Я уже хотел было что-то на это сказать, что, мол, лес рубят — щепки летят и тому подобное, уже даже рот открыл для первого слова, но в это мгновение раздались команды по громкоговорящей циркулярной связи:
— Внимание! Все стоят по местам! Командиру турбинной группы — прибыть в свой отсек! Акустику слушать внимательно — «Толедо» в сопровождении одного корабля прикрытия покинула порт и выходит в открытое море. ГКП, БИП, штурман! Готовность номер один! Рассчитать элементы движения цели и доложить курс!
— Все, я побежал, — подхватился с места Дима. — Потом договорим, — и выскочил из каюты.
А по связи все продолжали раздаваться команды:
— Глубина шестьдесят пять метров, скорость шестнадцать узлов! Начальный курс девяносто три. Доложить готовность по отсекам!
Минуты полторы в лодке стояла тишина, видимо, на центральный пост поступали доклады от командиров отсеков. Потом опять раздался голос Лячина:
— Удифферентовать лодку для плавания на глубине шестьдесят пять метров на ходу шестнадцать узлов. Держать ориентир на шум винтов корабля сопровождения…
Мы опять выходили на океанский простор, выслеживая убегающую от нас субмарину, как лев выслеживает ускользающую от него в бескрайней прерии добычу. Оставив в Англии так, по-видимому, и не восстановившую свою форму «Мемфис» и один из кораблей сопровождения, «Толедо» вышла из Холи-Лоха и продолжила путь к американскому берегу.
Сейчас над нашей головой было шестьдесят пять метров воды, но впереди, как я понимал, нас ожидали и более глубокие погружения. Лодка рассчитана на глубину до восьмисот метров, каково-то оно там, в эдакой бездне? От одной мысли об опускании на такую глубину мне становилось не по себе. Тем более, что, по словам нашего лодочного замполита Огурцова, «выйти в море и погрузиться может любой дурак, а вот всплыть и возвратиться — только настоящий подводник».
Моряцкие шутки вообще не переставали поражать меня своей жесткой неэстетичностью. Ну, например, такие. Вопрос: «Когда военный моряк бывает человеком?» — Ответ: «Когда он падает в воду и подается команда: „Человек за бортом!“ Или: „Какая пробоина для корабля самая опасная?“ — „Самая опасная пробоина на корабле — это дыра в голове командира“, и тому подобные. Хотя я, конечно, и понимал, что этот их слегка „черноватый“ юмор обусловливался не благоприобретенными садистскими наклонностями моряков-подводников, но самими условиями их службы. Как сказал когда-то герой-подводник Магомет Гаджиев: „На подводной лодке или все побеждают, или все погибают“, — так что стоит ли удивляться, что юмор этих людей постоянно вертится вокруг темы возможной гибели? Шутки подводников рождаются вовсе не для хохмы — это их тайные формулы выживания, облаченные ради лучшего запоминания в одежды смеха. „Удвоим тройную бдительность“. „За пять минут до катастрофы — разбудить“. „Если лейтенант всё знает, но ещё ничего не умеет, то старики всё умеют, но уже ничего не знают“. Или же абсолютно конкретное: „Да, ты очень хороший парень! Но на корабле — нет такой должности…“
Совершенно другой характер носило флотское остроумие в советские времена. Тогда проблема физического выживания моряков в различных авариях едва ли не перекрывалась проблемой выживания нравственного, требующего ежедневного противостояния самодурству флотского начальства и выработке адского терпения по отношению к дурости воинского устава и требованиям повседневной службы. Отсюда в юморе этого времени так много негатива.
Вот некоторые из образчиков моряцкого шуточного фольклора того периода разных жанров (по записям ленинградского писателя Александра Покровского).
Философский:
«На флоте ЛЮБОЕ НАЧИНАНИЕ всегда делится на четыре стадии:
первая — ЗАПУГИВАНИЕ;
вторая — ЗАПУТЫВАНИЕ;
третья — НАКАЗАНИЕ НЕВИНОВНЫХ;
четвертая — НАГРАЖДЕНИЕ НЕУЧАСТВУЮЩИХ».
Бытовой:
«Старший офицер кричит молодому лейтенанту:
— Кто это тут ходит с такой умной рожей! А ну подойди сюда, я тебе верну человеческий облик!..»
Филологический:
«— Что вы мечетесь, как раненный в жопу рак! Вы мичман или где?..»
Мировоззренческий:
«— Слушай, что стряслось во Вселенной? Умер кто-нибудь из высшего командования или съели твой завтрак?»
Медицинский:
«На флоте нет больных, а есть только живые и мертвые.»
Поведенческий:
«Все пропьем, но флот не опозорим!» — и так далее.
Или вот помню, как уже здесь, на лодке, во время того нашего новогоднего праздника, наш лодочный кок Валентин Иванович припомнил такой эпизод:
«…Я тогда ещё молодым был, — рассказывал он, — только недавно на лодку поступил. Вышел как-то на берег, иду, и вдруг слышу за своей спиной страшный крик:
— Почему зад зашит?
Обернулся и увидел нашего коменданта. Смотрит на меня, аж побагровел весь.
— Почему у вас зад зашит, я спрашиваю?! Зад почему зашит?!.
Оказывается, это он — про шинель мою! Шинель у меня была ещё новая, всего пару дней как получена, так что я ещё и складку на спине не распорол. А он это заметил.
— Разорвите себе зад, или я вам его сейчас сам разорву!!!
Что на это можно ответить?
— Есть, — говорю, — разорвать себе зад! — и приложил руку к бескозырке…»
Я вспомнил, как мы тогда хохотали в кают-компании, как было всем хорошо и весело, и я даже почувствовал тогда себя на время не случайным узником лодки, а членом её большой подводной семьи. Помнится, я даже сам тогда какой-то анекдот рассказал… А! Про Несси. Как приехал турист в Шотландию, на знаменитое озеро Лох-Несс, и интересуется у сторожа: а когда, мол, у вас тут обычно чудовище появляется? А тот ему в ответ: да, как правило, после пятого стакана…
Хорошо мы тогда посидели, хоть и без водки, дружно. Мне даже с друзьями в городе никогда так уютно не было. Даже у Димки Кузнецова в Калуге. Правда, кто-то, как всегда, заскулил, что не хватает девчонок (отчасти я сам в этом виноват, так как настроил их на это тем своим стишком), но где их взять посреди океана? Разве что, как припомнил кто-то, пойти по стопам некоего пирата по имени Бен Бел, который орудует в Южно-Китайском море, грабя туристические и торговые суда и забирая себе наряду с драгоценностями и товаром самых красивых женщин. По слухам, его пиратский гарем на сегодняшний день насчитывает уже около 600 красавиц самых разных национальностей.
Кто-то ещё по этому поводу сказал тогда, что…
— Все стоят к погружению! — снова прервала течение моих мыслей очередная команда по громкоговорящей связи. — Принять главный балласт! Боцман, погружаться на глубину 200 метров с дифферентом на нос три градуса. Курс — по пеленгу шума винтов корабля сопровождения!
Как я узнал, зайдя чуть позже к Алексею в акустическую рубку, в течение нескольких дней мы шли над обширной горной цепью Средне-Атлантического хребта. Но если на поверхности земли покорение вершин кажется делом невероятно трудным, то здесь, в подводном мире, самая высокая вершина находилась не над нами, а под — в трех тысячах метров от нашего днища!..
Несмотря на далеко не экскурсионный характер нашего плавания, экипаж подлодки уже давно втянулся в размеренный ритм подводной жизни и, казалось, напрочь забыл об ожидающей его впереди страшной работе и потенциально возможной опасности. Еда, вахта, сон и снова еда, вахта сменяли друг друга, как кадры закольцованной кинопленки. Коки на камбузе готовили прекрасно, баня клубилась паром круглосуточно, избавляя желающих от накопленного за день пота. Единственным реальным противником на этом этапе пути была только тоска по дому. Ни погода, ни морские волны не доходили сюда, чтобы напомнить нам о том, где мы находились.
Центральная Атлантика была слишком обширна, чтобы американцы могли её всю контролировать. Слишком много каньонов и подводных хребтов обеспечивали нам надежное укрытие от их прослушивающей аппаратуры. К тому же впереди нас шли их собственная «Толедо» и оставленный при ней один из надводных кораблей сопровождения, которые как бы заслоняли нашу лодку, фиксируясь на экранах слежения береговой службы.
