Неуверенность появляется только как тень надежды, человек беспокоится о неисполнимости чаемого. Крайняя усталость и отчаяние заставляют изможденного человека принять отказ от тех целей, недостижимость которых его мучает. В некотором смысле творческое просветление всегда есть наслаждение подобным отказом. Но что происходит с отверженными надеждами, могут ли они совершенно раствориться в отрешенности? С ощущением творческой силы должна появиться и надежда на признание, на благотворное изменение собственной жизни благодаря творческому успеху. Таким образом, надежда не исчезает, а лишь видоизменяется.

В октябре 1911 года он пишет в дневнике: «Я ощущаю — особенно по вечерам и еще больше по утрам — дыхание, пробуждение захватывающего состояния, в котором нет предела моим возможностям, и потом не нахожу покоя из-за сплошного гула, который шумит во мне и унять который у меня нет времени. В конечном счете, этот гул не что иное, как подавленная, сдерживаемая гармония, выпущенная на волю, она бы целиком наполнила меня, расширила и снова наполнила. Теперь же это состояние, порождая лишь слабые надежды, причиняет мне вред, ибо у меня нет достаточно сил вынести теперешнюю мысль, днем мне помогает видимый мир, ночь же без помех разрезает меня на части».

Известны признания знакомых авторов о том, что, закончив очередное произведение, они чувствуют не только удовлетворение, но и приближение опустошенности, ведь творчество помогало жить, удерживало от распада. С завершением последней строки не исполнялись мечты о грандиозных переменах в жизни. И при отсутствии признания нередко подкрадывается страх, появляются сомнения в объективной абсолютной ценности произведения. Пожалуй, наиболее трагичным опытом Кафки было именно это осознание.

Одна из главных эмоций, наполняющих произведения Кафки, — это страх. Человек может бояться лишь того, что он в силах вообразить. Почувствовать, что хоть и отдаленно, но согласуется с его опытом. Но способен ли человек представить ужас небытия? Психоаналитики полагают, что страх смерти является видоизменением страха утратить в лице родителей защиту от мифа. Таким образом, напряженное предвосхищение смерти подразумевает страх остаться неоцененным, ведь тщеславие и жажда творческого успеха во многом определяются взаимоотношениями с родителями в раннем детстве. Бессонница обращает человека к творчеству, которое, оставаясь непризнанным, в свою очередь приводит к страху смерти и бессоннице.

В марте 1911 года Кафка посещает теософские доклады Рудольфа Штайнера и при личной встрече рассказывает ему:

— Я ощущаю, что большая часть моего естества тяготеет к теософии, но в то же время я испытываю перед нею сильнейший страх. Я боюсь, что она породит новое смятение, которое может быть для меня очень опасным, так как мое нынешнее несчастье как раз и проистекает из смятения. А вызвано оно вот чем: мое счастье, мои способности и возможность приносить пользу с давних пор связаны с литературным творчеством. Но я при этом переживаю, хотя и не часто, состояния, очень близкие к описанным вами состояниям ясновидения. Я живу в мире фантазий, и чувствую при этом себя на пределе сил, даже на пределе человеческих сил вообще.

В августе 1914 года началась первая мировая война. Русские войска вошли в Галицию. В Прагу тогда съехалось немало беженцев, по преимуществу евреев. Это оживило интерес Кафки к прошлому своего народа. Страницы дневника заполнены мыслями по этому поводу, но почти всегда его размышления соотносились с собственным жизненным опытом, они были заполнены грустью и чувством одиночества. Кафке представлялось, что жизнь отказывает ему во взаимности, и, подводя итоги, он отмечал одни лишь неудачи: «Без предков, без супружества, без потомков, с неистовой жаждой предков, супружества, потомков. Все протягивают мне руки: предки, супружество, потомки, — но слишком далеко от меня».

В сентябре 1917 года врачи впервые установили у Кафки туберкулез. Он принял решение расторгнуть вторую помолвку с Фелицей Бауэр, уволиться со службы и переехать в деревню к своей сестре. Кафка записывал в дневнике: «У тебя есть возможность — насколько вообще такая возможность существует — начать сначала. Не упускай ее. Если хочешь взяться всерьез, ты не сможешь обойти грязь, которая исторгнется из тебя. Но не валяйся в ней. Если, как ты утверждаешь, рана в легких является лишь символом, символом раны, воспалению которой имя Фелица, глубже которой имя Оправдание, если это так, тогда и советы врача (свет, воздух, солнце, покой) — символ. Ухватись же за этот символ».

В 1918 году он писал Максу Броду, что давно уже носит в своем бумажнике визитку, где просит его уничтожить после своей смерти все свои неопубликованные произведения. Кафка, таким образом, поставил под сомнение свой талант и свое творчество. В 1918—1919 годах он ничего не написал. Он смертельно устал. Он уже не верит в свой талант.

Милена Есенская: последняя надежда, последняя иллюзия

Любовь, ты ноги, которыми я причиняю себе боль.

Кафка

В последние годы жизни Кафка испытал большую любовь к чешской журналистке Милене Есенской, с которой познакомился в 1920 году. Памятником этой глубокой и безотрадной любви стали его «Письма к Милене». Чувства писателя были омрачены уже ставшим привычным тяжелым душевным состоянием. Сквозь полушутливый тон писем, проникнутый теплом и сердечностью, проскальзывает: «Я болен душевно, легочное заболевание есть лишь вышедшая из берегов душевная болезнь».

Милена была замужем за Эрнстом Поллаком, которого Кафка знал и уважал. Поэтому переписка идет в безличной форме, на случай, если письма попадут на глаза мужу. Но одно из писем писателя — исключение из этого правила. Милена опубликовала эссе о браке «Дьявол в семье», где писала, что каждый из супругов должен уважать свободу другого. Кафка отправил ей большое письмо, по сути дела — признание в любви. Письмо это он составил в форме диалога между ангелом (Миленой) и «иудаизмом на грани саморазрушения» (маска, за которой скрывался сам Кафка). Эссе Милены Есенской, в котором писатель нашел немало созвучных ему мыслей, стало как бы для них двоих ду- ховным браком. «Иудаизм, подошедший к своему концу, — я бы почти написал: к счастью, подошедший к своему концу, — вступает с недоступным навсегда ангелом в диалог, в котором их голоса сливаются», — говорит Кафка. «Недоступный навсегда ангел» — это Милена. Таковой она и осталась для писателя. А Кафке предстояло прожить всего четыре года.

Тогда же он принялся за свои многочисленные короткие рассказы. Большинство из них обрываются на полуслове, некоторые содержат лишь несколько фраз и только немногие имеют завершенный вид. Чаще всего это мешанина сновидений или кошмаров, смысла которых понять невозможно. В некоторые из рассказов он вкладывает личное содержание. Рассказ «Набор рекрутов»: офицеры, производящие набор в некой стране, призывают мужчин и женщин на военную службу. Женщины радостно откликаются на призыв, словно их приглашают на праздник, лишь некоторые мужчины, испуганные «устрашающим великим приказом», пытаются обмануть бдительность офицеров. Последние противопоставляют им лишь презрение — освобождение от службы само по себе есть худшее наказание. На странном и таинственном языке Кафка говорит здесь об отношении полов: он сам из тех, кто уклонился от призыва и, следовательно, обречен испытывать чувство стыда; перед лицом Милены он в завуалированной форме как бы выносит себе обвинение. Вообще, Милена довольно часто появляется в этих рассказах, обычно странным образом соединенная с образом смерти.