместье. Кто-то приоткрыл дверь напротив дивана. Энн встала:
