Расходившееся звездой по Москве всачивание французов во всё утро 2-го сентября не достигло еще квартала, в котором жил теперь Пьер. [2577]
Пьер [2578]выходил [2579]в это утро в своем новом одеянии, чтобы узнать о том, что делалось в городе. Дойдя до Тверского бульвара, он встретил двух дворовых людей, которые сообщили ему, что французы вошли в город. [2580]
Узнав это, [2581]Пьер вернулся домой [2582]с тем, чтобы взять пистолет и идти [2583]навстречу Наполеону, который, он полагал, сделает торжественный въезд в Москву.
Пьер находился в продолжение последних двух, уединенно проведенных дней в кабинете Иосифа Алексеевича, в состоянии, близком к сумашествию, — не потому, чтобы ум его потерял способность ясно мыслить, но потому, что и умом и всем существом его овладела одна неотвязная мысль — мысль о деле, которое он должен был совершить. Он сам не знал, как и когда овладела им эта мысль, сначала представлявшаяся как возможность, потом как надобность и, наконец, как неизбежность, но мысль эта владела им так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего, что всё, что он видел и слышал, проходило перед ним, как во сне, и что только одна эта минута неизбежного будущего поступка поглощала всё его внимание. Сначала он, как бы шутя, сказал себе, убегая из дома, что он мог бы сделать это, потом ему представилось, что это было бы хорошо, и, наконец, он почувствовал, что ему нельзя не сделать этого, что это неизбежно.
В особенности ясно он стал чувствовать это с той минуты, как у него в руках был пистолет. Встреча с Ростовой, взгляд, улыбка и слова Наташи, которые в другое время могли совершенно изменить все его мысли, теперь только еще более укрепили его в его намереньи. «Прежде я бы мог ехать с ними, я бы мог быть с нею», подумал он, «но теперь всё для меня кончено, теперь надо делать. Один за всех! я должен совершить»... Представление того студента в Вене в 1809 году, который покушался на жизнь Бонапарта и был казнен и о котором много читал и слышал Пьер, беспрестанно возникало в воображении Пьера. И то, что при исполнении своего намерения он рисковал жизнью, еще более возбуждало Пьера.
«Зачем он кинжалом хотел убить его», думал Пьер. «Кинжалом трудно нанести смертельную рану. И вдруг на нем кольчуга». [2584]Пьер вздрагивал, воображая, как кинжал его ударится о кольчугу. «И потом надо слишком близко подойти. Нет, я подойду — вот так». Пьер встал и прицелился в угол шкафа. — Не я, а рука Провидения казнит тебя, — проговорил Пьер [2585]слова, которые он намерен был сказать Наполеону, убивая его. [2586]
«Но пора, пора, нечего мечтать, надо действовать», сказал себе Пьер и с особенной аккуратностью, засучив рукава, он подошел к столу, осторожно положил на него пистолет и симметрично разложил порох и пулю, приготавливаясь заряжать. «Сначала надо продуть, осмотреть кремень», сказал он себе, «потом порох, пулю, потом я напишу несколько слов [2587]о своем поступке и бумагу эту возьму с собою. Пускай они прочтут это, [2588]ежели они возьмут меня. [2589]Пускай Наполеон узнает, с кем он имеет дело». И, обдумывая то, что он напишет в этой бумаге, Пьер сел за стол.
Дверь кабинета отворилась, и желтый, безбородый старичок Герасим с непривычно взволнованным лицом показался на пороге.
— Что ты? [2590]Что? — беспокойно сказал Пьер. [2591]
— Да неблагополучно у нас.
— Что такое, что? [2592]— быстро спросил Пьер. — Пришли?
— Говорят, пришли, — отвечал Герасим, — да я не об этом. Барин наш, Макар Алексеич, закурили. Не досмотрел я, они тут где-то и выпили, теперь [2593]бунтуют, мушкетон достали где-то, как бы беды над собой не сделали какой. Осмелюсь попросить, может они вас послушают. [2594]Да вот они и сюда идут.
В это время [2595]вместе с звуком блока [2596]двери в коридоре [2597]послышались вместе [2598]громкий голос мужчины и плачущий голос женщины.
Пьер вышел в коридор. Макар Алексеевич в своем обычном [2599]халате, но нараспашку и с красным изменившимся лицом и бегающими глазами, шел по коридору. В одной руке он держал короткое ружье с расширяющимся дулом (называвшееся мушкетоном), другой рукой он тащил за платье визжавшую кухарку Мавру.
— Ты — шпионша? — кричал он. — Ты [2600]оружие отнять хочешь. Ты кто? Ты — баба. Изрублю. [2601]
Пьер остановился в недоумении против пьяного человека. Макар Алексеевич тоже смутился в первую минуту при виде Пьера, но, заметив его нерешительность, тотчас же ободрился.
— Граф, — закричал он, — ты — патриот? Патриот ты? Нет? Ты кто? [2602]А? Или ты — подлец.
— Барин, пожалуйста, сделайте милость, оставьте, — говорил Герасим, высвободив кухарку из рук пьяного и осторожно стараясь поворотить его назад за локти.
— Ты кто? Бонапарт? — кричал Макар Алексеевич, обращаясь к Герасиму.
[2603]— Это хорошо, сударь, да вы, пожалуйста, Макар Алексеич, вы отдохните.
— Прочь, раб презренный, не прикасайся, — крикнул Макар Алексеич, — тебе я говорю, граф. Ты подлец или нет? [2604]
— Батюшка! Сударь,—уговаривал Герасим, наступая на Макара Алексеевича, — пожалуйте...
— Уйду! Он — подлец.
И опять засвистел блок у входной двери, [2605]и слышно было, как Макара Алексеевича вытащили за дверь.
Тотчас после этого в сенях раздались крики нескольких женских голосов и Пьер [2606]вышел в сени. Макара Алексеевича тут не было, и крики были вызваны не им: его увели в кухню. На крыльце стояла кухарка и две женщины, из которых одна (ее видал прежде Пьер: это была соседка, вдова, купчиха Белобокова) плачущим голосом [2607]кричала что-то.
— Всю дочиста ограбили, злодеи, только выехали на Козиху, наскакали пятеро и повозку, и лошадей — всё отняли, насилу сами ушли.
Другая женщина, кухарка вдовы, рассказывала то же. [2608]
Увидав Пьера, одетого в кафтан, обе женщины, принимавшие его за приказчика Баздеева, обратились к нему с своими рассказами. Они выехали нынче утром в повозке с тем, чтобы ехать в [2609]Боровск, как их на [2610]Спиридоновке остановили французские солдаты и отняли всё, что у них было, и повозку, и даже кучера увели с собой. [2611]
