Приговор суда гласил: 10 человек — к смертной казни, 7 к вечной и 3 к двадцатилетней каторге. Клеточников был приговорен к смертной казни. После суда всех приговоренных к смерти заключили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. От смертной казни Клеточникова и его товарищей спасли многочисленные протесты зарубежной общественности. Так, например, Виктор Гюго обратился к правительствам и народам с «Призывом», который был опубликован в газетах Европы и распространялся в списках на французском и русском языках по России. «Цивилизация должна вмешаться! — требовал Гюго. — Сейчас перед нами беспредельная тьма, среди этого мрака десять человеческих существ, из них две женщины обреченные на смерть…» Царь был вынужден уступить: 17 марта 1882 года он заменил девяти смертникам из десяти повешение вечной каторгой. Расстрелян был только Суханов, как офицер, изменивший присяге.
26 марта по Высочайшему повелению Клеточникова и других осужденных перевели из Трубецкого бастиона в еще более зловещий Алексеевский равелин Петропавловской крепости. В таких условиях Клеточников, который еще на суде был, по словам очевидца, «в последнем градусе чахотки», каким-то чудом прожил больше года, хотя именно его тюремщики мучили со злобным пристрастием. Он крепился, но силы его таяли с каждым днем. Цинга губила и других узников. Все они исхудали так, что ребра показались наружу, ноги распухли, как бревна, гнили десны, вываливались зубы. Тогда Клеточников решил пожертвовать собой, чтобы ценой своей жизни добиться облегчения режима для товарищей. «Мы отговаривали его, — вспоминал Н.А. Морозов, — но он остался тверд». 3 июля 1883 года он начал голодовку. Смотритель равелина на седьмой день голодовки явился к нему в камеру с двумя жандармами и силой накормил Клеточникова грубой тюремной пищей, которая была противопоказана организму больного. После этого Клеточников не прожил и трех дней. Он умер 13 июля 1883 года в страшных муках от воспаления кишечного тракта{93}.
К началу Февральской революции в рядах всех партий оставались тысячи неразоблаченных агентов охранки. Возможно, не так уж случайно и то, что первое, что в марте 1917 года сделали революционеры, — они почему-то бросились уничтожать полицейские картотеки и списки полицейских осведомителей. Ворвавшаяся в помещение Московского охранного отделения толпа ломала шкафы, картотеки, выбрасывала на улицу документы и разжигала костры. Удивительно, что разгромлен был только агентурный отдел, где хранились материалы агентурных сводок и картотека, по которой можно было вычислить осведомителей. Но основная часть материалов все же уцелела.
Для разоблачения осведомителей и рассмотрения их дел Временным правительством была создана специальная комиссия. По мере рассмотрения сохранившихся дел краткие сведения обо всех секретных сотрудниках, установленных на основании архивных документов, публиковались комиссией. Всего с марта по октябрь 1917 года было опубликовано 40 списков, как в виде отдельных брошюр, так и в газете «Вестник Временного правительства».
После Октябрьской революции работа по выявлению секретной агентуры продолжалась и постоянно находилась под жестким контролем ВЧК-ГПУ-ОГПУ. В это время при просмотре архивных дел, кроме осведомителей, стали брать на учет жандармов, филеров, тюремных врачей и врачей, свидетельствовавших смерть узников после казней, священников и лиц, дававших на допросах откровенные показания. Брались на учет также свидетели выступавшие в судах, служащие военной контрразведки, почтовые чиновники, занимавшиеся перлюстрацией писем, лица, заподозренные в шпионаже, члены черносотенных организаций, то есть все категории лиц, которыми интересовались органы. По свидетельству 3. И. Перегудовой, активная работа по выявлению бывших сотрудников Охранного отделения велась вплоть до 1941 года{94}.
Большую работу по выявлению секретной агентуры в партийных рядах провел русский публицист и издатель, дворянин Уфимской губернии Бурцев Владимир Львович (1862—1942, Париж), заслуживший за свои разоблачения секретных сотрудников Департамента полиции прозвище «Шерлока Холмса русской революции».
Известны имена многих видных секретных сотрудников, разоблаченных им еще до революции. Среди них Азеф, Геккельман-Ландезен-Гартинг, Жученко-Гернгросс, Бряндинский, Житомирский и другие, действовавшие в среде социал-демократического движения{95}.
Еще в 1908 году В.Л. Бурцев опубликовал в парижском издании журнала «Былое» (№ 7—10) перечень шпионов из записок Клеточникова. Четверть века спустя в сборнике документов из архива «Земли и воли» и «Народной воли» были напечатаны знаменитые «Тетради Клеточникова», то есть записи его агентурных наблюдений с марта по июль 1879 года, а также замечания по материалам Третьего отделения за 1876—1877 годы.
После Февральской революции Бурцев участвовал в разборке уцелевших материалов Охранного отделения и стал издавать журнал «Былое», субсидируемый Временным правительством.
После июльских событий он выступил с резкой критикой большевиков. В статье «Или мы, или немцы и те, кто с ними» («Русская Воля» от 7 июля 1917 г.) Бурцев привел список 12 наиболее вредных, с его точки зрения, лиц. В этот список он включил В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого, Л.Б. Каменева, Г.Е. Зиновьева, А.М. Коллонтай, Ю.М. Стеклова, Д.Б. Рязанова, М.Ю. Козловского, А.В. Луначарского, С.Г. Рошаля, Х.Г. Раковского и М. Горького. Включение в этот список «великого пролетарского писателя» вызвало его резко отрицательный ответ в газете «Новая Жизнь». Бурцев ответил статьей «Не защищайте М. Горького!», в которой вновь обвинил писателя в покровительстве большевикам. Бурцев также связывал большевиков с немецкой агентурой, впервые опубликовав в газете «Общее дело» список 195 эмигрантов, вернувшихся в Россию через Германию. За публикацию секретных материалов о деле генерала Л.Г. Корнилова (так называемом «Корниловском мятеже») газета «Общее Дело» была запрещена Временным правительством.
Новая газета Бурцева «Наше общее дело» (25 октября 1917 года, № 1) оказалась единственным печатным органом, критиковавшим большевиков. В газете был опубликован призыв: «Граждане! Спасайте Россию!»
В ночь на 26 октября по приказу Троцкого Бурцев был арестован и заключен сначала в Кресты, а затем в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. 18 февраля 1918 года он был освобожден по распоряжению наркома юстиции левого эсера И.З. Штейнберга; эмигрировал сначала в Финляндию, затем во Францию, где возобновил в Париже издание газеты «Общее дело».
В 1920 году Бурцев дал показания следователю Н.А. Соколову по делу об убийстве царя и его семьи. Он, в частности, показал: «Совершенно определенно заявляю Вам, что самый переворот 25 октября 1917 года, свергнувший власть Временного правительства и установивший власть Советов, был совершен немцами через их агентов, на их деньги и по их указаниям. Собственная позиция немцев в этом вопросе совершенно ясна. Не боясь сами развития у себя “русского большевизма” благодаря их высокому общему культурному уровню, немцы прибегли в 1917 году к этому средству, как к способу развала России, выводя ее из рядов борющихся с ними врагов. Такова была в тот момент их ближайшая задача. Существовали, конечно, у них при этом и другие цели, но уже более отдаленные: прежде всего, захват территории России, богатой материальными и природными ресурсами, для возможности продолжения борьбы с Западом»[20].
В начале 30-х годов Бурцев был одним из организаторов и членом президиума Русского национального комитета антисоветской направленности, соредактором журнала «Борьба за Россию». В 30-е годы печатал антифашистские статьи и боролся с антисемитизмом. В последние годы жизни сильно нуждался и умер в больнице от заражения крови.
