— И какой выход?

— Не знаю. Ума не приложу. Вообще не понимаю, зачем мы здесь. Вначале понимал, а теперь не понимаю. Африке помогают уже более пятидесяти лет. И ничего не изменилось. Ни-че-го. Где-то даже стало хуже. Я вот отработал два года, на собственной шкуре понял, что все, что мы делаем, никому не нужная ерунда. По поводу всей донорской помощи мне приходит на ум такое сравнение: спишь себе субботним утром у себя дома, вдруг кто-то стучится в твою дверь и заявляет, что он богат и ему делать нечего, вот он и решил помочь тебе по дому. Затем этот «кто-то» входит к тебе в дом и по ходу делает замечания: «Нет-нет, все ты делаешь неправильно, все это надо делать по-другому совсем, вот так, как я». Затем он делает это для тебя и за тебя и через пять минут уходит со словами: «Нет-нет, не надо меня благодарить, я просто хотел помочь». После того как незваный гость ушел, ты смотришь ему вслед и думаешь: что вообще произошло, почему он тебе помогал и какого черта он все перевернул вверх дном, нарушив привычный распорядок?

— Да ладно тебе, ты слишком пессимистичен.

— А ты все еще оптимистична? Я рад за тебя. Депрессия отъезжающего тебя еще не коснулась.

— Можно я возьму твой дневник почитать? Любопытные заметки.

— Бери. Но ненадолго. У меня еще много мыслей, полезных для потомков.

Все меняется. Ольга ощущала перемены пронзительнее, чем раньше. Возможно, только это и держало ее еще в Маракунде. Волонтеры в соседних деревнях менялись. Работники гуманитарных организаций, посещавшие беженцев, тоже менялись. Новые люди не знали предыстории. Они не знали Ольгу, они не понимали, почему столько бумаги переведено на отчеты, а воз и ныне там. Старые друзья уезжали, к новым приходилось еще привыкать. Порой незнакомцы становились близкими друзьями, а старые знакомые превращались во врагов. Вокруг рождались дети. Создавались новые семьи. Все менялось в этом микрокосме провинциальной жизни. Менялась даже Лара. Становилась мягче, неуловимо ближе. А больше всех менялась сама Ольга. А может, только она и менялась? Все остальное же менялось только сквозь новую призму ее восприятия…

Они приехали с Ларой в маленькую частную художественную галерею «Баобаб». Ее держала немка Бригитта, которая выглядела как Марлен Дитрих. Она решила помочь местным художникам и выставляла их работы, пытаясь продать. Покупали немногие, в основном туристы. Но были среди ее покупателей и те, кто долгое время жил в Гамбии и хотел увезти с собой кусочек жаркой страны на холсте. Панова уже покупала у нее чудесный батик и портрет девочки у реки. Но ездила она сюда не только и не столько из-за картин. Ее привлекало само место. Она ощущала себя здесь так легко и умиротворенно, словно ее приподнимали над землей.

Домик с галереей находился вдали от города, на холме, в африканской хижине этнического вида, но с удобствами внутри. На стенах — причудливые картины и батик, очень тонкой, кропотливой работы. Но самым чудесным был вид с того места, где располагался домик. Вокруг — просторы зеленой травы, чуть поодаль — низкие раскидистые деревья с извилистыми ветвями, еще чуть дальше — пальмы с баобабами. За ними — море. На обозримом просторе виднелся всего один жилой дом. Рядом с ним три женщины по очереди толкли в огромной деревянной ступе рис.

Спокойствие вокруг пропитывало буквально все, проникало с воздухом и растворялось в крови, несясь потоком к каждой клеточке тела.

Когда они приехали, Бригитты не было. Они прошлись по комнатам, разглядывая новые картины. Потом вышли на небольшую террасу и заказали кофе. Панова откинулась на спинку плетеного кресла, с наслаждением вытянула ноги на подставленную низкую табуретку. Кинула сумку на землю рядом. Из сумки выглядывал краешек дневника Пола. Лара не отрываясь смотрела на него.

— Хочешь взглянуть? — прищурившись, спросила Ольга.

— Ты не против?

— Нет. Возьми.

Лара осторожно, словно не веря, что Ольга дает ей в руки такое богатство, раскрыла блокнот. Прочла пару страниц и удивленно подняла глаза на Ольгу.

— Чей это?

В голосе звучало глубокое разочарование. Неужели она поверила, что Ольга дала бы ей прочесть свой дневник?

— Пола.

Лара еще немного пролистала шелестящие страницы и равнодушно отложила дневник в сторону.

— Неинтересно?

— Все это известно и слышано много раз. Пол, как все волонтеры, попал в мясорубку протрезвления. Славный малый, мне даже немного жаль его. Надеюсь, ты уже не страдаешь бременем белого человека?

— В каком смысле?

— Ты все еще считаешь, что делаешь для них великое дело, находясь здесь?

— Нет, я просто делаю, что могу.

— Ради интереса спросила бы их как-нибудь, а что им надо. Почему все, кто приезжает сюда начинать проекты, не заботятся о том, чтобы спросить людей, а нужны ли им эти проекты?

— Но эти люди необразованны, и им трудно оценить, что именно надо сделать, чтобы улучшить их жизнь.

— Ну конечно! Очень удобная отговорка. Только ты забываешь, что они жили и без тебя, и без меня много лет. И проживут. Но если ты будешь навязывать им свои идеи и деньги, ты просто откидываешь их на несколько лет назад, потому что даешь им возможность ничего не делать и не шевелить мозгами даже. Посмотри на этот лагерь беженцев. Уже пару раз его формировали, кормили, поили, а как только переставали кормить и поить, так люди вдруг находили путь к выживанию, находили, где жить, разбивали огороды, добывали себе еду.

— Ты примитивно все видишь. Ты предлагаешь человека, шатающегося на краю пропасти, толкнуть, чтобы он попытался за что-то зацепиться и выкарабкаться. А если у него не получится?

— А ты предлагаешь поддерживать его, чтобы не упал, но этого явно недостаточно, чтобы он отошел от края. И как долго ты будешь поддерживать? Бесконечно?

— Ты жестока, Лара.

— Нет, реалистка. Поживешь здесь с мое, тоже будешь такой же.

— Почему же ты продолжаешь здесь работать?

Она помолчала. Нахмурилась, но потом ее лицо вновь приобрело насмешливое выражение.

— Деньги, моя дорогая. Ради денег. Мне неплохо платят.

— Неужели ты не могла бы зарабатывать лучше в другом месте?

— В каком, например? Вот скажи, в твоей стране врачам хорошо платят? Нет, сама говорила. А в тех странах, где хорошо платят, мне никто не даст работать.

— То есть тебя вовсе не трогают проблемы этих людей?

— О-ля-ля! Трогают, но я решаю их профессионально. И за деньги. А ты — непонятно из каких соображений. Карьера не карьера, деньги не деньги. Я не пойму, что ты здесь делаешь. Если карьера — то тогда правильный старт. Потом взлетишь в офис какой-нибудь штаб-квартиры и будешь сидеть за компьютером и писать красивые отчеты и рекомендации, как помочь бедным людям так, чтобы и богатым была польза.

— И что в этом плохого?

— Ничего.

Лара пожала плечами. Как легко завести Панову! Даже неинтересно. Вспыхивает, как лучинка, вся кипит, а возразить резко не может. И постоянно нарывается на споры, хотя знает, что ничего лояльного не услышит. Ее словно магнитом притягивает. Отступает, дуется и опять приходит. Наступает на те же грабли. Получает по лбу, злится. А потом все по новой. Просто забавно с ней спорить.

— Африка — это Африка, моя дорогая. И ничего ты с этим не сделаешь, разве что запомнишь это хорошенько. Это другая планета. Другой мир. Ты их жалеешь, а это ошибка. Если ты поймешь, какие они, как они живут, ты поймешь, что они просто другие, африканцы, и это не хорошо и не плохо. Это факт. Такие, как ты, думают, что могут изменить их жизнь, переделав под западные стандарты. А они не хотят других стандартов. Они хотят лучше жить, но так, чтобы при этом ничего в укладе их жизни не изменилось. Зачем вам, белым, техника, новые технологии? Потому что вы без них как без рук, не проживете. А африканцы проживут. Они поприветствуют цивилизацию, но обойдутся и без нее, если так звезды расположатся.

— Ты много говоришь об Африке, но никогда о России. А ведь ты провела там лет семь, не меньше, так? Ты бы не хотела уехать отсюда? Работать в России, например. У тебя же российский диплом. А условия там получше.