Маркус мог их понять. Он понимал, что, если бы они не подружились, Ники и Марк имели бы такое же отношение к Ли Хартли и его шайке, как коалы к пираньям. А теперь из-за него коалы свалились в воду и пираньи начали проявлять к ним интерес. Пока еще их не тронули, но было ясно, что вслед за обзываниями последуют щипки и укусы. И если задуматься, то оскорбления похожи на пули, потому что случайные прохожие, оказавшиеся на пути, тоже становятся их жертвами. Нечто подобное и случилось с Ники и Марком: он привлек к ним внимание, превратил их в мишени, и если он был им хоть отчасти другом, то должен был держаться от них на безопасном расстоянии. Но проблема заключалась в том, что ему просто некуда было пойти.

«Я отец-одиночка. Моему сыну два года. Я отец-одиночка. Моему сыну два года. Я отец-одиночка. Моему сыну два года».

Сколько бы Уилл это ни повторял, он все равно имел основания себе не верить; да у него в голове – не ахти какое важное место, но все же! – не укладывалось, что он отец! Он для этого слишком молодой, слишком старый, слишком глупый, слишком умный, слишком бесшабашный, слишком непостоянный, слишком эгоистичный, слишком невнимательный, слишком осторожный (он всегда пользовался презервативами, как бы ни предохранялась та, с кем он встречался, и даже в те дни, когда без этого можно было обойтись); он ничего не знает о детях, слишком любит вечеринки, слишком много пьет, слишком часто употребляет наркотики. Глядя на себя в зеркало, он не видел в нем – просто был не в силах увидеть – отца, и уж тем более отца-одиночку.

А причиной, по которой он пытался разглядеть в себе отца-одиночку, было то, что у него не осталось матерей-одиночек, с которыми можно было бы переспать. Вообще-то, Энджи оказалась первой и последней в этом списке. Конечно, здорово решить, что будущее – за матерями-одиночками, что по всему миру миллионы печальных и беззащитных Джули Кристи, которые только и ждут его звонка, но грустная правда заключалась в том, что у него просто не было номера телефона ни одной из них. Где же они все?

У него ушло больше времени, чем следовало, на то, чтобы понять: у матерей-одиночек, по определению, есть дети, а наличие детей, как известно, исключает возможность посещать вечеринки. Он попытался ненавязчиво навести справки у друзей и знакомых, но далеко в этом направлении не продвинулся. Его приятели либо не были знакомы с матерями-одиночками, либо не желали его с ними знакомить, будучи наслышаны о паршивой репутации Уилла на романтическом поприще. Но тут вдруг он обнаружил идеальное решение проблемы нехватки добычи. Он выдумал себе двухлетнего сына по имени Нед и вступил в клуб родителей-одиночек.

Не многие стали бы так себя утруждать, чтобы удовлетворить собственную прихоть, но Уилл частенько утруждал себя и шел на то, на что другие не пошли бы, просто оттого, что у него была на это масса времени. Ежедневное ничегонеделание открывало перед ним бесконечное пространство, чтобы мечтать, строить планы и притворяться тем, кем он на самом деле не был. Как-то раз, чтобы побороть приступ раскаяния, охватившего его после особенно бурно проведенных выходных, он записался волонтером по раздаче обедов бездомным, и, хоть на работу он так и не явился, сам факт заявки позволил ему несколько дней чувствовать, что в принципе он на это способен. То он подумывал завербоваться в «ВСО»[8] и даже заполнял соответствующие анкеты, то вырезал из местной газеты объявления о том, что требуются учителя для дополнительных занятий по чтению с отстающими, то звонил агентам по недвижимости с планами по открытию сначала ресторана, а потом книжного магазина…

Просто дело в том, что для человека, у которого уже есть опыт притворства, перспектива вступить в клуб родителей-одиночек, не будучи родителем-одиночкой, не является такой уж пугающей и не составляет особой проблемы. Если это не получится, то просто придется попробовать что-нибудь другое. Ничего особенного.

«ОРДА» («Одинокие родители» – добровольная ассоциация) собиралась в первый четверг месяца в местном образовательном центре для взрослых. Сегодня Уилл шел туда в первый раз. Он был почти уверен, что первый раз станет для него последним: он обязательно что-нибудь перепутает, например имя любимой кошки почтальона Пэта или цвет машинки Нодди[9] (или, что хуже всего, имя собственного ребенка – он почему-то все время мысленно сбивался на Теда, а ведь только сегодня утром окрестил его Недом), будет раскрыт и изгнан под всеобщее улюлюканье. Но если у него есть хоть один шанс встретить кого-нибудь вроде Энджи, игра стоит свеч.

В центре парковки стояла одна-единственная машина – старый раздолбанный «ситроен», побывавший, судя по наклейкам на окнах, в Чессингтонском парке развлечений и Евродиснейленде. Новенький двухместный спортивный автомобиль Уилла к таким местам и близко не подъезжал. Почему? Он не мог привести ни единой причины, кроме той, что у него – бездетного мужчины тридцати шести лет – никогда не возникало желания тащиться за сотни миль, чтобы покататься в гигантской чайной чашке с пластиковой волшебной горы.

Центр подействовал на него угнетающе. Уже лет двадцать его нога не ступала в заведения с классами, коридорами и самодельными плакатами на стенах; он и забыл, что английское образование воняет хлоркой. Он даже не предполагал, что будут трудности с поиском комнаты, где «ОРДА» устраивает свою вечеринку. Он был уверен, что просто сможет идти на гул оживленных голосов всех тех, кто пытается забыть о проблемах и напиться до поросячьего визга. Но оживленного гула слышно не было; вместо этого вдалеке печально громыхнуло ведро. Наконец он обнаружил кусочек тетрадного листа, прикрепленный к двери, на котором фломастером было нацарапано «ОРДА!» Восклицательный знак его несколько смутил. Слишком уж напористо.

В комнате была одна женщина. Она доставала бутылки белого вина, пива, минеральной воды и колы местного разлива из картонной коробки и расставляла их на столе в центре комнаты. Все остальные столы были сдвинуты назад, а стулья составлены один на другой за ними. Это была самая пустынная вечеринка, на которой Уиллу доводилось бывать.

– Я туда попал? – поинтересовался он у женщины. Краснощекая, с резкими чертами лица, она напоминала огородное пугало.

– Это «ОРДА». Заходите. Вы Уилл? А я Фрэнсис.

Он улыбнулся и пожал ей руку. Утром он говорил с Фрэнсис по телефону.

– Жаль, что еще никто не подошел. Мы частенько задерживаемся с началом. Приходящие няньки, знаете ли.

– Ах да.

Значит, он допустил ошибку, придя вовремя. Он уже практически выдал себя. И конечно же, ему не следовало отвечать «Ах да», означавшее: она поведала ему нечто, чего он не знал. Ему следовало закатить глаза и сказать что-нибудь вроде: «Могу себе представить!» или «Только не говорите мне о няньках!» – утомленным тоном заговорщика.

Может быть, еще не поздно. Он закатил глаза.

– Только не говорите мне о няньках, – сказал он, горько засмеялся и покачал головой для пущего эффекта. Фрэнсис не обратила внимания на долгую паузу, предшествовавшую его реакции, и подхватила разговор:

– У вас тоже были проблемы сегодня вечером?

– Нет. За ним присматривает моя мама. – Он был горд тем, что упомянул о ребенке вскользь. В этом был намек на близость. С другой стороны, для человека, у которого не было проблем с няней, он слишком уж закатывал глаза, тряс головой и горько смеялся.

– Но у меня были проблемы в прошлом, – поспешно добавил он. Разговаривали они не больше двух минут, но он уже оказался на грани нервного срыва.

– У кого их не было! – сказала Фрэнсис.

Уилл громко рассмеялся.

– Да, – покачал он головой. – У меня-то уж точно были.

Ему казалось, ей абсолютно ясно, что он или врун, или ненормальный, но от еще более низкого падения его спасло то, что начали собираться другие члены клуба – все, за исключением одной, были женщины за тридцать. Фрэнсис представила ему их по очереди: Сэлли и Мойру с суровыми лицами – они решительно его проигнорировали, взяли по бумажному стаканчику с белым вином и отошли в самый дальний угол комнаты (на Мойре, как Уилл с интересом заметил, была футболка с портретом Лорены Боббитт[10]); маленькую, милую, болезненного вида Лиззи; Хелен и Сюзанн, которые явно считали, что «ОРДА» ниже их достоинства, и отпускали грубые комментарии по поводу вина и места проведения встречи; Саскию, которая выглядела лет на десять моложе всех остальных и смахивала скорее на чью-то дочь, чем на чью-то мать; и Сьюзи, высокую бледную блондинку, слегка нервную и прекрасную. «Эта подходит», – подумал он и перестал смотреть на остальных входивших. «Красивая» и «блондинка» – вот два качества, которые он искал; «бледная» и «нервная» были двумя другими качествами, которые давали ему на это право.