— Раньше думала об этом. Теперь нет. Я все же принадлежу этой земле. Теперь уже не узнаешь, есть ли во мне нигерийская кровь или нет, но их богиня Ошун точно имеет со мной связь. Огужога был прав. Служить этим несчастным женщинам — мое предназначение. Я не могу их бросить. В этой клинике или в другой, в этой стране или в другой, не имеет значения.

— Но почему же не в России? Мало там нуждающихся в помощи врача женщин? И лагеря беженцев тоже есть, кстати.

— Ты же сама понимаешь. Там таких, как я, врачей — тысячи. А мой цвет кожи только помешает. А здесь — это привилегия, которую я успешно использую.

Ольга колебалась, прежде чем задать следующий вопрос. Лара казалась в разговорчивом настроении, что не каждый день случалось.

— А ты никогда не пыталась найти свою мать?

Лара и бровью не повела.

— Я ее даже нашла, можешь себе представить. Она живет там же, на островах.

— Ты с ней виделась?

— Нет.

— И не хотела бы?

— А что я ей скажу? Привет, я твоя повзрослевшая любимая дочь?

— Не знаю. Рита моей матери звонила. Хотя, может, она и не знала, кто ее мать.

— Может, и не знала. А может, просто не могла совладать с патологическим стремлением услышать голос матери. Это больше, чем просто любопытство. Это тоска по любви. Надежда на чудо, что однажды мать вдруг скажет — приезжай, я жду. Впрочем, это только мои догадки, — смутилась Лара под пристальным взглядом Ольги.

— Но ты же не хочешь видеть мать? У тебя нет голода любви?

— Нет. Во мне слишком много цинизма и злости, они заняли все вакансии.

— А если бы мать тебя признала? Позвала бы?

— Ну да, все бросить и бежать в захолустье, в деревню на крошечном острове? Не надо мне такого счастья. Я к фермерству непривычная. К козе не знаю с какого боку подобраться. Меня же миссионеры вырастили. А как доить козу, в программу не входило. Так что от меня в хозяйстве сплошные убытки.

Лара рассмеялась.

— Как позвали бы, так и назад бы отправили. Дай мне разок потолочь рис в ступе, и я свалюсь на неделю с жуткой болью в руках. Белоручка, что скажешь!

— Я еще хуже, — успокоила ее Панова.

— Значит, нам крупно повезло, что Мама Бахна снабжает нас домработницами.

— Да, я так скоро привыкну, потом пальцем не смогу дома пошевелить.

— Не волнуйся, выпишем тебе одну из девочек здешних.

— Вместе с сопровождающим врачом?

— Это мы тоже продумаем, шеф. Все будет в ажуре.

Ольга не совсем понимала, что так веселит Лару, но это придало ей храбрости.

— А ты и правда поехала бы со мной в Россию? — выпалила она. — Если бы была возможность, ну просто в гости? Неужели не скучаешь?

— Иногда.

— Почему же ты упорно не говоришь по-русски, не делишься своими воспоминаниями?

— А что именно ты хочешь узнать?

— Все. Все абсолютно. Как ты там жила, где, кто были твои друзья, куда ездила. Мне все интересно.

Лара перестала улыбаться. Теперь она задумчиво жевала стебелек лимонника и смотрела вдаль, за тучи, нависшие между верхушками пальм и небом. Для дождей было еще рано, но тучи не покидали горизонт, словно стояли в ожидании, готовые по первому сигналу разразиться ливнем. Ольга смотрела на нее с такой надеждой. Ей стало ее даже жаль. Что ожидала она услышать? Сколько раз задиралась, пытаясь выпытать хоть что-то из Лары? Лара знала, что завеса становится все прозрачнее и прозрачнее. Но оттягивала последний шаг. Боялась не меньше Ольги, хотя убеждала себя, что Панова просто не заслужила правды. А кто заслужил? Кто из них сделал достаточно для того, что смело посмотреть друг другу в глаза? Сколько еще будут терзать друг друга, соревнуясь в язвительных словах, взаимных упреках? Африканка. Да, она теперь африканка. Теперь она могла смело сказать, что нашла себя, обрела свои корни. А сколько сил, слез и лет ей это стоило? Зачем поднимать со дна морского то, что так тщательно захоронено там?

— Разное бывало. Были и друзья, и враги.

— Ты с ними поддерживаешь связь?

— Кое с кем. Моя жизнь здесь, и я стараюсь не забывать об этом.

— Одно другому не мешает.

— Иногда мешает. И смотри — от судьбы не убежишь. Кто бы мог подумать, что я встречу здесь русскую.

— Это не редкость. В Африке полно русских.

— В Маракунде — одна.

Ольга с досадой засунула дневник Пола в сумку. Нет, ничего из нее не вытянешь. Не хочет разговаривать. Не хочет никак. Ну что с ней делать? Что еще ей мешает?

— А я хотела бы иметь сестру, как ты.

— Что?

Лара выронила чашку с кофе. Кофе разлилось по плетеному столику, забираясь во все щели.

— Если бы… Если бы ты вдруг оказалась моей сестрой, я была бы очень рада.

— А я бы не радовалась на твоем месте так.

— Почему?

— Потому что я бы на месте твоей сестры ненавидела бы тебя всей душой.

Голос Лары зазвучал внезапно резко. Она не смотрела в глаза Пановой и говорила быстро, словно пыталась успеть сказать все разом, не дать себе запнуться.

— Я бы жила этой ненавистью, питалась ею. И я бы не отказалась от нее только из-за того, что ты раскрыла объятия. Ненависть к тебе у меня была бы даже больше, чем к твоей матери. Потому что она все равно страдает, ее терзает совесть, и жизнь ее никогда не будет счастливой. А вот ты, ты получила все, чего не получила я. Эта ненависть двигала бы мною в жизни, толкала вперед, заставляя добиться чего-то. И перестань я тебя ненавидеть, я бы не знала, что делать. Я бы остановилась, растерялась. У меня пропал бы стимул. А она, я думаю, не может уже жить без стимула. Она не привыкла жить без ненависти. Как и не может жить просто так, без цели. Я даже рада, что у меня нет никакой сестры от папочки или мамочки. Насколько я знаю. Так намного легче жить. Некого ненавидеть, кроме тех ублюдков, что породили меня на свет и забыли о моем существовании.

Лара повернулась к ней. Ее огромные черные глаза не мигали. Ноздри слегка дрожали, выдавая волнение. Она замерла, ожидая реакции на свои слова. Ответь, что тебе все равно! Что ты все равно будешь любить, что не ждешь легкого прощения, что просто ищешь родную душу! Ответь, что все это ерунда, решаемые проблемы, что ты не веришь ни единому слову! Ну ответь же!

В глазах Ольги стояли слезы. Она поднялась с кресла и вышла за ограду. Лара не остановила ее. Она смотрела ей вслед, плотно сжав губы и прищурив глаза. Значит, так… Так правильно. Так надежнее. Так спокойнее. И не подходи больше с такими вопросами, опять укушу. Мне и так больно. И еще большей боли я просто не перенесу. С прежней болью я жить научилась, контролировать ее научилась. А с новой — еще нет. Ну что ты гонишь лошадей? Куда спешишь? Еще вся жизнь впереди. Еще успеешь. И я успею. А пока — нет, не надо. Пока иди и глотай слезы. Мало я их проглотила? Твоих никогда не хватит перекрыть. Не торопись, прошу тебя. Мы не готовы, мы только дров наломаем. Все не так просто, как тебе кажется. Это ребенку можно поцеловать ушибленную коленку, и боль уймется. У взрослого человека с искалеченным сердцем так просто боль не унять. Такое сердце тронешь — и рана вновь откроется, и кровь хлынет. А я не хочу. Ты не знаешь, зачем я тебе нужна. Ты просто считаешь, что так правильно. Ты все привыкла делать правильно. Ты не знаешь, что ты будешь потом делать со всем этим. А я не хочу. Вновь выброшенной быть не хочу. Ты говоришь, я сильная. А я слабее тебя, куда слабее. И трусливее. А потому не гони лошадей. У нас еще вся жизнь впереди.

Лагеря беженцев закрывали. Конфликт пошел на спад, беженцы постепенно, самовольно или под нажимом правительства, возвращались к своим разграбленным домам начинать жизнь сначала. Клинику ФПРСА решил не закрывать, ведь до сих пор вдоль границы было разбросано множество групп беженцев, да и окружающие деревни нуждались в их помощи. Средства постепенно сокращали, и Ольга знала, что скоро придется полностью пересматривать программу проекта. Теперь, когда политический интерес угасал, насколько доноры будут заинтересованы в помощи? Ольге позвонил Нестор и по секрету сообщил, что ее, скорее всего, переведут в другую страну. Пока еще неясно куда, но разговоры об этом уже ведутся.