Литмир - Электронная Библиотека

А — ничего… Нет, ей-богу же, ничего. Тридцать лет ведь — какие годы. Вот только грудь… Куда девалась грудь? Нет, ее, честно сказать, никогда не было в избытке, так это и не обязательно, мужиков, которым нравятся сисястые, и которым — наоборот, если не врут, конечно, примерно поровну.

Теперь бюста… Нет, все-таки груди, вскормившей, между прочим, сына Ромку, что в нынешние времена — немалая редкость, практически нет. Может, оно с болезнью напрямую и не связано, а все-таки — жаль, с данным предметом телосложения было веселей как-то…

Зато тело, кажется, не одрябло ничуть. Ноги по-прежнему мускулистые, но не рельефно очерченные, как у страшилищ-телостроительниц, если ихний «Body building» на русский перевести, а плавно сопрягающимися, будто по лекалу нарисованными, линиями. Задик — тоже хорош, чуток добавить или убавить — хуже станет…

Может показаться, что Рита отражением в древнем, будто легким туманом подернутом, зеркале, старательно избегая глядеть ему в глаза, не меньше получаса любовалась. Однако это не так. Двух минут с избытком хватило, ведь собственное тело она и так помнила наизусть, вплоть до самой потаенной родинки. Как и многие женщины, если не все. Да и мужчины в этом смысле, пожалуй, не далеко ушли…

По мере того как тягчайший, до краев наполненный страданием приступ болезни отдалялся, возвращалась легкость движений. Ну, разумеется, не такая, какая быть должна у тридцатилетней цветущей женщины, однако наверняка недоступная пятидесятилетней бабушке.

Но вот из стопки свежего белья отработанным движением извлечены легкие ажурные трусики, миг — и они уже в основном прикрыли то, отчего все бабьи беды, а также радостей большая часть. Поверх трусиков образовались брюки клеш — что-то все поголовно бабы без какой-либо связи с возрастом в последние годы как с ума сошли, без штанов, то есть в юбке, — ни шагу. Редко-редко какая-нибудь вздумает пооригинальничать, и чаще всего та, у которой опорно-двигательный аппарат вне всякой критики. Но иногда и та, которая либо абсолютно равнодушна к себе, либо уж подлинно независима, либо дура набитая.

Довершили ансамбль короткие фасонистые сапожки, застиранная вконец белая футболка да грубый кусачий свитер, ниспадающий волнами и превращающий тем самым унылую равнину в таящие будто бы загадки складки местности; да коричневая замшевая кепочка.

Еще осталось чуток дооформить предварительный макияж, на скорую руку сделанный после умывания, и хоть — в Голливуд. Ну, если не в Голливуд, то в ближайший продмаг — запросто.

Туда Рита и отправилась за нехитрым и, прямо скажем, довольно скудным провиантом — хлебом, овощами, лапшой, крупой, а также — кефиром. Другое же, которое повкусней, колбаску, копчености, мясо и даже более-менее съедобную рыбу, они могли позволить себе редко. Потому что работал один Алешечка, зато Ромка в таком как раз возрасте был, что на нем и горело все, как на огне. И рос он, как Ванько Бздунько — мальчик из малоизвестной украинской сказки, которую Рите в раннем детстве только однажды поведала прабабушка-хохлушка и то не до конца — отец случайно услышал да так разволновался, будто цензор ЦК. Быстро, в общем, мальчик рос.

Конечно, у Ромки были бабушка с дедушкой, и они сознавали свой долг или, может быть, свой крест. Но, во-первых, недавно вдруг таинственным образом перестало существовать охранное предприятие, дававшее Ритиному отцу пусть не большой, но стабильный и необременительный заработок. А он-то, бывший водитель-дальнобойщик, наживший за тридцать с лишним лет полный комплект профзаболеваний да отвращение к романтике автодорог, очень надеялся не только до пенсии тихо досидеть, но и, это была его любимая шутка, «однажды погибнуть на боевом посту». В смысле, помереть от старости, не изведав того лиха, какое с некоторых пор выпадает на долю почти каждого пенсионера по причине обидной для человека и постыдной для государства пенсии. И вот за пять лет до этой самой пенсии работу потерял. Мать же изо всех сил цеплялась за традиционно скудно оплачиваемую службу в одной мелкой муниципальной конторе, которой отдала всю жизнь, цеплялась, потому что и малое содержание в условиях перманентных сокращений требовало все больших усилий, иначе можно было вылететь с работы заодно с мужем и так же до пенсии не дотянув.

А во-вторых, Ритины предки, хотя и существенно меньше, чем Алешечкины, тоже не одобряли «гражданский брак» своих детей, упорно именовали его «связью». Спасибо, что, по примеру Алешечкиных, не добавляли к слову «связь» прилагательное «порочная». Тогда как «те» — непременно да с праведным огнем в очах.

Впрочем, «те» в момент знакомства, от которого Рита однажды не убереглась, наговорили ей много и других слов, в сравнении с которыми «порочная связь» — теплый весенний ветерок. Счастье, что «глаголом жечь сердца людей», притом в исключительно метафорическом смысле, дано лишь немногим из смертных, а то не только Ритино сердце, но и вся она давно превратилась бы в щепотку пепла. Однако совсем не в метафорическом смысле намеревались эти люди привлечь Риту к уголовной ответственности. И привлекли б, если б единственный сын их не объявил им какой-то жуткий ультиматум. После чего только и отступились. Может — временно.

Понятно, что если бы Ромка вдруг однажды нечаянно или ради прикола обмолвился, назвав Алешечкиных родителей «дедушкой-бабушкой», кого-то из двоих или даже обоих сразу «кондрашка» хватила б. Тем более понятно, что рассчитывать на какое-либо сочувствие с этой стороны Рите с Ромкой не приходилось.

Более того, даже самому Алешечке надеяться на помощь родителей не приходилось, ибо они рассуждали, в общем-то, вполне традиционно: «Чем хуже — тем лучше». И были уже близки к полной, притом окончательной, победе в этой «позиционной» войне за единственного сыночка, потому что, даже ни разу не переступив порог этой квартиры, наверняка в достаточном объеме владели информацией о состоянии здоровья ненавистной…

А тут любой желающий может вставить хоть по отдельности, хоть совокупно все ругательные существительные женского рода вплоть до самых непечатных, и не ошибется, поскольку словарь Алешечкиных предков, особенно матери, был чрезвычайно богат и был не по разу использован весь…

А Ритина пенсия инвалида второй группы — и с этим ничегошеньки нельзя было поделать — целиком уходила на нее саму. Не на наряды и косметику — об этом неприлично даже и говорить, ибо Рита, с тех пор как с Алешечкой стала жить, самой ничтожной тряпички себе купить не посмела — а на нее опять же, на болезнь, которую, самое главное, ни вылечить, ни даже приостановить никакими медикаментами нельзя, но лишь страдания облегчить слегка. Слава богу, хоть основной препарат бесплатно дают, и хватает все же пока денег на не основные, а то б — как ни страшно, как ни противно даже думать — только в петлю. Но, может быть, это все же придется сделать — суметь бы лишь момент правильно определить…

А у Алешечки работа тяжкая — грузчик он на оптовом рынке, платят сравнительно неплохо, но выматывается иногда — жутко глядеть. Ведь — не «качок», не богатырь былинный, его даже призывная военкоматская комиссия из-за плоскостопия забраковала, но не жалуется мальчик, держится геройски…

Господи, до чего же любит его Маргарита, так любит, что даже сравнить не с чем! И до чего ж она виновата перед ним! Уж не говоря об остальных всех…

4.

Рита пошла домой вместе с соседкой по подъезду Олеськой. Хотя свой «эксклюзивный парень» у каждой в наличии, разумеется, был, но у Олеськи он с весны обретался в солдатах и писал ей слезоточивые и одновременно грозные письма, чтоб, как в старину говорили, «блюла себя», видать, у них там, «на позициях», иные морально-нравственные стандарты. Риткин же пацан обучался в автодорожном техникуме и планировал потом сразу в институт проскочить, чтобы солдатской баланды не хлебать вообще никогда.

И Ритка пацаном своим чрезвычайно гордилась, всерьез планировала за него замуж — с таким не пропадешь, и монашкой-затворницей сидеть два года не придется, поскольку это очень трудно и мало кто выдерживает, особенно, говорят, если уже попробовала…

3
{"b":"217205","o":1}