Мне стало зябко. Дует из окна машины? Но холод подступал прямо к сердцу. Вот из ровной зеленой стены изгороди появился фазан и побежал вдоль дороги. Птица с ее ярким оперением выглядела ожившим музейным экспонатом. Выскочил коричневый плюшевый кролик и снова скрылся в корнях боярышника. Среди цветущих ветвей вертелись и свистели, как заводные игрушки, рыжегрудые малиновки. Чучело жаворонка трепетало над полем, будто кто-то невидимый в вышине подергивал его на леске вверх-вниз. Слышалась механическая скрипучая трель.

Ну, зачем мне в Москву? Что я там забыла? Вот насильно везут меня в серые каменные гости. Я туда не хочу. В гостях как в неволе. Вот уж точно. Так говорила моя няня старая. Только с ней было хорошо. Тетя Маша. Марья Андревна. Каждый день ходила в церковь у Арбатских ворот. Бога вы не боитесь - вот что. Страха Божьего в вас нет. Десять лет прошло, как ее похоронили. С тех пор и в Москве как в неволе. А ведь дома, кажется. В гостях хорошо, а дома лучше. Ан нет. И дома как в гостях. Никуда по своей воле ни на шаг. То денег нет, то времени, а чаще ни того ни другого. На самом деле, просто желания нет. Воли нет. Как в гостях.

А страх Божий есть. Остался. Нет, страх-то остался, а Бога нет. Может, все из-за этого? Ну, все равно. Жить бы у Мэй да радоваться - когда еще придется? Вот попаду на свою Плющиху - то-то взвою. Нет, надо жить сейчас. Вполне молода, здорова, слава Богу, фигура отличная, волосы красивые. Ну, разлюбил какой-то дурак. Положим, отнюдь не дурак. Потому и разлюбил. Да любил ли? И где он, существует ли вообще? Может, и нет его. И я стала вспоминать… Нет, неуловимый, изменчивый, весь – резкий порыв, миг – и не виден уже очерк высоких скул, вдаль улетел взгляд узковатых глаз... Вот и нет его рядом, вот уже далеко… И опять я одна. А я-то его люблю? Или только охочусь на редкого зверя, а может, просто гонюсь, как глупая молодая борзая, за листком, уносимым холодным осенним ветром, - бессмысленно, бездумно, безнадежно?

Да, наверное, так. Тем лучше – оставлю погоню, откажусь – и все впереди. Все при мне, кажется. Умна. Да нет, не умна. Впрочем, неважно. Главное - не весела. Нет, не весела. Отчего? Отчего, черт возьми? Может, вовсе и не характер виноват. И не страх без Бога, без церковного человека рядом, без тысячелетнего порядка. А виновато то, что подобно аглицкому сплину. (Странно, что этого сплина я тут ни у кого не замечала). Да, все проще простого. Это она: русская хандра. Недуг, которого причину... На ее изучение Илья, мой ловкий коллега, недавно получил в Штатах грант. Уехал, преподает там и пишет монографию. Называется "Русская тоска. Этнопсихологический этюд". А сам смеется. И ребенка уже родил - американского подданного. Ах так!

Я разозлилась, повеселела и снова захотела есть. Нет, надо радоваться. Надо наконец начинать жить. Прямо сейчас. Пора.

Я оторвала взгляд от затылка Ричарда и высунулась из машины в поисках темы для веселой реплики. Навстречу по обочине трусила странная пара. Собаки были породистые. Чуть впереди - маленький черный бордер-терьер с рыжей мордой, чуть позади - тигровый тяжеловатый стэффордшир. Обе - суки. Батюшки, - сообразила я, вспомнив рассказ Мэй перед приездом Энн, - это ведь те самые: казненная убийца и растерзанная жертва! Может, привидения? Я на секунду зажмурилась. Пассажиры не обращали на собак никакого внимания. Кажется, никто, кроме меня, их просто не видит. Я оглянулась вслед: остановились что-то обнюхать. В подшивках английских журналов были истории о призраках собак. Да еще Мэй с ее рассказами... Нет, это уж слишком! И спросить нельзя - запретили говорить именно о собаках Энн. Но тут я заметила, что и Мэй украдкой обернулась. Ага! - возликовала я. Значит, все-таки собаки. Мэй не произнесла ни слова, только взглянула на меня и сделала большие глаза. Энн предложила свою красную с золотом пачку "Данхилл" и закурила сама. Так, молча, мы и подъехали к дому.

Дом Энн под названием Ферлоу Холл был меньше, выше, а потому даже внушительней, чем Стрэдхолл Мэнор. Родовое гнездо Мэй отдаленно напоминало светло-беспечные приземистые русские усадьбы, с широким гостеприимством распахнувшие объятия своих белых колоннад-крыльев. Здесь же я увидела иное. Серый гравий подъездной аллеи, серые гранитные вазы у основания серой каменной лестницы - всего несколько ступеней к массивной темной двери.

Настоящие дома всегда выходят из родной земли: они выдавливаются из нее и высятся, как камни, или растут из нее, как деревья, а то парят над ней, как птицы, или плывут вдаль, как корабли.

Дом Энн был просто серый утес - порождение grey granit, основной породы Шотландии. Дом Мэй - белый выход мягкого известняка, подстилающего зеленые холмы Англии. Наши же, российские, дома, избы, терема или усадьбы, - живые. Некоторые, мрачные и избранные, в том числе крепость Кремль,- на самом деле елки. Многие, как русские усадьбы прошлого столетия, - светлые раскидистые березы. Наши северные избы - ладьи или гуси- лебеди, плывущие в небесах. А сколько у нас теплых избушек-воробышков! И не счесть незаметных и темных домушек - грибов и лягушек.

Теперь я знала: род Ферлоу, семейство Вестли - душа гранитного камня. И все его лорды и леди - это просто духи серых камней. Каждый из них. И Энн, и трое ее сыновей, и ее муж, - вся семья. Gray granit ¹. Вот и все. Я засмеялась. Англичанки обернулись ко мне:

- Анна?

- Забавная пара у входа: встречают гостей!

У дверей сидели обе терьерши. Бордер-сучка с усатой мордой сверкала своими антрацитами из-под рыжих бровей у левой гранитной вазы, стэффорд-сука таращила жабьи гляделки у правой. Если привидения - им ничего не стоило там оказаться. Если живые собаки - тем более: побегали вокруг стен, понюхали, пометили, вернулись через какую-нибудь серую калиточку - и пожалуйста: успели раньше нас. Да не все ли равно - призраки или нет? Что же я так волновалась?

Как хорошо, как спокойно, как радостно, когда вдруг что-то, хоть что-то поймешь! Стоило ради этого перелететь в другую страну. Нет инобытия, и все едино. Все сущее - дух, и сущность сущего - дух, и все мыслимое -живо.

Я коснулась волос, покосилась на свою рыжую прядь, потрогала серебряную фибулу у ворота, провела рукой по переплетениям льняной ткани юбки. Все, все вокруг изменилось, и я сама. Но времени думать больше не было.

У входа в дом происходило некоторое замешательство, вполне похожее на то, что всегда бывает в России при встрече гостей. Энн поднялась по ступеням первой, и дверь перед ней отворилась как раз вовремя. Какая-то тень, распахнувшая ее перед хозяйкой изнутри, мгновенно исчезла в холле. Энн обернулась в дверях лицом к нам и произнесла:

- Добро пожаловать в Ферлоу.

Позицию за спиной матери занял Ричард, возвышавшийся над панамкой Энн по крайней мере на две головы. Он повторил традиционное приветствие и только потом улыбнулся, как футболист перед телекамерой.

Мэй стремительно поднялась к хозяевам, звонко распевая необходимое "Thank you, dears". Я следовала за складками ее цветастой юбки.

За темной дверью, в холле, будто кисея тумана окутывала предметы: искусно подобранные неяркие цветы в китайских вазах на серых мраморных плитах пола, подставки для зонтов, столик черного дерева с брошенной на нем черной бархатной каскеткой и хлыстом, пару сапог с маленькими блестящими шпорами. Высоко под потолком серебристый луч пронизывал холодный воздух и ложился на перила лестницы, уводящей куда-то в горние выси.

Оттуда, с лестничной площадки, как со скалистого утеса на полпути к заоблачному миру, устремляли пристальные сверкающие взгляды вниз, навстречу гостям, леди Энн и лорд Ферлоу с парадных портретов в полный рост: она - в алом, он - в черном, оба небожителя уже седые. Казалось, они сочли необходимым показаться посетителям в знак радушия, но ниже опускаться не собираются.

Энн сняла панамку и, бросив ее на столик рядом с каскеткой, повелела немедленно вымыть руки:

- Wash your hands, wash your hands, dears! ¹