Из материалов дела на священника Кожевникова В.А.
12.XI.32 г. Донесение спецосведомителя «Вишерец». «Оперативный сектор ОГПУ. Совершенно секретно… Сущность сведения: …Взаимоотношение церковного Совета со служителями культа в данное время по закону о религиозных объединениях… существенно расходится от таких же в дореволюционный период; …каноническая богослужебная часть к ведению церковного Совета не относится…»
Резолюция чекиста: «Вишерец просто обнаглел, он достаточно умен, чтобы не понять, что эта мура нас только обозлит — он это и хочет. В л [ичное] дело для характеристики и в производственное дело агентурных материалов по церковникам».
8 июня 1933 года. Из показаний обвиняемого Кожевникова В.А. «Не знаю, по какому поводу, но в середине лета 1932 г. сторожиха нашей церкви монашка Одинцова Ульяна сообщила мне, что священник Михаил Коняев ходит в ГПУ, и как он ей сам сказал, решил посещения ГПУ прекратить. Зачем мне об этом сказала Одинцова, я не знаю, подробно я ее не расспрашивал и она больше мне ничего не сказала. Не помню от кого, но я еще слышал, что Коняева видела одна старушка, что он ходит в ГПУ Много раньше, точно когда не помню, мой знакомый прихожанин общины б[ывший] гор[одской] голова Колесников Василий Михайлович предупреждал меня, остерегаться Коняева как человека замкнутого и необщительного. Но, что Коняев служит агентом в ГПУ, Колесников мне не говорил. Когда меня лично вызывали в ГПУ, как секретного сотрудника ОГПУ, я действительно попросил послужить Коняева в церкви одного без меня. Сказал ему, что вызывают в ОГПУ, в ответ на это Коняев мне также сказал, что и он недавно два раза посещал ГПУ, но зачем по какому вопросу и т.д., он мне не говорил и я ему также.
В 1929 г. уполномоченный] ГПУ Рычков обвинил меня в том, что я как секретный] работник ОГПУ раскрыл себя перед рядом священников тем, что не явившись на церк. съезд и получив за это выговор, я объявил затем в свое оправдание, что на съезде быть не мог по той причине, что меня вызывали в ГПУ неоднократно. Отрицая, как и тогда, этот факт раскрытия себя как секретного] работника ОГПУ, признаю, что, кроме данной мной подписки, разговор с уполномоченным Рычковым был предупреждением мне о соблюдении в тайне моей работы и моих посещений ОГПУ. И все же я в конце 1932 г. своим сообщением Коняеву о том, что меня вызывали в ГПУ, вновь раскрыл себя в моей секр[етной] работе в чем и признаю себя виновным. После переезда из Чердыни в Соликамск меня в ГПУ долгое время не вызывали, а когда вызвали и дали поручение по части действий общины в вопросе незаконных ходатайств, вернее сопротивления в отдаче церкви горсовету, то я не дал исчерпывающего материала лишь, потому что, как я уже сказал выше, был далек от церковного совета и общины и не знал их намерений и действительного положения вещей. Вину в том, что я, вместо правдивого освещения перед органами ОГПУ действительного положения вещей в этом вопросе, сам принимал активное участие в организации незаконного сопротивления актива общины в передачи церкви, т.е. скрывал и информировал ложно органы ОГПУ — я отрицаю. Сообщения в ГПУ о том, что Коняев говорит о своих посещениях ГПУ, и что ряд лиц также об этом знают — я не сделал, потому что считал это излишним. По этой же причине и словесно не спросил у уполномоченного] ГПУ надо ли об этом ему сообщить. Также не придал значения и не сообщал в ГПУ о вышеуказанном письме игуменьи Руфины из-за границы монашке Ковригиной. Поручения от уполномоченного ГПУ написать о знакомых мне в г. Соликамске священниках и монашках — я не получал, а следовательно и не мог скрывать известных мне монашек, в частности, Белкину Марию Андр[еевну], Ковригину Пелагею и др. и священников Аполлонова Константина, Руднева Владимира и Щеглова Николая. В данное время признаю свою вину, что я должен был сообщить органам ОГПУ о разговорах о священнике] Коняеве и о письме игуменьи Руфины».
30 июня 1933 г. Показание обвиняемого Кожевникова В. А.
«Об окончании следствия по моему делу мне объявлено. Виновным себя в предъявленном мне обвинении — раскрытие себя как секретного работника органов ОГПУ, невыполнение даваемых мне ГПУ поручений и не сообщение в ГПУ известных мне фактов, а/с деятельности я признаю. Делал я это по той причине, что недооценивал важность и секретность этой работы. Дальше показать ничего не могу, протокол составлен, верно, прочитан мне, в чем подписуюсь. Допросил уполномоченный Николаев».
4.IX.33 г. «Характеристика на спецосведомителя по духовенству “Вишерец”. Священник тихоновской ориентации, образование — духовная семинария, крайне начитанный и развит, 61 год.
Служитель религиозного культа с 1898 г. В 1919 г. эмигрировал с белыми в Сибирь, возвратился в 1927. В 1929 г. отбыл 4 месяца заключения по 59—12 ст. УК. Завербован 9 июня 1928 г. По 1931 год — неценные донесения. С 1931 г. систематически избегал и в редких случаях давал явно наглые дезинформирующие сведения. В 1928 г. расконспирировал себя и, несмотря на повторный инструктаж, вторично расконспирировался в 1932 году, причем путем клятвы добился расшифровки перед ним другого спецосведома. Очень влиятелен в кругах духовенства и б[ывших] людей. Репрессирован как руководитель к. р. группировки. Уполн. СПО/ Николаев/. Вр. нач. СПО /Бураго/».
(Священник Кожевников В.А. за «расшифровку» был «осужден на срок предварительного заключения». После освобождения короткое время был священником церкви в с. Орел. Вновь был арестован 8.9.1937 г. Расстрелян 14.11.1937 г. по решению «тройки» при УНКВД Свердловской области.)
Из материалов дела на священника Коняева М.М.
28 октября 1932 г. Письмо в «Г.О.П.Е.У».
«В дальнейшем от работы с органами Г.О.П.Е.У. отказываюсь, считаю помощь Г.О.П.Е.У. не нужн[а] и помогать не хочу. Данную мною подписку ранее выполнять отказываюсь, зная об ответственности коллегии Г.О.П.Е.У, в чем и подписуюсь. “Верующий” [агентурное имя]».
8 июня 1933 г. Из протокола допроса обвиняемого Коняева М.М. «Факт моего раскрытия себя как секретного работника в органах ОГПУ действительно имеет место. В октябре 1932 г. я отказался от секретной работы в органах ОГПУ о чем даю письменное заявление, что не желаю помогать органам ОГПУ ибо не считаю это нужным. После этого в одну из церковных служб, будучи наедине со священником Кожевниковым В.А., я ему рассказал, что я секретно работал в ОГПУ, давал разные сведения, но решил по слабости здоровья бросить эту работу, о чем уже подал заявление. Больше никакого разговора не было, но я его просил оставить это мое сообщение в секрете. Вину свою в этом преступлении я признаю. Через некоторое время Кожевников меня попросил отслужить без него службу, так как его вызывают в ОГПУ, а возвратившись оттуда, он говорил, что его там долго держали, но по какому вопросу он не сказал. Хочу добавить, что мой рассказ Кожевникову о моей секретной работе в ОГПУ был вызван им самим. Он откуда-то узнал, что я ходил в ОГПУ, пристал ко мне. “Зачем Вы ходили?” Добавил к этому: “Между нами не должно быть тайны, вот здесь мы с Вами в алтаре — это гарантия, что я никому не передам о нашем разговоре”. И после этого я рассказал ему вышеуказанное мною. Виноват я и в том, что даже несмотря на просьбы уполномоченного ОГПУ, до ноября 1932 г. (когда я написал заявление об отказе от секретного работника), я не сообщал известных мне фактов преступных действий ряда лиц, в частности: о сопротивлении церковного совета и актива общины в вопросе передачи церкви горсовету, собирании дутых подписей (от сельских и др. не членов общины), за отстаивание церкви и организации дежурств при церкви для оказания сопротивления при закрытии церкви. Больше показать ничего не могу, протокол верен прочитан мне, в чем и подписуюсь».
30 июня 1933 г. Из показания обвиняемого Коняева М.М.
«Об окончании следствия по моему делу мне объявлено. Виновным себя в предъявленном мне обвинении — нарушении-невыполнении данной мной подписки органам ОГПУ, как секретным работником ГПУ и раскрытии себя как секретного] /работника ряду лиц — признаю. Протокол зачитан мне, составлен верно, в чем и расписуюсь».
