Хотя хищники бежали, мы всю ночь слышали ужасающий рев; то, должно быть, ревели раненые. Лишь только рассвело, мы вышли поглядеть, какое побоище мы произвели. Зрелище, действительно, было странное. Насмерть убито было нами три тигра и два волка, не считая того хищника, которого я убил в изгороди и который оказался каким-то ублюдком, чем-то средним между тигром и леопардом [114]. Кроме того, в живых остался благородный старый лев, у которого были перебиты передние лапы; он не мог убраться прочь, всю ночь бился и этим чуть не уморил себя. Мы решили, что спать так сильно мешал нам своим громким ревом именно этот раненый воин. Наш лекарь глянул на льва и улыбнулся.
— Вот, — говорит он, — будь я уверен, что этот лев окажется так же милостив ко мне, как один из предков его величества к римскому рабу Андроклу [115], я непременно вложил бы в лубки обе его лапы и вылечил бы его. Истории Андрокла я не слыхал, и лекарь тут же подробно рассказал мне ее. Мы же указали лекарю, что единственный способ узнать, как поступит лев — это вылечить его и положиться на его благородство. Но лекарь в это благородство не верил и, чтобы покончить со львом и избавить его от мук, он выстрелил ему в голову и убил его. С той поры мы всегда называли нашего лекаря цареубийцей.
Наши негры нашли на некотором расстоянии от становища еще не менее пяти павших от ран хищников, среди них оказался один волк, один превосходный пятнистый молодой леопард, а остальные — такие звери, что мы не знали даже, как они называются.
Хищники еще не раз сходились к нам впоследствии, хотя подобные массовые их свидания возле нас больше не повторялись. Но все это имело для нас дурное следствие: хищники отогнали от нашего становища оленей и других животных, общества которых мы желали значительно больше и которые были нам необходимы для существования. Как бы то ни было, наши негры все же каждый день ходили на охоту, и не бывало почти дня, чтобы они чего-нибудь не принесли с собою. В частности же мы обнаружили в этих краях множество дикой птицы, какая водится и в Англии: уток, чирков, свищей и так далее, также гусей и также много других еще никогда не виденных нами птиц. Эту дичь мы частенько били. В реке мы также ловили много свежей рыбы, так что в съестном не нуждались. Если мы в чем-нибудь и нуждались, так это в соли. Ее у нас оставалось немного, и мы расходовали ее бережно; наши негры в рот ее не брали и очень неохотно ели все, что было приправлено ею.
Теперь погода стала улучшаться, дожди прошли, потоки уменьшились, и солнце, перешедшее через зенит, продвинулось на изрядный кусок к югу. Мы приготовились пуститься в дальнейший путь.
Двинулись мы вперед двенадцатого октября или около того. Так как местность, по которой пролегал наш путь, была, в общем, удобна и обильно снабжала нас пищей, хотя все еще не имела обитателей, то шли мы бодрее и покрывали иногда, как вычислили, двадцать или двадцать пять миль в день. За одиннадцать дней ходьбы мы не останавливались ни разу, если не считать одного дня, когда мы строили плот, чтобы переправиться через речку, набухшую от дождей и еще не опавшую.
Переправившись через эту речку, кстати, также протекавшую на север, мы встретили на пути большую гряду холмов. Правда, далеко направо мы увидели открытую местность, но так как мы точно держались своего курса — прямо на запад, то не пожелали отклониться значительно от пути для того только, чтобы избежать нескольких холмов. Поэтому мы прошли прямо. Но тем более были мы удивлены, когда один из наших, вместе с двумя неграми опередивший нас, в то время как мы еще не добрались до вершины, воскликнул: «Море! море!» [116]— заплясал и запрыгал от радости.
Пушкарь и я очень удивились этому, так как еще утром вычисляли, что до морского берега не менее тысячи миль и что нечего надеяться добраться до него раньше следующего дождливого сезона. Поэтому, когда тот закричал «море», пушкарь рассердился и сказал, что тот, кто кричал, сошел, видимо, с ума.
Но оба мы удивились так, что больше удивиться невозможно, когда, взобравшись на вершину холма, хоть и было это очень высоко, не увидали ничего, кроме воды, как перед собою, так и справа и слева. Ибо то было огромное море, не ограниченное ничем, кроме как горизонтом.
Мы спустились с холма со смущенными мыслями, будучи не в состоянии понять, где мы, так как все наши карты показывали, что море находится еще на большом расстоянии.
От холмов до берега, или края моря, не было и трех миль, и, добравшись туда, мы обнаружили, что вода пресная и приятная на вкус. Словом, мы не знали, на что решиться. Море, каковым мы его считали, совершенно преграждало нам путь (я подразумеваю на запад), ибо лежало на самой нашей дороге. Тотчас же возник вопрос, в какую сторону поворотить, — в правую или в левую, но он быстро разрешился. Ибо, не зная размеров озера, мы считали, что наш путь, если это действительно море, должен идти к северу и тем самым, какое бы расстояние мы ни прошли к югу, на такое же расстояние мы отдаляемся от нашей цели. Так, проведши изрядную часть дня в удивлении по этому поводу и в совещаниях, что предпринять, мы выступили к северу.
Мы шли по берегу этого моря добрых двадцать три дня, прежде чем могли понять, что же это такое на самом деле. Однажды рано поутру один из наших моряков закричал: «Земля!» И это не было ложной тревогой, ибо мы ясно видели вершины каких-то холмов на очень большом расстоянии, по той стороне воды, прямо к западу. Но хоть это и успокоило нас в том смысле, что перед нами не океан, а внутреннее море или озеро, мы все же к северу не видели земли или, вернее, не видели конца воде и должны были пройти еще восемь дней или, приблизительно, еще сто миль, покуда добрались до конца озера. И тут мы обнаружили, что это озеро или море заканчивается очень большой рекой, текущей на север или на север с уклоном на восток, подобно той реке, о которой я уже говорил раньше.
Мой друг, пушкарь, поразмыслив, сказал, что, видимо, прежде он ошибался и что это на самом деле река Нил, но что он по-прежнему разделяет общее наше мнение о невозможности плыть этим путем в Египет. Потому мы решили пересечь реку, что, однако, было не так легко, так как река текла очень быстро и притом в очень широком русле.
Поэтому нам целую неделю пришлось устраивать перевозку на тот берег как самих себя, так и нашего скота, ибо хотя деревьев здесь было много, но ни одно не было достаточно велико для того, чтобы сделать из него каноэ.
В продолжение нашего пути по берегу этой реки мы очень устали и потому проходили меньше миль в день, нежели прежде, так как огромное количество речонок с восточных холмов впадало в этот залив. И воды их были высоки, так как дожди прошли только недавно.
За последние три дня пути мы встречали кое-каких обитателей, но узнали, что живут они на холмах, а не на берегу воды. Но и нас на пути подогнало к ней, так как за четыре или пять дней мы не имели никакой добычи, кроме рыбы, которую выуживали из озера, да и той было уже не такое количество, какое бывало раньше.
Но зато, как бы в виде воздаяния за все наши бедствия, на всем протяжении этого озера нас не потревожил ни один дикий зверь. Единственной неприятностью этого рода было встреченное нами в сырых местах возле озера безобразное ядовитое отвратительное пресмыкающееся, или змея [117]. Она не раз преследовала нас, точно собираясь напасть, а когда мы били ее или что-нибудь бросали в нее, она подымалась и шипела так громко, что ее было слышно далеко. Вид у нее и голос были адские и мерзкие, и наших никак нельзя было разубедить в том, что это дьявол. Только мы никак не могли понять, что делать сатане здесь, где нет людей.
