Девушка испуганно глянула на инженера — не слишком ли она прямо высказывает свои мысли? Ей показалось, что сейчас последует вспышка гнева, которая не даст ей докончить всего, что она приготовилась сегодня сказать.

Гусев упрямо покачал головой, не отрывая взгляда от дороги.

— Я не погибну. Я хочу жить. Но я хочу жить по–настоящему.

Вдруг, он резко крутнул баранку руля, выв–ел машину с пыльной дороги на обочину и, повернув от солнца, резко затормозил.

Он легко коснулся рукой плеча девушки, словно рядом с ним сидел его товарищ.

— Может быть, я никогда не говорил вам всего, — тогда это моя ошибка…

— Я хорошо знаю конструкцию ракеты, — заторопилась она, — вы говорили мне о последнем улучшении двигателя.

Он медленно отрицательно качал головой, и Ольга замолкла.

— Чего же вы мне не сказали? — тихо спросила она. — Если это государственная тайна, — я не хочу знать…

— Нет, это совсем другое… Вам просто надо понять одну вещь…

Ольга отодвинулась в угол сидения, откинулась на кожаную спинку, с каким‑то недоверием вглядываясь в инженера.

Гусев заговорил, возбужденно похлопывая ладонью по запыленной спинке, не замечая, как пыль скользит по гладкой коже на сидение.

Она должна понять: в новом деле очень часто наступает такой момент, когда вдруг упираешься в стену. И сколько ни бейся, сколько ни выдумывай разных приборов — не перескочишь эту стену. Техника и наука кажутся бессильными преодолеть запретную черту с теми средствами, какие есть в их распоряжении, Это не та черта, о которой говорила Ольга, а другая — предел не для человека, а для машины. И когда подойдешь к такой черте, во весь рост выступает человек — его чувства, его воля, как Ольга говорит — «упрямство». В таких случаях бактериолог может впрыснуть себе под кожу новую сыворотку, чтобы доказать ее безвредность и лечебные свойства, как это сделал впервые в истории с сывороткой Пастера наш ученый Гамалей. А вспомните Рихмана и Ломоносова, первыми решившихся поймать молнию. И Рихман тогда поплатился жизнью за эту дерзость, но Ломоносов раскрыл тайну атмосферного электричества и природу северных сияний. Есть сотни примеров… И вот он, Гусев, подошел к такому пределу для техники. Конструкция ракеты проверена десятки раз. Создан изумительный летательный аппарат, но иногда пламя реактивного двигателя разрушает ракету, если она достигнет определенной высоты. Ни один прибор–автомат не объясняет причины, почему до сих пор нельзя покорить пламя. Вот это и есть предел для техники. Но человек может сломать стену. Недавно сконструирована аварийная кабина, которая может отделиться от ракеты, в случае если ее охватит огонь. Теперь остается только сесть в ракету, изучить условия полета, а потом что‑то изменить в конструкции, может быть, создать новые автоматы для контроля неведомых сил, разрушающих ракету, и победить пламя…

— И если у меня не будет смелости перешагнуть черту, — резко продолжал он, — если Смирнов скрутит мне руки и ноги своими приказами — подумайте, кем я тогда буду!..

— Создайте новые автоматы, — страстно сказала Ольга, — пусть приборы расскажут, что делается с ракетами. Но не рискуйте собой, своим товарищем…

— А вы спрашивали себя, сколько времени понадобится для создания таких новых, невиданно сложных автоматов? Год, два? Этого мало. Пять, может быть, десять лет… А я могу, скажем, через полгода дать Родине могучую силу. Имею ли я право забыть об этом?

Она молчала. Разве можно было что‑нибудь ему возразить? В нем была сила, которой трудно было противостоять.

— Вы напоминаете мне отца, — сдержанно сказала девушка, — с ним также невозможно спорить… Не могу уговорить его лечиться. В тот день, когда вы прилетали к нам, он сделал действительно удивительное открытие — обнаружил, что у Земли существует еще один спутник, помимо Луны… Теперь он и слышать не хочет о лечении. Ну что же, поехали охотиться, Алексей Иванович, джейраны скоро лягут спать…

— Спутник? — переспросил Гусев, — какой спутник?

— Не знаю подробностей. Вначале он ничего не желал объяснять, сутками напролет просиживал у своих приборов… Только перед самым моим отъездом сказал… __

— Почему же вы ничего не говорили мне раньше?

— Как‑то не пришлось.

— Но что это за спутник? Какого размера хотя бы…

— Не знаю точно, как будто совсем небольшой…

Гусев с какой‑то настороженностью смотрел на девушку.

— Уж не предполагаете ли вы, что новый спутник — это и есть ваша исчезнувшая ракета? — с горькой иронией сказала Ольга. — Почему вас совершенно не интересует ее судьба?

Гусев включил мотор и сделал вид, что поглощен тем, как вновь вывести машину на дорогу. Но когда Ольга попыталась уличить его в этой уловке, он о. открытой, лукавой усмешкой взглянул на девушку и не думая оправдываться. И снова Ольга ощутила присутствие в нем спокойной, уверенной силы.

В этот день, еще ранним утром, направляясь к самолету, Буров встретил друга, и тот на ходу перекинулся с ним несколькими словами без тени смущения, словно все шло как полагается и не случилось ничего особенного. Ну хотя бы сказал ему что‑нибудь вроде: «Извини, дружище, сам понимаешь, мне сейчас не до тебя».

Это был предел терпению. В этот день пилот не возвращался на полигон до самого вечера. Он честно искал весь день ракету. Когда же в пустыне легли резкие длинные тени, пилот круто развернул самолет и пошел не на полигон, а вокруг него, описывая огромную дугу. Не отрываясь, всматривался он в золотисто–серую даль пустыни, пока у него не вырвалось радостное восклицание — он увидел то, что искал.

Впереди, на ленте дороги, — клубилась полоса пыли. Пилот снизил машину до бреющего полета — благо пустыня в этом месте была ровной, как стол, — и погнался за облаком пыли.

В юго–западной части пустыни, где летел самолет, землю покрывали отложения лесса — тончайших легких крупинок почвы. На дорогах автомобили поднимали тучи этой пыли, повисающей в воздухе, как дымовая завеса. Было только одно спасение избежать душного пылевого тумана — обогнать впереди идущую машину и не останавливаться в пути.

Буров сорвался в пылевую тучу, потеряв из виду все ориентиры. И когда он вновь увидел впереди зеленоватое предвечернее небо, он быстро нагнулся к борту и взглянул вниз.

Колеса самолета прошли над головами людей, сидевших в автомобиле. Он видел, как женщина испуганно прижалась к плечу человека, сжимавшего руль. Автомашина резко вильнула, сошла с дороги и остановилась. Бурову показалось, что человек, сидевший за рулем, привстал в машине и яростно грозит ему кулаком.

Но это было только начало. Развернув самолет, Буров повел его теперь уже навстречу машине. Он снизился до последней возможности, вздымая воздушным вихрем от винта целый самум. И снова он увидел, как автомашина поспешно свернула в сторону и остановилась сбоку дороги.

…Рев винта пронесся, казалось, над самой головой, и Ольга вжалась в сиденье машины. Пыль закрыла степь, небо — все, кроме находившегося совсем рядом Гусева, сразу поседевшего вплоть до бровей, словно он был грузчиком и только что таскал мешки с мукой.

— Что он делает, сумасшедший! — крикнула Ольга, стараясь перекричать рев уходящего самолета. — Он опять повернет на нас?

— Не знаю. Если захочет — повернет.

Гусев ладонью вытер сухие, запыленные губы. Рев винта становился все слабее и слабее.

— Бандит,— сказал он, отплевываясь от пыли, — атаман разбойничий! Мучаюсь с ним пять лет. Сколько он мне клялся, что станет другим человеком, и вот, извольте видеть, опять забавляется.

— Это я виновата, — сказала Ольга.

Алексей резко повернулся к ней.

— Выходит, мне нельзя показаться с девушкой? Так что ли?

— Не знаю, — засмеялась Ольга. — На кого мы похожи — это ужас.

— Вот прогоню‑ка я его обратно на грузовую линию, пусть возит мандарины…

Когда они в сумерках подъезжали к полигону и впереди заискрились огни домов, Ольга сказала: