Так и говорили все: из Тридевятого — в Тридесятое. Потому что народ всегда долго привыкает к подобной смене вывесок и, к примеру, по сей день называет муниципалитет поссоветом, тогда как поссовет уже немало лет в горсоветах да исполкомах походил и уж не первый год по-нынешнему именуется, готовясь вот-вот стать администрацией городского округа. А, наверное, потому долго привыкает, что, во-первых, все вполне еще может — бывали же случаи — обратно повернуться; а во-вторых, что более существенно, подобные «реформы» пока что ни разу ощутимого облегчения жизни не приносили, а наоборот — утеснения различной степени тяжести да мороку при оформлении всяких неизбежных дел: похорон, свадеб, рождений, технического осмотра автомототранспорта…

А раз ездили Иванушка с дедом на рыбалку в Тридесятое, то, само собой, уже и знакомцев в тамошних муниципальных образованиях имели, и даже, можно сказать, подружились кое с кем. Из-за чего довольно неплохо знали и об особенностях тамошнего обитания, и о житийно-бытийных проблемах Тридесятого, которые, конечно, в основном совпадали с их собственными, но подчас и весьма существенно отличались. Особенно с некоторых пор.

Потому что с некоторых пор посреди Тридесятого государства в мрачном гранитно-мраморном сером замке поселился ужасный рыжий великан по имени Чебакс, которому местные жители сразу придумали два противоположных по смыслу прозвища. Причем, если кто-то решил уже, что одно из прозвищ — «Чебак», то это — пальцем в небо. Хотя нельзя не согласиться, что именно «Чебак» и напрашивается в первую очередь. Тем более что Чебакс этот, как и все великаны, умел, в случае необходимости, превращаться в любое живое существо, но чаще и без всякой необходимости, а исключительно в охотку, превращался именно в чебака. И резвился в озере на мелководье.

Но тем не менее в одних случаях люди называли великана «Команданте Че», намекая на революционное прошлое соседа, а в других — «Господин Бакс», намекая и так понятно, на что. И в этом был глубокий смысл, поскольку Чебакс впрямь имел двойную природу. Как сказали бы физики, корпускулярно-волновую.

Но если совсем по-простому выразиться, то был этот великан одновременно и крупным государственным чиновником, и одним из богатейших великанов своей страны. И начинал как революционер, правда, — и это многих тогда сбило с толку — революцию он делал не для блага обездоленных, как обычно делают, хотя никогда не получается, а во имя общечеловеческих ценностей. И сделал. И все поделил. Поровну. А уж дальше — кто как…

Естественно, что при этом самому Чебаксу тоже досталась определенная доля общечеловеческой ценности, и стал он в итоге, пожалуй, неуязвимей всех прочих великанов, которые как ростом, так и массой его часто превосходили. Хотя, конечно, уязвимость прочих тоже была весьма относительной.

А дальше этот, значит, Чебакс потихонечку, полегонечку, с хитроватой и даже как бы ехидной улыбочкой, неизменно ссылаясь на высшую государственную целесообразность и не выказывая ни малейших наклонностей к пошлому средневековому людоедству, чем часто грешили иные великаны, закабалил всю округу. Да что там округу — население всего Тридесятого царства, по существу в рабство обратил! В том числе даже мелкий бизнес, который и в Тридевятом вечно прибедняется, а на самом-то деле ему, как всякому малому хищнику, палец в рот не клади. Но тут, в Тридесятом, этот мелкий бизнес уже совершенно обоснованно и кроме шуток стонал под игом. Потому что он ведь как-никак с потрохами зависит не только от больших хищников, но и от самых мелких травоядных, которыми непосредственно питается…

Чебакс, построив свой неприступный замок в самом сердце, так сказать, Тридесятого, потихонечку, как уже сказано, полегонечку начал к нему подтягивать (и в прямом смысле, и фигурально говоря) линии электропередачи. И со временем подтянул все, какие только были. И на пятьсот киловольт, и на двести двадцать. То есть Чебакс взялся обеспечивать энергобезопасность державы, обеспечивая всех электричеством. Сперва, считай, по бросовым ценам, а потом все более и более накручивая тарифы да ссылаясь при этом на мировые цены.

Но при этом Чебакс ни единого разу в рассуждении себя лично не использовал модное словцо «приватизация», а только — гораздо менее модные: «реорганизация», «модернизация», «демонополизация», «децентрализация»… Да, «деверсификация» еще — значение которого вряд ли сам толком понимал, несмотря на изрядную, правда несколько одностороннюю, образованность.

Но самое занятное: он эти все, оканчивающиеся на «ция», похоже, действительно проводил, потому что в результате всем, но особенно людям, сведущим в энергетике, но не сведущим, к примеру, в менеджменте, вконец головы заморочил, чего, должно быть, и добивался.

Поэтому, когда в итоге, например, демонополизации получилась совершенно дикая монополизация, никто уже ничего не соображал. Нет, конечно, все прекрасно видели своим зрением стянутые в единый пучок провода и отчетливо слышали, как эти провода плотоядно гудят, в одну сторону подавая напряжение, а в обратную высасывая из потребителей все, что только можно из них высосать! Но никто уже ничего не соображал.

То есть все поголовно Чебаксу задолжали — он ведь, собака, до поры, до времени отпускал энергию в долг без ограничений и только потом начал производить веерные отключения. А долги получились такие, что не было ни малейшей надежды их как-нибудь когда-нибудь погасить, дай Бог — текущие платежи. И коварный Чебакс уже ничем не гнушался: брал в счет долгов, как говорится, сырым и вареным, крестьяне да ремесленники возами и за бесценок везли ему выработанный тяжким трудом продукт. Которым он сперва забивал свои необъятные закрома да сусеки, создавая таким способом искусственный дефицит на рынках мира, а потом стал отгружать, один за другим обрушивая эти самые рынки и получая несметные барыши. Барыши же в виде слитков драгметаллов, ювелирных изделий да каменьев самоцветных уже более компактно и основательно ложились в упомянутые складские емкости.

Но и это еще не все. Потому что были и такие потребители электричества, которые ничего, сверх скудного пропитания для своей семьи, не производили. Так вот они дни и ночи напролет горбатили на полях и виноградниках великана, пасли его тучные несметные стада и делали много другой изнурительной работы.

Но и это еще не все! Потому что рыжий великан — не молоденький уж, между прочим — более всего любил, когда задолженность по электроэнергии гасили юными непорочными девами. И в некоторых случаях, например, если деве удавалось как-то особо отличиться, Чебакс даже мог явить, вообще-то, не свойственные ему великодушие и щедрость — списать долг на большую сумму, нежели уговаривались, а малышке отвалить щедрое приданое.

Конечно, все это за версту разило откровенной и пошлой уголовщиной, но заявления в полицию ни разу ни от кого не поступало, что можно объяснить разными причинами, в том числе и вполне уважительными.

Ну, а при взгляде со стороны виделась во владениях великана сущая идиллия. И не раз бывало, что досужий чужестранец, путешествуя от нечего делать по свету и проезжая Тридесятым государством, останавливал машину для фотографирования живописных видов да заодно спрашивал на местном ломанном: «Камрады, итс чей такой прекрасный стад?» На что ему дружно отвечали: «Великана Чебакса, чей же еще!» А женщины и детишки малые, кое-как разогнув натруженные спины, на вопрос: «Чей итс такой великолепный полье, чилдрен энд миссис?», угрюмо глядя исподлобья, роняли скупо: «Чебакса, благодетеля нашего, полье…»

И путешественник записывал в дорожном блокноте что-нибудь вроде: «В Тридесятом государстве жить стало лучше, жить стало веселей, рабочих мест — за глаза, и люди выражают глубокое удовлетворение от того, как поставил дело здешний эффективный менеджер господин Чебакс…»

Кстати, Иванушка и дед, живя в другом месте, слышали про Чебакса не только от приятелей из Тридесятого, но и по телевизору, где его тоже называл эффективным и даже выдающимся менеджером один страстный телекомментатор, пытаясь перезаразить своей убежденностью миллионы телезрителей, однако вряд ли ему это удавалось. Дед, во всяком случае, имел стойкий иммунитет против подобной инфекции и брюзжал, мол, откуда тебе-то, бывшему завотделом писем некогда солидной, а после неузнаваемо пожелтевшей молодежной газетенки, знать, кто эффективный менеджер, а кто выдающийся — что ты сам-то в менеджменте смыслишь?