– Полный идиотизм! Почему ты обращаешь внимание на болтовню какой-то взбалмошной дуры? И с каких это пор вы стали близкими подругами Алисы? Она-то и общалась с вами, только когда ей нужны были деньги для благотворительных обществ. А Элеонора постоянно называла ее хапугой. И я очень хорошо помню, как вы обе с ума сходили, когда узнали из raзет, что Алиса оставила миллион двести тысяч фунтов. Вы же тогда постоянно твердили, мол, как у нее хватало совести просить денег, когда она в них буквально купалась?!
Прю не обратила на его замечание никакого внимания.
– Ты мне так и не объяснил, зачем звонил Джеймсу.
– Какие-то бродяги захватили Рощу, – пробурчал Дик, – и нам нужен адвокат, чтобы от них избавиться. Я думал, Джеймс позволит мне воспользоваться услугами его поверенного.
– А что, у нас своего нет?
– Он отдыхает до второго числа.
Прю удивленно покачала головой:
– Почему ты в таком случае не позвонил Бартлеттам? У них тоже есть адвокат. Как тебе вообще могло взбрести в голову звонить Джеймсу? Какой ты все-таки идиот, Дик!
– Я не сделал этого потому, что Джулиан уже свалил всю работу на меня! – прошипел Дик, стиснув зубы. – Он поехал на собрание охотников в Комптон-Ньютон, расфуфыренный, как сволочь, а проезжая мимо бродяг, принял их за саботажников. Не хотел, видите ли, пачкать свой чертов костюмчик. Ты же знаешь, что он за субъект… ленив, как скотина… и с хулиганьем особенно-то не желает связываться. Потому и сделал вид, что ничего особенного не произошло. Такое отношение, откровенно говоря, меня по-настоящему выводит из себя. Я работаю больше всех в здешних местах, и мне же постоянно приходится за всех и отдуваться.
Прю презрительно фыркнула.
– Тебе бы следовало сначала рассказать мне. Я бы как-нибудь решила этот вопрос с Элли. Она и без Джулиана смогла бы связать нас со своим адвокатом.
– Ты еще спала! – рявкнул Дик в ответ. – Но ради Бога: давай вперед! Тебе и карты в руки. Наверное, вы с твоей Элеонорой лучше всех справитесь с бродягами. Они побегут врассыпную, едва только услышат, как две пожилые дамы начнут осыпать их оскорблениями.
Дик резко повернулся и, громко топая, вышел из комнаты.
* * *
На звон старинного медного колокольчика в холле Особняка ответил Марк Анкертон. Они с Джеймсом сидели у камина в обитой панелями гостиной, и Марк встретил звук звонка с некоторым облегчением – молчание, царившее в помещении, сделалось настолько невыносимым, что он готов был приветствовать любую неожиданность, даже неприятную.
– Дик Уэлдон? – спросил он, обращаясь к полковнику.
Старик отрицательно покачал головой:
– Нет, он прекрасно знает, что мы никогда не пользуемся парадным входом. Он бы зашел с черного.
– Я схожу посмотрю?
Джеймс пожал плечами:
– Зачем? Почти наверняка чья-то злая шутка. Обычно так развлекается вудгейтская детвора. Раньше я на них кричал… теперь просто не обращаю внимания. Со временем им обязательно надоест.
– И как часто они вас беспокоят?
– Четыре-пять раз в неделю. Все это, конечно, утомляет…
Марк встал.
– По крайней мере позвольте мне, как вашему поверенному, прекратить хоть такие проявления беззакония, – сказал он, возвращаясь к теме, которая и стала причиной затянувшегося молчания. – Думаю, мне не составит труда. Можно запретить им подходить к вашим воротам ближе чем на пятьдесят футов. А в случае нарушения мы будем настаивать на уголовной ответственности для родителей… угрожая судебным иском, если дети будут продолжать хулиганить.
На лице Джека появилась слабая улыбка.
– Марк, неужели вы думаете, что мне хочется к бесчисленному множеству обвинений, выдвигаемых в мой адрес, добавить еще и обвинение в фашизме?
– Какое отношение это имеет к фашизму? Закон обязывает родителей нести ответственность за несовершеннолетних детей.
Джеймс покачал головой:
– В таком случае я первым должен нести наказание по упомянутому вами закону. Лео и Элизабет совершали поступки, не идущие ни в какое сравнение с тем, что делают пудгейтские дети. Нет, Марк, мне не удастся спрятаться за клочком бумаги.
– Что значит – спрятаться?! Вы должны воспринимать замш не как укрытие, а как оружие.
– Не могу. Всего лишь белый лист бумаги. Он очень похож на белый флаг. А это уже попахивает капитуляцией. – Полковник махнул рукой в сторону холла. – Идите и отчитайте их. Им всем не больше двенадцати, – сказал он и снова едва заметно улыбнулся, – но вам, наверное, полегчает от того, что они при виде вас разбегутся, поджав хвосты. Удовольствие от победы, как я все больше начинаю понимать, не имеет никакого отношения к силе поверженного противника, главное – обратить его в бегство.
Он опустил подбородок на руки, слушая шаги Марка по каменному полу холла. И тут тяжелая депрессия, постоянный спутник полковника в последние дни, ненадолго отступившая благодаря присутствию Марка, вновь без всякого предупреждения обрушилась на него, и глаза старика наполнились слезами позора и бессилия. Он откинулся на спинку кресла и уставился в потолок, словно пытаясь таким образом сдержать слезы. «Не сейчас, только не сейчас, – в отчаянии мысленно повторял он. – Не при Марке». Ведь этот молодой человек совершил такой долгий путь только ради того, чтобы помочь ему пережить первое одинокое Рождество.
Глава 8
Вулфи свернулся под одеялом в углу автофургона, поглаживая себя по губам кончиком лисьего хвоста. Он был мягкий, словно мех игрушечного медведя, и Вулфи тайком иногда сосал палец, прикрыв его лисьим хвостом. Ужасно хотелось есть. Все сны Вулфи были о еде. Лис не обращал на мальчика никакого внимания с тех пор, как исчезли его мать и младший брат. Это случилось давно, наверное, несколько недель назад, и Вулфи до сих пор не знал, где они и почему ушли. Время от времени мальчика посещала страшная мысль, что вообще-то ему все известно, но он старался избегать ее. Ему казалось, их исчезновение имело какое-то отношение к срезанию Лисом своих жутких локонов.
Мальчик проплакал несколько дней, умоляя Лиса тоже отпустить его, но Лис пригрозил ему бритвой, после чего Вулфи спрятался под одеялом и решил больше не произносить ни слова, но строил фантастические планы побега. Он никак не мог найти в себе мужества совершить его – из-за страха перед Лисом, полицией, социальными работниками, из-за глубоко укоренившегося в нем страха перед всем вокруг, – но когда-нибудь он обязательно сбежит, Вулфи дал себе слово.
Большую часть времени отец вообще не помнил о его существовании. Как, например, сейчас. Лис пригласил людей из других фургонов к себе, и они занимались составлением двадцатичетырехчасового графика дежурств по охране лагеря. Вулфи лежал не шевелясь, словно перепуганная мышь, и думал, что отец похож на генерала, отдающего приказания своим офицерам. «Сделайте то, сделайте это. Я хозяин». Только вот Вулфи беспокоило, что люди возражают Лису, спорят с ним. «Разве они не боятся бритвы?» – удивленно думал он.
– Какого бы мнения вы ни придерживались, вы должны помнить: у нас есть семь дней, прежде чем кто бы то ни было сможет приступить к активным действиям, – сказал Лис, – а к тому времени мы сумеем превратить Рощу в настоящую крепость.
– Да уж, мы все полагаемся на твои слова о том, что у здешней земли нет законного владельца, – послышался женский голос, – потому что лично я не собираюсь тут горбатиться и строить всякие крепости и заборы, чтобы на следующий день их свалили бульдозеры. К тому же здесь довольно холодновато, если ты еще не заметил.
– Я все заметил и все знаю, Белла. Мне это место знакомо лучше, чем кому-то еще. Дик Уэлдон три года назад попытался обнести Рощу изгородью, но потом отказался от бессмысленной затеи, так как пришлось бы заплатить целое состояние за юридическое оформление земли, причем никто не давал Уэлдону гарантии, что закон будет на его стороне. То же самое произойдет и сейчас. Даже если все остальные жители поселка смирятся с его претензией на Рощу, ему все равно придется платить адвокату за законное изгнание нас отсюда, а он, уверяю вас, не до такой степени альтруист.