Уже издали они заслышали дикие крики, крики животного, переходящие в высокий дискант.

‑ Мы прибыли вовремя, – крикнул Захария, – они закололи свинью.

‑ Это не свинья, – возразил лекарь. – Это женщина.

Они пришпорили коней. Крики доносились из лачуги, из трубы которой в апрельское небо поднимался черный дым. Орландо первым вбежал в низкую дверь. Еще раньше, чем его глаза привыкли к задымленной темноте, он услышал сзади голос лекаря: '

‑ Спрячь свой молот! Здесь не убивают, а рожают.

Под железным котлом горел коптящий огонь. Перед ним на стуле сидел мужчина. Он обхватил сзади молодую женщину. Перед ней на полу стояла на коленях девушка. Она разводила бедра роженицы в стороны.

Густо заросшие волосами руки мужчины давили на упругий живот, точно змеи, которые хотят задушить свою жертву. Женщина закричала так, что Орландо заткнул уши.

‑ Стойте! Прекратите! – приказал лекарь. – Вы убьете ее.

Он снял с огня горшок со свиным салом и намазал себе руки, затем засунул жирные пальцы в лоно женщины. А после обратился к новоиспеченному отцу:

‑ Ты же крестьянин! Разве тебе не приходилось принимать теленка или ягненка? Что вы, черт возьми, за растяпы? Разве в деревне нет ни одной поливальной бабки?

Девушка ответила:

‑ Старая мамушка в прошлую зиму умерла от оспы.

Лекарь придвинул стул. С помощью мужа он поставил роженицу на колени на стул. Она оперлась руками о спинку.

‑Ты давал ей что‑нибудь? – спросил целитель у мужа.

‑ Спорынью с горячим отваром мандрагоры.

‑ Когда?

‑ Недавно. Отвар еще не остыл.

‑ Нужно, по крайней мере, час, чтобы спорынья ослабила судороги, – сказал лекарь. Он смочил тряпку в горячей воде и обвязал голый живот женщины. – Это беспроигрышный способ определить, начались ли уже роды. Если боль утихла, то у тебя есть еще время.

Женщина снова начала кричать и хныкать. Ее голос звучал болезненно, надрывно и бессильно. Широко раскрытые глаза напомнили Орландо взгляд животного на бойне.

‑ Нам нельзя терять ни минуты. На, возьми эту миску! – приказал лекарь мужчине. – Ну, давай же!

‑ Я не понимаю…

‑ Помочись в этот горшок.

Мужчина сделал, что от него требовали. У него тоже не оставалось сил. Лекарь взял горшок и поднес к губам женщины.

‑ Выпей! Все!

С отвращением она отвернула лицо к стене. Лекарь схватил ее за волосы, повернул голову обратно и заставил выпить теплую мочу до последней капли.

Орландо почувствовал, как у него все переворачивается внутри. Он выскочил наружу, где прислонился к стене побелевший от тошноты Захария.

‑ О, Боже, – простонал он, – tristis est volupra‑tum exitus. «Печален исход всех страданий».

В тот вечер они ночевали в приходе святого Мартина в Брив‑ла‑Гайард. Священник велел заколоть в их честь молодую козочку. Вино было таким крепким, что его разбавляли водой, отчего лекарь возмущенно отказался. И подобно тому, как вечером после битвы обсуждают подвиги минувшего дня, здесь речь пошла, конечно, прежде всего, о тяжелых родах и их благополучном завершении.

‑ Выпьем за маленького человечка, которому мы сегодня помогли появиться на свет. Пусть его земные дни будут приятнее, а смерть не так мучительна как рождение.

Лекарь залпом осушил свой бокал и облизал с пальцев жир жаркого. Орландо подумал о том горшке с салом. С каким трудом он прогонял воспоминания! Захария, похоже, чувствовал то же самое, потому что сказал:

‑ Вот уже целый день я хочу спросить вас: зачем вы заставили женщину пить мочу ее мужа?

‑ Что пить? – переспросил священник, который решил, что не правильно понял.

‑ Вы не ослышались, – рассмеялся лекарь. – Уменя не было выбора. Для церкви и знахарства хороши все средства, которые ведут к исцелению..

‑ Даже если помогает нечто отвратительное?

‑ Чем отвратительней, тем лучше. Уповивальных бабок имеется целая книга рецептов с такими микстурами. Эти recueils de secrets – чистейшее пойло из падали, кала и всевозможных дьявольских нечистот, служащие все одной цели, а именно, вызвать рвоту, а с ней и роды.

‑ Какая мерзость, – проговорил священник. Лекарь поднял свой кубок с вином к свету и возгласил:

Вино с мочою в том едины,

Что истину в себе хранит

Их запах, цвет, их вкус и вид –

Что кровь лозы, что желчь урины.

Matula, стакан урины скажет врачу о состоянии здоровья человека больше, чем все другие признаки. При просмотре мочи различают двадцать цветов, от ut vellus cameli («как шкура верблюда») до «кардинальского красного» и от «цыплячьего желтого» до ut cornu unicomi («черного как рог носорога»). Они говорят не только о наших страданиям, но и наших характерах. Если моча красноватая и жидкая, то человек вспыльчивый и худой, это холерик. Моча белая и густая, она говорит о холодной натуре, это флегматик.

‑ Как это все ужасно! Лекарь возразил:

‑ Naturalia поп sunt turpia. «Что естественно, то не постыдно». Держал кто‑нибудь из вас в руках послед? Отвратительного вида мягкая, как студень, мясная масса, которую стыдливо зарывают под навозную кучу, так что многие даже не догадываются об ее существовании. Самки зверей сжирают свой послед. Это жадное пожирание плаценты свойственно всем животным, и травоядным и хищникам, диким и домашним животным. Мудрец Авиценна писал в Canon medicinae, что для роженицы, пожалуй, нет лучшего лекарства, чем ее собственная плацента.

‑ Как можно есть свое собственное мясо? – сказал Орландо.

Священник перекрестился и добавил:

‑ Много колдуний среди повивальных бабок. Никто не обладает такой властью над женщинами наших мест как повитухи. От всех страданий и для любых удовольствий лона у них найдется трава. Они составляют приворотные зелья, мази для плодовитости и яды против нежелаемого дитяти. Они управляют не только будущей жизнью, но и уже погасшей, потому что обмывают покойников по старому языческому ритуалу. Они держат в своих руках оба конца нитей жизни. В них живет змий из Ветхого Завета.

‑ Змея Эскулапа, – поправил лекарь.

‑ Все ли женщины кричат так ужасно, когда разрешаются от бремени? – поинтересовался Захария.

‑ Все. Крик в родах так же обычен как кудахтанье кур. Крестьяне в Бретани говорят «Собак, петухов и рожениц можно услышать в любом месте». В действительности они больше надрывают глотку, чем свое лоно. В пыточной камере вопят не так громко как в постели роженицы.

‑ Платон высказывает в своих трудах мнение, что матка – это зверь, который существует в теле женщины самостоятельно, как глисты. Что вы думаете об этом? – спросил священник.

‑ Матка действительно, кажется, подчиняется собственной воле. Это знали еще греки. На языке

Платона она называется «истерия». Истеричные женщины – это женщины, которые управляются настроением своей матки. И какая женщина не такова? Некоторые принимают матку за своего рода лягушку, другие чаще за рыбу. В Париже ее называют museau de tauch, «глотка линя». В Шампани говорят, что она крот. Прожорливость этой твари раскрывается прежде всего при половом акте. Тогда жадно и быстро открывается пасть, чтобы заглотить сперму. При этом она дрожит и трепещет, точно рыба, которая заглотила жирного червя и сосет его.

‑ Область тьмы и ужаса, – сказал священник, – источник грехов, змеиный клубок и клоака.

Лекарь добавил:

‑ Начало жизни, святая колыбель человечества.

‑ Святым называете вы место, где скапливаются самые грязные и зловонные выделения тела, между задним проходом и мочевым пузырем. Разве сама матка – не клоака? Не выделяет ли она нечистую испорченную кровь женщины, если та не беременна?

‑ Симон Маг учил: «Матка – это настоящий рай, в котором человек свободен от всех грехов, как в первые дни творения. Изгнанием оборачивается рождение».

‑ Симон Маг был отцом гностиков, еретиком. Лекарь возразил:

‑ Матка – не только первый кров каждого человека, включая святых, она был первым местом обитания Спасителя, который пробыл там девять месяцев, прежде чем начать свой путь во имя нашего спасения.