Так песней приветствовали мы рассвет нового дня.

Сукхрам продолжал свой рассказ:

— Дом Рустамхана был наполовину каменный, наполовину глинобитный. Предки Рустамхана жили здесь с незапамятных времен. Он был ревностным мусульманином, не пропускал ни одного намаза и пользовался благосклонностью окружных полицейских начальников. Он достиг совершенства в умении выуживать деньги у ростовщиков. Тхакуров из знатных родов он приветствовал, низко склонив голову, а незнатных не удостаивал даже кивком головы. Бедного брахмана приветствовал, слегка склонившись, словами: «Здравствуйте, господин пандит». А перед богатым расстилался, как перед именитым родственником.

Я не мог без отвращения смотреть на Рустамхана. Он был длинный и тощий, с хитрыми бегающими глазками. Рустамхан с первого взгляда оценивал, можно ли будет поживиться за счет пришедшего к нему человека. Как-то раз к нему в рваной и грязной одежде пришел красильщик Рахматали и начал жаловаться на свою бедность. Рустамхан так запугал его, что вынудил беднягу отдать ему последние сорок рупий. С важным видом ходил Рустамхан по деревне, нагоняя страх на всех натов.

В трудную минуту наты просили милостыню или собирали дикий мед для деревенских тхакуров. Кроме того, они занимались приготовлением снадобий и лекарств. Я слыл одним из первых знатоков трав. Однажды с помощью целебных трав и заклинаний я вылечил деревенского землемера от укуса голубого скорпиона. С тех пор слава моя начала расти…

Когда мы совсем близко подошли к дому Рустамхана, я вдруг почувствовал, что ноги совсем одеревенели и не слушаются меня. На Пьяри была широкая и очень грязная юбка. Кофта ее совсем порвалась, а покрывало пестрело заплатами, но она старательно прятала в него свое лицо. В тот момент мне показалось, что я иду грабить самого себя, но я не осмелился сказать об этом Пьяри.

Я остановился и присел на каменную плиту — здесь раньше, наверное, была дхармашала[26]. Пьяри села прямо на пыльную дорогу.

— Идем же, — торопила она.

— Ноги не идут.

— Это еще почему?

— Душа противится.

— Ты и меня не пустишь?

— Разве тебя остановишь?

— Можешь оставаться. Я иду.

И она ушла. Я посидел немного, потом улегся на каменную плиту и не помню, как уснул. Наверно, я проспал целый час, какой-то мальчишка разбудил меня. Во рту у него торчала сигарета.

— Эй, проснись! Ты нат по имени Сукхрам?

— Ну, дальше, — грубо ответил я.

— Тебя ищет начальник. Давай, дуй мигом. Он велел тебе немедленно явиться к нему.

Мальчишка убежал, а я поплелся к дому Рустамхана.

Дом стоял за кирпичной оградой, а двор был обыкновенный, земляной. В глубине двора был невысокий четырехугольный дом. С одной стороны к воротам примыкал глинобитный домик для слуг, а рядом с ним стояло небольшое строение с навесом. Под навесом была привязана буйволица, подле которой резвился буйволенок.

Я остановился на пороге, где сидела смуглая женщина из касты дом.

— Проходи, — сказала она.

Я переступил порог.

— Господин сказал, чтобы ты поднялся к нему. Тебе везет, счастливчик.

В верхней комнате на цветастом ковре в чистой юбке и новой кофте сидела Пьяри. На голове у нее красовалось новое покрывало. Я, не веря своим глазам, смотрел на нее. Ее рот был красный от бетеля[27]. Никогда она не казалась мне такой красивой. Рустамхан лежал на кровати.

— А, пришел, Сукхрам? Она все о тебе вспоминала. Садись.

Я поклонился и сел.

Пьяри покрыла голову и торжествующе посмотрела на меня.

— У тебя преданная жена, — продолжал Рустамхан. Она сказала мне: «Господин! Я только тогда останусь у тебя, если ты приютишь и моего Сукхрама». И ничего слушать не хочет. Что ж, будь по ее. Но ты, Сукхрам, должен понять, что теперь она — твоя хозяйка. Ясно? Ты будешь жить внизу, у ворот, в каморке. Ты будешь смотреть за буйволицей!

Меня будто по лицу ударили. Пьяри — моя хозяйка!!!

— Господин! Я бедный человек. Ты и без того осыпал меня своей милостью. Судьба послала мне эту женщину. Она так красива, что ей надо было родиться в таком доме, как твой, и жить в свое удовольствие. Бог услышал ее молитву, она нашла свое место. Позволь теперь мне уйти, господин. Я заведу другую семью.

Пьяри кусала губы от ярости.

— Ты никуда не пойдешь, понял! — закричала она.

— Неужели ты думаешь, что я буду прислуживать тебе, негодница?

Рустамхан сел на постели.

— Эй ты, перестань артачиться, скотина, а не то я тебе все ребра переломаю!

— Ломай, господин, но, пока я жив, этого не будет.

Пьяри встала с ковра и подошла ко мне.

— Я ухожу от тебя, господин, возьми свои вещи, — сказала она Рустамхану. — Он не даст мне спокойно жить. Я буду навещать тебя каждый день. Ты в накладе не останешься. А он не может видеть меня счастливой! Он хочет, чтобы я спала в лесу. Ну что же, и на том спасибо.

Рустамхан не знал, что делать. Пьяри протянула руку за своими старыми тряпками.

— Не трогай их, Пьяри! Заклинаю тебя! Я умру, если ты их тронешь, — крикнул я.

Протянутая рука Пьяри замерла на полдороге. На глазах у нее показались слезы.

— Чего же ты хочешь, несчастный? — спросила она.

— Я хочу, чтобы ты осталась здесь!

— А ты останешься?

— Слугой — никогда!

— Ах, ты хочешь остаться здесь, у господина, как мой муж? У тебя нет ни капли стыда! Тебе и дела нет до чести других людей.

Рустамхан закурил и протянул мне сигарету. Я несколько раз жадно затянулся.

— Ты права, Пьяри, — сказал я после некоторого раздумья. — Это не дело. Если даже у нас, низких людей, такое открыто не делается, как это может произойти в большом доме?

Рустамхану понравились мои слова, и его лицо расплылось от удовольствия.

— Господин, я взываю к твоей справедливости, — взмолился я. — Как мне теперь показаться людям? Почтенный господин, посади меня в тюрьму, будто за воровство, и я проведу там остаток жизни.

Рустамхан вопросительно посмотрел на Пьяри, но, увидав, что она смертельно побледнела, отрицательно покачал головой.

— Нет, Сукхрам, я не могу пойти на это. Это было бы несправедливо по отношению к тебе. А я — враг всякой несправедливости. Ты ничего не сделал такого, за что я мог бы посадить тебя в тюрьму.

Чтобы позлить меня, Пьяри не смотрела в мою сторону, но ее глаза метали молнии. Я повернулся к Рустамхану.

— Господин, посади меня только на несколько дней. А потом, как бы сжалившись надо мной, отпусти под честное слово. Я каждый день буду являться на отметку в участок. Ты не уронишь свое имя, Пьяри останется с тобой, и с моих плеч, господин, упадет гора!

Пьяри понравилась моя идея, но тогда мы еще не понимали, что делаем. Я сам добровольно шел в рабство к Рустамхану, а Пьяри попадала в такие сети, выпутаться из которых не было никакой возможности. Если бы Пьяри осмелилась бежать от Рустамхана, мне бы пришлось всю жизнь гнить в тюрьме. Оба мы тогда, казалось, лишились рассудка.

Рустамхан довольно хмыкнул, как бы говоря: «Попалась, рыбка!» Теперь он не опасался, что я, уступив ему на несколько дней Пьяри, совершу кражу и сбегу вместе с ней.

— Ладно, Сукхрам, это можно устроить. Чтобы все выглядело правдоподобно, тебе придется отвязать мою буйволицу. И тогда можешь быть спокоен. Дело сделано.

На другой день я увел его буйволицу. На окраине деревни меня арестовали. Все сочувствовали мне, говорили: «Не повезло бедняге: и жена сбежала, и сам в тюрьму угодил». Я припал к ногам торговца по имени Анарчанд, который торговал прогорклым топленым маслом, и он поручился за меня. Рустамхан отпустил меня под честное слово. Люди жалели меня, а я в душе смеялся над ними. Они ругали Пьяри за измену, а я был доволен ею как никогда. Я приходил к ней в полдень и оставался до самой ночи. Пьяри усаживала меня в комнате у ворот и вкусно кормила. Постепенно мне стала нравиться эта жизнь, и я даже начал присматривать за буйволицей.