Я слушал Сукхрама и не перебивал.
— Я сделал для Чанды все, что мог, — продолжал он. — Перед отъездом мэм са’б дала мне семь тысяч рупий. На эти деньги я и вырастил Чанду. Но я очень боялся и никому не говорил правду о ней.
— Даже тхакуру?
— И ему тоже.
— Почему?
— Что бы это дало?
— Посмотрел хотя бы, как он себя поведет.
— Нет, я правильно сделал, что не рассказал ему. Ведь Чанда в глазах людей только натни. И доказательств у меня нет, что она дочь мэм са’б. А если б и были… Ни к чему хорошему это бы не привело.
— Почему? — удивился я.
— Она ведь незаконнорожденная, — ответил Сукхрам. Он замолчал и посмотрел на меня, словно хотел узнать мое мнение.
— Сукхрам! Родители могут быть низкими и грязными людьми. Дети же всегда чисты и невинны.
— И ты так считаешь? — воскликнул Сукхрам. — Каджри говорила то же самое.
— Каджри! Сукхрам, ты не рассказал мне о ней.
Он тяжело вздохнул: прошлое тяжело вспоминать. Особенно когда оно было печальным и безрадостным.
…Главный сахиб опять был в отъезде. Сусанна не находила себе места.
— Ты ничего не замечал? — спросила как-то Каджри Сукхрама. — Мэм са’б беременна.
Эта новость потрясла Сукхрама.
— Да, плохи ее дела, — задумчиво, произнес он. — Что теперь будет?
— Ребенок будет, что еще? — пошутила Каджри.
— А она как к этому относится?
— Ходит как потерянная. Извелась вся. Ей даже горем поделиться не с кем.
— Не с кем? А сахиб, ее отец?
— Я уговаривала ее. Но она никак не может решиться.
— Теперь надо подумать о том, куда его пристроить.
— Почему мэм са’б дает тебе столько вещей для ребенка?
Каджри не поняла его.
— Ну? — спросил Сукхрам и подумал: «Мать есть мать. Но боязнь позора убивает в ней материнские чувства. Вот почему она поощряет эти чувства у Каджри».
— Что ты у меня спрашиваешь? Откуда мне знать?
Сукхрам закурил. Глядя на него, закурила и Каджри.
— Где она рожать будет? — спросил Сукхрам. — В деревне нельзя, разговоров не оберешься.
— Не знаю.
— А ты ее не спрашивала?
— Нет. Ей и без меня тошно.
— Будто и спросить нельзя! Ну ладно, она страдает, а ты что, за компанию с ней сохнешь?
— С чего ты взял?
— Слушай, расспроси ты ее! И старику обязательно сообщить надо. Ребенка-то он будет пристраивать!
— Куда это?
— Откуда мне знать? — Сукхрам развел руками. — В высших кастах женщины делают аборт. Будто ты не знаешь. Это мы такого не допускаем, Каджри. Ведь на свет должен появиться человек!
— Должен, должен! — передразнила его Каджри. — А зачем? Как знать, кем он станет?
— Да ведь она не замужем!
— Что из этого? Замужество — дело житейское, а ребенок — от бога. Как бы там ни было, ребенок остается ребенком. Грех родит невинность, — задумчиво проговорила Каджри и, немного помолчав, добавила: — Вот чего я никак не пойму, Сукхрам, чего она замуж не выходит? Если уж попала в такое положение, пусть выкручивается.
— Кто ж теперь женится на беременной? Да и ребенком будут вечно попрекать!
— Почему?
— А почему другой мужчина должен заботиться о чужом ребенке?
— Ах вот как? — воскликнула Каджри. — А как же женщина растит ребенка другой женщины?
— Она ж ему не мать, а мачеха!
— Не все из них плохие. Таков уж мир: сразу прозвище придумали — мачеха! Отчим — тоже не лучше.
— Так-то оно так, — согласился Сукхрам. — Давай-ка мы лучше о деле потолкуем.
— А я, по-твоему, о чем? О боже! Женщина станет матерью, и от этого осквернится! Да чрево матери все равно что сама земля-мать. Разве земля совершает грех? И потом, в чем виноват ребенок?
— Ты у людей спроси, чего со мной спорить!
— Тебе ответить нечего, вот ты и сердишься. Эх вы, мужчины! От нас рождаетесь и нас же стремитесь связать по рукам и ногам! Здорово придумали: все твердите только о верности жен. Разве я не жила с другими? А что, ко мне пристало? А ты, разве ты стал хуже от того, что жил с Пьяри?
— Значит, ты считаешь, что люди должны жить с кем вздумают? Сегодня там поел, завтра тут напился?
— Э-э, да ты, я вижу, ничего не понял! Не об этом речь. Если у человека есть ум, он будет пить воду из колодца, а если нет, пусть пьет из сточной канавы.
— Тогда бы все чисты были…
— Мой милый Сукхрам, все и рождаются чистыми. Женщины дарят миру святых! А пороками обзаводятся сами люди.
Вечером Каджри стала расспрашивать Сусанну, что она собирается делать.
— Почему ты спрашиваешь? — удивилась та.
— Сукхрам интересуется.
— Неужели ты рассказала ему? — ужаснулась Сусанна.
— Да, госпожа.
Сусанна покраснела.
— Не надо было говорить? — спросила Каджри.
Сусанна опустила голову.
— Вам это неприятно? Но я же не знала! — воскликнула Каджри.
— А что он сказал?
— Не помню, разволновался, и все. — Каджри утаила правду.
Сусанна открыла рот, чтобы ответить, но губы у нее задрожали.
Она впервые почувствовала себя матерью, но какая жестокая ирония судьбы! Счастье материнства пришло к ней в результате грубого насилия. И все же она ощущала в себе жизнь маленького живого существа и начала его любить. Каджри нежно погладила англичанку по голове.
— Мэм са’б! Я счастлива, что у меня будет ребенок. Вы, наверно, тоже. Но что это за жизнь? Сколько всего у вас, а вот свободы нет…
Ночью вернулся старый сахиб. Теперь он держался не так гордо. Он подолгу о чем-то думал, с Сусанной перебрасывался только короткими фразами. И Сусанна тоже больше молчала. В доме все переменилось. Теперь без умолку болтала Каджри, а Сусанна только ее слушала. Она ни о чем не расспрашивала, как раньше.
Сойер уселся за стол. Дочь села напротив. Поодаль стояли Сукхрам и Каджри. Старик мельком взглянул на них.
Некоторое время все молчали.
— Господин, позвольте сказать, — нарушила тишину Каджри, бросив быстрый взгляд на Сукхрама.
Старик посмотрел на нее и только повел бровью, давая понять, что она может говорить.
— Милостивый господин… — начала Каджри и замолчала, словно лишилась дара речи.
Старик взглянул на Сукхрама, но тот отвернулся.
— Может быть, ты скажешь? — обратилась к мужу Каджри.
— Господин, простите меня. Я хочу сказать, что мэм са’б будет матерью, — чуть слышно произнес он. — И мы…
— Что?!
Сусанна сидела бледная, безжизненная, будто окаменевшая. Как ни готовилась она к этому объяснению с отцом, отчаяние охватило ее с новой силой.
Сойер поник головой. Сукхрам изумленно смотрел на англичанина.
Старик долго сидел молча, в глубокой задумчивости.
— Сукхрам! — наконец проговорил он.
— Да, господин!
— Ты бывал где-нибудь за пределами деревни?
— По княжеству бродил, господин.
— А в каком-нибудь большом городе не бывал?
— Нет, господин.
Старик опять замолчал и взглянул на дочь. Она не выдержала и, уронив голову на руки, горько расплакалась.
— Лучше бы я умерла… Не хочу жить!.. — всхлипывала она.
Каджри с трудом ее успокоила. На глазах у Сойера выступили слезы.
— Сусанна, поезжай с Сукхрамом в Бомбей, — сказал он, немного помолчав. — И ты, Каджри, отправляйся вместе с ними. Потом вернешься сюда вместе с Сукхрамом. А ты, Сусанна, прямо из Бомбея отправишься в Англию. Индия не место для тех, кто может скомпрометировать Англию.
Старик замолчал. Молчала и Сусанна.
— Сукхрам, ты понял меня?
— Хозяин, я буду служить вам, пока жив.
— Не обманешь?
— Если вы сомневаетесь, лучше мне не ехать.
Старик поднялся и стал ходить по комнате. Кулаки его судорожно сжимались. Вдруг он резко остановился и, обхватив голову руками, застонал:
— Боже, помоги снести этот позор!
Сусанна не проронила ни слова.
— Плачешь? — гневно надвинулся на нее Сойер.
— Господин! Она ваша дочь, но она же не виновата. Что ей теперь делать? — вмешался Сукхрам.
