Ясности в мыслях не было. Они путались, наскакивая одна на другую, но главная, самая страшная, вселяла настоящую панику. Вика закрыла уши руками, чтобы не слышать, как ссорятся отец и мать. То, что они орали друг на друга из – за нее, она уже поняла. Мать, как всегда пыталась ее защитить. Вика, будучи трезвой, могла точно сформулировать и отношение родителей к ней и свое к ним. Но трезвой и без кайфа она теперь бывала редко. «Так уж получилось, я стала наркоманкой, папа», – сказала она вчера отцу, смиренно опустив глаза долу. Про то, что она беременна невесть от кого и, что у нее букет специфических болезней, она умолчала. Об этом не знала и мать. А сказать придется. Денег на лечение нет, стянуть их потихоньку, как раньше, не получится – от нее все прячут, а до продажи вещей из дома, как, например, это делал Гошка Сиверцев, она еще не докатилась. «Скажу Сиверцеву, что ребенок от него», – пришла спасительная мысль в голову, – «Нет, не прокатит. По срокам лажа получается. Гошка последние три месяца лечился, не пил, не кололся, не трахался. Матери скажу, по – другому никак».

Вика любила отца. Но часто ловила себя на мысли, что, будь он толстопузым коротышкой, а не красавцем под метр девяносто, любить его бы не смогла. Потому, как характерец у родителя дрянь. Коротко она определила его как технически озабоченного зануду. И говорить с ним можно только о его железках, станках и чертежах. Тогда он просто начинал светиться. Как лампочка, изнутри. Разговоры на другие темы вызывали у него зевоту, и он откровенно отворачивался от собеседника. Это бесило Викину мать. Вика видела, как та нервно прикуривает одну сигарету от другой, стараясь не показать своего раздражения на мужа перед гостями.

С матерью Вика была небрежна и потребительски – равнодушна. Надо чего – даст, как миленькая. Потому, как Вика знала про мать все. И бессовестно шантажировала ее, выдавая информацию порциями, чтобы у матери всегда сохранялось состояние боевой готовности: что еще там знает ее дочь? Вот и сейчас даст денег, Вика была уверена. «Что – то они уж слишком распалились!» – подумала она, а внутри все сжалось от нехорошего предчувствия.

– Вика, выйди! – раздался зычный голос отца.

Вика сунула ноги в тапочки, встала с кресла, на котором сидела перед выключенным телевизором, и открыла дверь своей комнаты. «Орали бы у себя в спальне! А то прямо у меня под дверью! Другого места не нашли», – подумала она беззлобно.

– Вика, иди в мой кабинет. И не вздумай по дороге потеряться! – пригрозил ей отец. Мать согласно покачала головой. Оба знали, как умела выкручиваться из таких ситуаций их дочь: она тихо спускалась по лестнице, ведущей со второго этажа прямо в коридор, и так же тихо за ней защелкивался английский замок входной двери.

Вика села на кожаный пуф и глазами девочки – паиньки посмотрела на отца.

– Глазки не строй, не поможет. Короче, вчерашний мой визит к ментам был последним. Завтра ты уезжаешь. Куда, узнаешь по дороге.

– Я хочу знать сейчас. Имею право.

– Дочка, это санаторий за городом, – Валерия Георгиевна попыталась хоть чуть – чуть намекнуть Вике на серьезность ее положения.

Вика похолодела. Вот так же, не спрашивая согласия, три месяца назад родители увезли Гошку в неизвестном ей, Вике, направлении. И тоже, якобы, в санаторий. Обратно он вернулся тихим и с тусклым взором.

– Мне нельзя. Мам, мне нужно с тобой поговорить, – Вика жалобно посмотрела на мать.

– Ну, это вряд ли! – Дмитрий Андреевич насмешливо смотрел на обеих.

– Хорошо, – зловеще прошипела Вика, – Я скажу! Я беременна!

– Это не страшно, – равнодушно изрек любящий папа.

– И я больна! – Вика выкрикнула это, уже поняв, что ей ничего не поможет.

– Ну…Обычным путем твои болячки не передаются, а с половыми контактами в этом заведении напряженка, – усмехнулся Дмитрий Андреевич.

– Дима, ну давай ее хотя бы подлечим!

– Там прекрасный штат врачей. Хватит, Лера! Хватит пережевывать одно и то же! Мне на работу пора. И не думай сбежать сегодня из дома, – предупредил он Вику, – Я оставляю с вами Зину. Переночует она в твоей комнате. Все. Меня сегодня не ждите.

Дмитрий Андреевич развернулся и вышел. Он всегда решал быстро и бесповоротно. Это отличало его от его компаньона Владимира Михайловича Лунева, с которым они вместе начинали производство. Одногодки, однокурсники и однолюбы. Еще на втором курсе они оба влюбились в одну девушку, Светлану, которая стала женой Лунева, отказав порывистому и непримиримому Шляхтину. С Валерией Шляхтин сошелся через год после свадьбы друга, раз увидел ее на пляже, подошел, засыпал анекдотами, сводил в тот же день в кафе, а вскоре сделал предложение. Так же быстро он «сделал» и Вику.

Сейчас он убедил себя, что делает это для нее. Видеть, во что превратилась дочь, не было ни сил, ни желания. А, потому – пошла вон. Для ее же блага.

Вот так же десять лет назад он выкинул из своей жизни Валерию. Они продолжали жить в одной квартире, даже несколько раз за эти годы ужинали за одним столом, но она никогда не знала о нем ничего. Даже Зинаида только качала головой, когда Лера пыталась выведать у нее о личных пристрастиях мужа. Лера себя не оправдывала, поймана она была в супружеской постели с личным шофером Шляхтина и в самый кульминационный момент. Шляхтин ее даже не ударил, хотя надо было бы и даже лучше бы так. А, то… Он молча дождался, пока суетливо одевшись, ее любовник бочком покинет спальню. «Делай это, где хочешь, кроме нашего дома», – сказал он, – «В мою жизнь отныне не лезь – прибью!». Развод он не просил, она тоже молчала.

Вика росла в уверенности, что мама с папой живут как все. Годам к десяти разобравшись в ситуации, она сделала открытие – семейный спектакль ради нее. С этого момента они стали играть втроем, разыгрывая каждый перед двумя другими свою партию.

А теперь, кажется, она заигралась. И, поэтому, они ее выгоняют из пьесы под названием «Счастливая семья».

Она вцепилась в столешницу двумя руками так, что тянувший ее за талию молоденький сержант смог сдвинуть ее с места только вместе со столом. Стол был двухтумбовый, крепких советских времен. «Вот не повезло папаше!» – подумал сержант, сочувственно покосившись на пожилого представительного человека в штатском.

– Я никуда без нее не пойду! – взвизгнула Соня в последний раз и получила оплеуху от отца. От неожиданности она слегка обмякла и сержанту, наконец, удалось посадить ее на стул. Придерживая для острастки девочку за плечи, он вопросительно посмотрел на своего начальника. Майор Лукин перевел вопрос отцу Софьи.

– Я сам разберусь. Ты вторую оформи, как следует, я с ней договорился. Соня, пойдем, – твердая рука отца сжала ее плечо.

– Что ты сделал с Танькой?

– Ничего такого, чтобы ей не понравилось. Пойдем! – голос Риттера звучал уже угрожающе.

Отец ее никогда не бил. Да что там, даже не кричал. Кричала нянька Поля, причитая над ее растрепанной от выпитой водки физиономией или рваными колготами. Пощечина от отца, впервые полученная ею, да еще и в присутствии посторонних, трезвила. Соня поняла, что дело плохо. Нужно было менять тактику, чтобы не было еще хуже. А хуже могло стать. Хуже уже то, что отец опять перестанет давать ей денег, и она залезет в долги. «Только недавно все у Каши отработала, опять попадалово!» – подумала Соня с тоской. Каша, в быту – Кашин Максим Леонидович, держал девочек для утех непростого народца. Народец был в основном командировочный, на два – три дня, в город наезжал для выполнения особых поручений, чаще разово. Во всяком случае, дважды Соня не обслуживала никого. Каша платил немного, девочки были в основном неприкаянные, с родителями вроде Танькиной мамашки – пьянчужки. И только Сонька была элитой. Каша относился к ней с уважением, из – за отца, конечно, ни к чему не принуждал, давал просто возможность подзаработать, когда ей было нужно.