Ратмир долил и заговорил напевно:
— Далеко-далеко, на Близи Востока есть блаженная аббревиатура — БВР. Такой топонимчик, страна грез, земля Об. Живут там существа, И.Б., похожие на вас. Я тут поизучал смокву рода… Вы — из них, той же складки. Родня. Знаете вертелех, словечки? Жаргонизмы эти, такинимы… Аки, паки… Ну вот, значит. Прелюбопытные созданья! У них на всех одна Книга, и они ее вслух по главам читают. Неделями, по кругу. Закончат — и по новой. Всю дорогу мусолят… с придыханьем… Верят, что таким надоедливым образом возводят словесами — как встарь — Новохрам. Их речь прочнее и древнее прочих — мамаш Старший Язык. Да, да, на диво, Господь не говорит на льдыне… Они однажды уже жили среди нас («пустите переночевать, а то больно кушать хотца»), когда разбрелись со своего болотца по свету править, два тыщелетья пустоты — покуда шкурку не сожгли — и в нашу чеканную речь вошли ошметки некоторых их лашонок — например, берешь памятник письменности «Заколымщина» — а там ключевое слово «орътьма», то есть свет-op и тьма слиянны. Не продохнуть, говорят, было — науки, искусства… Колымосковский каганат!
Илья встрял:
— Они и в темнице устраивали салон и сочиняли мадригалы — разве необходимо делаться мрачным и грубым только потому, что случай поместил вас в дурную гостиницу?
— А потом они вернулись к себе, к Ответу, — повествовал Ратмир. — В того Бога мы веруем! Хевра хазар на хазу! Халды-балды! Изъяв себя из простодушной Колымосквы, бросив беспомощных человецев, коих приручили. Причем, сбираясь в путь, заложенные у них чужие вещички к рукам прибрали, те же архиерейские одежды на портянки себе пускали со смешком… Просто говорит о бережном отношении… Ну, таперича в той правоверной БВР, ровно в фундаментальной сказке — прогресс, невесомость, лунный камешек, солнечные города, площади Цветов, малыши и малышки, приюты дружбанов и работные дома мысли, знайки и самоделки… В багрец и в золото одетые бойцы… Ютятся на окраинах, в терновнике, какие-то малоприятные аразы-ветрогоны — но как эпизод… Словом, царствие земнонебное! Мне сдается, вы не прочь побывать в БВР, в том предивном баварье — узреть Книгу изнутри. Вы ведь, И.Б., чего скрывать — Жругра-то на ночь читали — тварь иных пространств, хитонов там хитиновых… У вас вот гром глубоко внутри гремит иногда?
— Случается, — задумчиво сказал Илья.
— А это Молот Торы срабатывает, манит. Так вот. У тамошних Мудрецов есть бомба-гриб. Из травы вылущили. Существует такая трава — «жидянка», единственно выжившая, сохранившаяся с Первозданного ледникового периода. Ее изучили, и обнаружилось, что у нее клетки с раскаленным ядром. Из этой клетчатки гонят чудовищное взрывчатое вещество — теплояд. А в это самое время, обратите внимание, на оторопелую Колымоскву наползает жуткая холодина… Грядет Последняя Невообразимая Зима, вы представляете? Надвигается незнамо за что…
— Мда, — скорбно ответил Илья. Знаем мы за что, да не скажем. Из ума еще не выжили.
— И ваши родичи, И.Б., могут подмогнуть — у них есть опыт лепета оттепели, ставили уже — пусть и в грубом приближении, в пустыньке. Гриб вырос столбом — на загляденье! Разбрасывает облаком споры-излучение, опыляет осиянно, все что хочешь. А температура в эпицентре — чуть не сваришься! Тепловая жизнь. Ай да бомба, эй! Сбросил ее, малышку — и иди, пончик, гуляй — никаких более льдов! Ка-ак захермонит теплоядно — бабах, моргнуть не успеешь, вмиг растаял снег, сугробы потекли… Замочило!
— Ратмир, Ратмир, на скатерть льешь…
— Надо только, отец учитель, уговорить ваших единокашников не жадиться на отшибе, а сделать доброе дело — сбросить!
— Хорошенькое дело — уговорить, — покачал головой Илья.
— А волшебное слово? — лукаво улыбнулся Ратмир.
— Какое еще?
— Бэвакаша.
Они засмеялись и выпили.
— Серьезно, я нахожу, И.Б., что вам нужно просто договориться по-хорошему с этими растерянными коленами. Вправить им мениск! Уверен — вам не откажут. Почешутся, конечно, призадумаются…
Илья изрек:
— Человек по возможности избегает думать — он предпочитает многое воспринимать на веру.
— Вот вам как раз и поверят. Со временем. Вы им про Фому, главное… И посмелей, без комплексов. Все-таки не какие-то заморские чудища с невнятным произношением — «зе» не выговоришь! — а такие же наши тюти, колымосковские уроженцы, земели, зямы, только без зипунов, унесенные на сносях в зародышевом состоянии по дорожке из желтого кирпича — перемещенные души. Они и знак избранности себе выбрали родимый — снежинку-шестиугольник. Ученые головы, кстати, установили, что снежинка может быть только шестилучевая — закон природы! Отсюда и наш «щит пращуров».
Илья сказал: «Постой, — сказал Путаник. — Кто сказал, что пошел снег? — Ты сказал, — сказал Путник. — Сказал бы лучше, чтобы он остановился».
— Вы им при личной встрече, И.Б., прямо молвите — так, мол, и так, под вами, мол, образуется дружина (из гимназистов), прошедшая суровую школу, закаленная, просоленная. Добавьте обтекаемо — «по доброму согласию». Они поймут. Так и сыпьте — тю, мол, знамения мудрости просят. Нужно, мол, числителя помножить на знаменателя… А вы как бы посредник, Переходник через перекопы. Пришел с добром, передать слова. У всех народов разные же напряжения, штекеры свои, гешефты всякие. А вам несложно будет найти с корешами общий язык, воткнуться — вы схожи. Вот был у них такой Добрый Чудотворец — днем в классах прислуживал, вроде вас, а ночами возносился в Высшее Училище, где постигал Книгу. У этого нестандартного племени (инорода) их Мудрецы, духовные учителя именуются «умными учениками» — вот к ним-то и надо по-свойски подобраться…
«Да-а, отец самоучитель, — подумал Илья. — Отдохнул, покатался на лошадке — пора за дело. Так поди же!.. И яко боролся человек с Борющимся-с-Богом до восхода зари… Неболестница звездчатая! Космос желт. Дедок из Месопотамичево, заросший диким мясом, — «лех-леха», иди себе — тут враз заметно ex — неизбежность! Вот куда качнулась ветка векторно — в Ерусалимск. Ну, не впервой… Кирпичность Учителя и вычурность учеников. Поди же вот…»
— Миссия ваша, И.Б., договориться. Объяснить, упросить, вымолить огоньку.
— А чего я? Я даже не Давидыч…
— Вы-с, вы-с и спасете! Рыхлый трут Колымосквы, а вы — кресало. Вроде слоняетесь, а сам — Посланец…
Илья мысленно озаренно хлопнул себя по лбу: «Телятина! Вот зачем тебя пасли!»
— Спасете и воротитесь, — улыбнулся Ратмир.
«Почему они тут на Кафедре, бубня, все время улыбаются? — подумал Илья раздраженно. — Это лягушачье растягивание рта как обязательная часть речи. Воротитесь, ага, держи карман… У ордынцев, к месту, вместо Посланца было принято возвращать его бережно выделанную шкуру».
— Вас, я вижу, И.Б., не слишком колышет судьба Колымосквы-матушки, ночлежки-времянки… Не выносите этих неласковых, согласен, но родимых мест? Не любите тамошних мрачноватых, но, согласитесь, отходчивых обитателей?
— Да люблю я, люблю, — заныл Илья. — И ближнего, и жену его…
— Тогда — обиду затаили гордо? — спросил Ратмир, проталкивая — для интересу — очередную пробку пальцем.
Илья подставил бокал, пожал плечами:
— Разное в жизни было. Я тоже хорош — и елки рубил, и целки ломал — случалось… Но Родину ценил и сроду не продавал!
— Что это вы, И.Б., о месте рождения, как о недвижимости? Никто этим и не торгует. Спросу нет. Рухлядь. Нет ничего слюнявее и плюгавее…
— Колымосковского безбожия и православия, — хмыкнув, закончил Илья.
Они выпили за Родину. Ну да — это не пространство, а время. Родники под снегом, кораблики из бумажной коры. Выдули из горла, отринув бокалы, встав и раскачиваясь. Спели «Москвалымь ты золотая, вся серебряна такая», прочитали, размахивая руками и перебивая друг друга: «Заломила зима, замело закрома… Как ягода мороженая на зубах — змородина…»
— Да нет, чего я хотел, — сказал Илья. — О чем, бишь, шла… Ты мне, значит — спасай Колымоскву… Ага. Вспомнил! Вот что — может, они сами справятся, без меня?
