Бобка был неутомимый бегун.

Андрейка садился на велосипед и мчался с бешеной скоростью по дороге в поле. Я придерживала рвущегося Бобку, пока сын не скрывался из глаз за высокой рожью. Потом выпускала. По-заячьему выкидывая вперёд задние ноги, Бобка уносился сквозь рожь по тропинке, и вот уже его ликующий лай звенел где-то возле Андрея.

Во ржи Бобка умел прыгать, как в волнах, раздвигая её и не подминая колосьев. Ему забрасывали палку как можно дальше; высокими скачками, пружиня, сильно вскидывая гибкое узкое тело, Бобка добирался до палки, всегда угадывая, где она упадёт, часто опережая её. И такими же скачками, с палкой в зубах, возвращался. Приносил, но долго не отдавал, притворно рыча и грызя её.

Всё это он проделывал трёхмесячным щенком с неистощимой энергией и удовольствием. С таким же удовольствием приготовил он нам с Васей однажды сюрприз.

Мы уехали в город проводить Андрейку в пионерский лагерь; вернулись поздно. Ночь была лунная. Электричества на нашей «даче» не было, и луна, как огромный фонарь, освещала рожь в поле, дорогу, сосны на опушке леса.

Подошли к дому, – это была просто бывшая сторожка лесника. Всё было тихо. Бобку, уезжая, мы хорошо накормили, оставили воды и заперли.

– Вот, наверно, соскучился наш милый фоксик! – сказал Вася, гремя ключом. – Фьють, фьють! – свистнул он.

Бобка не ответил. Хотя обычно, издалека угадывая каким-то образом мои или Васины шаги, задолго до прихода срывался с подстилки и начинал молча высоко прыгать у двери.

Вася распахнул дверь. Я закричала, отшатнулась…

В комнате во весь рост стояло белое, освещенное зелёным светом луны привидение. Оно колыхалось.

– Вася, что это?..

Вася переступил порог. Привидение колыхнулось сильней, наклонилось и с шелестом поползло на дверь. А из-под него, отчаянно чихая, отфыркиваясь и с восторгом подпрыгивая, вырвался Бобка, волоча в зубах тёмную тряпку. И мы поняли…

Вместо матраца в сторожке были сложены на пол привезённые от моей мамы три большие старинные диванные подушки, набитые белым волосом. Во время нашего отсутствия Бобка придумал себе занятие: выпустил дух из всех подушек, взбил, распушил волос и превратил в привидение.

– Ах негодник!

Нагнувшись, схватив Бобку за шкирку, Вася несколько раз ткнул его носом в рваную наволочку, приговаривая:

– Нельзя!.. Нельзя!.. – и в сердцах больно шлёпнул.

Бобка взвизгнул, отскочил. И вдруг, подпрыгнув, с лёту вцепился зубами в Васину руку.

– Ах, ты так?

– Не бей, не бей его! Он ещё маленький! Но Вася уже снимал с гвоздя поводок.

– Будешь хозяина кусать? Будешь хозяина кусать?

Бобка завизжал пронзительно, увернулся и снова прыгнул на Васю.

– Да перестань же! Он несмышлёныш, всё равно ничего не поймёт, – взмолилась я.

– Отлично поймёт! – Вася тоже разошёлся. – Собаку смолоду надо учить… Маленький упрямец!..

По Васиному лицу я видела: ему смертельно жаль Бобку, но долг воспитателя сильнее.

Ох и наорался же Бобка в тот вечер! Он визжал как резаный поросёнок, так что звон стоял в ушах… И всё-таки не смирился. Не заскулил виновато, прося прощения, хотя Вася добивался именно этого.

Зато уже на другой день Бобка с утра до вечера не отходил от Васи, преданно ловя каждый его взгляд, слушаясь первого слова. Ну, а бедные растерзанные подушки?.. Нет худа без добра: Бобка проделал за меня огромную работу – я как раз хотела перебрать их…

А ещё через неделю Бобка пропал.

Мы давно уже приметили слонявшегося возле сторожки рыжего мальчишку из соседней деревни. Мальчишка делал вид, что собирает на опушке кору, шишки; заговаривал с Андрейкой; цыкая, подзывал к себе и Бобку. Бобка, конечно, прибегал. Вася запрещал ему брать пищу из чужих рук. Но щенок есть щенок, и один раз Бобка, виновато озираясь, слопал что-то принесённое рыжим парнишкой. Словом, тот явно приманивал Бобку, и я даже попросила Андрейку намотать это на ус. Вася ещё посмеялся, что усов у сына нет…

А Бобка пропал.

Мы свистали и звали его по лесу до поздней ночи. На рассвете чутьё повело меня в деревню.

Спрашивать про собачонку у встречных женщин, выгонявших коров, у пастуха или у идущих на работу колхозников? Нет, я не стала. Мальчишек спросила бы – они всегда всё знают. Но мальчишки в то утро точно сгинули из деревни, ни одного не было на улице. Это и убедило меня, что иду по верному следу.

Я пошла по задам деревни. Наверно, многие хозяйки смотрели подозрительно: чего, мол, шляется у нас за огородами эта бездельница горожанка?

А я шлялась не без дела: слушала во все уши. Бобка наш никогда не скулил. Он, если ему что не нравилось, свистал тонко и резко, пожалуй, как свистала воинственная Муха, сражаясь с крысами, только слабее.

И вот, проходя с безразличным лицом мимо одного из сараюшек на задах деревни, я увидела группу мальчишек. При моём приближении они прыснули в стороны, как стая воробьев.

«Ага, милые, попались!» – подумала я.

И тут же услышала в сараюшке знакомый приглушённый свист.

– Малый, пойди-ка! – позвала я единственного не убежавшего паренька, сосредоточенно ковырявшего изгородь.

– Ну, чего? – спросил он недружелюбно.

Это был совсем не тот рыжий мальчишка, что подкармливал Бобку, но я действовала безошибочно.

– Твой сарай?

– Ну мой.

– Отвори-ка.

– А зачем?

– Отвори, говорю. Хуже будет, если с милиционером приду.

Он нехотя повиновался. Так и есть! В тёмном, заваленном хламом сарае привязанный верёвкой к оглобле саней стоял жалкий, озадаченный Бобка. Морда у него была обмотана тряпкой.

– Отвязывай. Отвязывай сейчас же! И сними тряпку!

Парнишка, оробев, высвободил Бобку; тот со счастливым лаем прыгнул мне на грудь, успел облизать нос, щёки…

– А теперь позови того, кто привёл тебе пса, – сурово, но спокойно сказала я.

– На что?

– Выдавать его и жаловаться я не буду. Если он так хочет иметь собаку, может быть, помогу достать.

Мальчишка не очень-то поверил. Однако чтобы избавиться от кары – он был уверен в ней, – дал дёру. Мы с Бобкой вышли из сарая, уселись на валявшееся бревно. Бобка всё не мог успокоиться: вертелся, юлил, тянул куда-то…

Ждали мы долго. Наконец, словно стягиваясь к осаждённому врагу, стали появляться мальчишки. Отовсюду: из-за плетня, с огорода, из канавы, прямо из-под земли…

– Нечего прятаться! Что крадётесь, как разведчики? – крикнула я.

Мальчишки двинули в открытую. Бобка, увидя рыжего знакомца, засвистал, но и весело завилял хвостом.

– Ты увёл собачонку?

Рыжий молча ковырял ногой щепку.

– Даёшь слово, что никогда в жизни больше не сманишь чужую собаку? Тебе самому приятно будет, если ты вырастишь, воспитаешь пса, а кто-нибудь подкормит и уведёт его?

Рыжий молчал.

– Если дашь честное слово, а товарищи твои за тебя поручатся, помогу тебе достать такого же, как мой.

– Не буду я… – угрюмо выдавил рыжий. Мальчишки вокруг зашептались, заговорили.

– Ну ладно. Нечего с вами философствовать… – Я встала.

– Сказал ведь, не буду больше! – вскинул голову рыжий, ударив себя в грудь.

– Тогда приходи: напишу записку к знакомой. Поедешь в город. Думаю, она тебе не откажет. – Я знала, у подруги остался ещё один «нечистопородный» щенок, которого она не прочь пристроить.

Мальчишки проводили нас с Бобкой до конца деревни почётным караулом. Я выложила им по дороге все сведения о воспитании и дрессировке собак. Они слушали с интересом, а вслед нам по всей деревне несся разноголосый лай: почти в каждом дворе лежала или бегала на цепи собака. Одна, бело-чёрная, пушистая, с хвостиком-крендельком, нагнала нас. Бобка сразу ощерился, хотел ринуться в бой, но я удержала его. А рыжий мальчишка прикрикнул на собачонку грубоватым баском:

– Пушина, ты зачем здесь?

– Твоя собака? – удивилась я.

– Моя.

– Погоди. Тогда для чего же тебе вторая?

– Эта на цепи ночью сидит. Пушинка, поди сюда, не бойся… – Он ласково поцокал языком. – А такого, как… ваш, дрессировать можно. Фокстерьеры (он сделал ударение на ТЕ) и к охоте способные. На грызунов, на кротов…