Несколько дней я не навещал тетю Наташу — просто некогда было: хотя мы словесники, но нас как будущих учителей тоже «политехнизируют», и мы вместе с физматчиками ходили на завод «Красный котельщик». Вот завод! Было что посмотреть.

В тот вечер я сидел в читальной комнате общежития, углубившись в «93-й год» Виктора Гюго. Вдруг открывается дверь и меня зовут:

— Копнигора, к телефону!

«Кто бы это мог быть? — подумал я. — Геннадий, что ли?» И очень встревожился, услышав в трубке взволнованный голос тети:

— Яша, приди, пожалуйста, ко мне… Только сейчас же, слышишь?..

— Тетя, что-нибудь случилось? — спросил я.

— Да, случилось… Случилось такое неожиданное… Но я не могу говорить по телефону!..

«Ясно, — решил я, — земной шар украли. Ах, тетушка, тетушка! Не уберегла».

Вскоре я уже стучал в дверь флигелька.

Вид у тети Наташи был до предела растерянный: она то бледнела, то краснела, а на щеке часто-часто билась какая-то жилка.

— Яша, — сказала она прерывистым голосом, — случилось необыкновенное… такое, на что я никак не рассчитывала… Но ты должен…

— Могила!.. — поднял я руку.

— Вот-вот!.. — Она опустила беспомощно голову и прошептала: — Я, кажется, выиграла двадцать пять тысяч…

Некоторое время мы смотрели друг на друга — я с тревожной подозрительностью, а тетушка почему-то с виноватым видом.

— Успокойтесь, тетя Наташа, — сказал я наконец, — вам это померещилось после нашего последнего разговори… Как это может быть ни с того ни с сего раз — и получай полный самосвал денег!

— Вот и я думаю, что померещилось, — будто даже с облегчением сказала тетушка. — Или очки плохо протерла… Все цифры сливаются в какую-то муть… Да посмотри сам…

Тетушка расстегнула свою вязаную кофточку, пошарила и дрожащей рукой вынула вчетверо сложенную облигацию.

— А таблица вот, в «Известиях», — показала она на круглый стол.

Сдерживая себя всеми силами, я медленно развернул облигацию.

— Так-так, — сказал я, разглаживая голубоватую бумажку. — «Трехпроцентный внутренний заем». Та-ак… Серия…

— 009131, — подсказала тетушка.

— Посмотрим, — наклонился я над газетой: — 008711… 008729… Черт возьми!.. 009131!.. Ничего тут не мутится, все предельно четко… А номер?

— Семь… — прошелестела тетушка.

Я взглянул на облигацию и опять склонился над газетой:

— Вот здорово!.. И номер совпадает!.. Тетушка, кричите ура, эвиво, банзай и… как это будет по-арабски?..

— Забыла… — растерянно сказала тетушка. — Сразу память отшибло…

— Вперед!.. На старт!.. — орал я всякую чепуху.

— Брррому!.. — кувыркнулся попугай.

— Да тише вы!.. — замахала на нас руками тетушка, с испугом оглянувшись на окно. — А вдруг кто подслушивает!..

Отпустила меня она только после того, как я пообещал перебраться из общежития к ней во флигелек, в маленькую комнатушку, смежную с гостиной. Правда, она и раньше предлагала это, но мне не хотелось уходить от ребят.

— Хорошо, — сказал я, — сегодня же перетащу сюда свой чемодан и буду сторожить вашу облигацию, пока не найдем ей надежного места.

Я, конечно, знаю, что никакого рока не существует. Рок выдумали древние греки и Софокл. Есть просто неблагоприятное стечение обстоятельств. Жаль только, что обстоятельства эти сошлись над моей рыжей головой. Ох, что это был за день! Но расскажу по порядку.

Выхожу я из института и направляюсь на улицу Чехова, во флигелек. Чудесный день ранней осени. Солнце уже не печет, а ласково пригревает. В прозрачном воздухе плавают серебряные нити паутины. Под ногами, на асфальте, — перистая тень от акаций, а на самой акации, то здесь, то там, белеют душистые гроздья. Да, да! Белые гроздья! Ведь осенью акация цветет вторично. Иду и мурлычу песню. И вдруг останавливаюсь, будто громом пораженный… (Нет, сравнение неточное и трафаретное). И вдруг останавливаюсь, ошарашенно тараща глаза. (Неблагозвучно, да уж ладно!) Навстречу мне в костюме цвета морской волны, с веточкой белой акации в темных волосах, с маленьким чемоданчиком в руке идет… Да, да, сами Дина!..

— Ты?! — вскрикиваю я. — Здесь?! В Таганроге?!

А она, как ни в чем не бывало, спокойно отвечает:

— Что же в этом удивительного? Вот привезла Геннадию пирожки. Я позвонила ему с вокзала, он ждет меня. Это в каком направлении? Я правильно иду? Ну, как живешь?

Я взял у нее чемодан и зашагал рядом.

— Как живу? Превосходно!.. Здесь столько интересного!.. Например, Щербина… — говорил я в замешательстве.

— Какая щербина? — не поняла Дина.

— Не «какая», а «какой». Поэт древнегреческий… То есть поэт, писавший стихи о древней Греции. Он тут родился лет полтораста назад. Тетя Наташа влюблена в него…

— Как, он еще жив? — удивилась Дина.

— Нет, кажется, умер, но для тети Наташи он будет жить вечно. Да разве только Щербина! Тут такие события! Например, царь умер. Не в каждом городе умирают цари…

Дина искоса на меня посмотрела и сказала:

— Очень интересный город!

Но тут я опомнился и принялся рассказывать о нашем посещении «Красного котельщика».

— Ну, завод! Ну, продукция! Каждый котел высокого давления обеспечивает сто тысяч киловатт-часов. Шесть таких котлов — и вот тебе по мощности весь Днепрогэс. Такую продукцию не положишь в чемодан, как пирожки. В собранном виде один котел выше тринадцатиэтажного дома. Ты думаешь, это предел? Как бы не так! Они сейчас работают над котлом сверхвысокого давления!

Рассказывая, я повернул в переулок налево. Ничего не подозревая, Дина последовала за мной, и через некоторое время мы оказались перед входом на Каменную лестницу, на площадке со старинными солнечными часами. Перед нами развернулся блекло-голубой залив в рамке красноватых берегов.

— Куда мы пришли? — остановилась Дина. — Разве общежитие здесь?

— В противоположной стороне, — оказал я. — Но разве ты не хочешь спуститься к морю?

Дина заколебалась:

— Но ведь меня Геннадий ждет.

— Подождет, — беспечно оказал я, беря ее под руку.

Покатавшись на лодке часа два, мы снова поднялись наверх, и я привел Дину в парк.

— Разве общежитие здесь? — спросила она.

— Общежитие в другом конце города, но ты же должна посмотреть, какой у нас замечательный парк.

Мы гуляли по тенистым аллеям, взлетали вверх на «ракете», катались на разрисованных лодочках-качелях, хохотали в «комнате смеха», а под конец провальсировали на танцплощадке, причем я ни на минуту не выпускал из руки Динин чемодан.

— А теперь пойдем, я покажу тебе наш приморский бульвар, — сказал я.

— Но ведь Геннадий ждет, — слабо возразила она.

— Ничего, подождет. К тому же это почти по пути.

Когда мы подходили к монументу основателя Таганрога Петра Первого, который величественно стоит посредине Приморского бульвара, луна уже поднялась и протянула по воде свой бриллиантовый шлейф (кажется, вычурно, да уж ладно).

Мы сели на скамью, у самого обрыва, и заглянули вниз. Там, за темными портовыми амбарами-громадами, бесконечной сине-свинцовой пеленой расстилалось море. Волн мы отсюда не видели, но их однообразный ровный рокот не смолкал ни на минуту. Я рассказывал Дине о тете Наташе и ее мечте. Рассказывая, я смотрел в побледневшее под лунным светом лицо девушки, в ее глаза, казавшиеся теперь особенно глубокими, и все ближе склонял голову к ее плечу, пока щеки моей не коснулся завиток ее волос.

Но тут Дина вдруг вскочила и, сказав: «Но меня ведь Геннадий ждет!», быстро пошла прочь от скамьи. Я догнал ее, и мы зашагали темными немощеными улочками к четырехэтажному зданию общежития, светящемуся множеством окон.