Горестно вздохнув, Пандора пожелала мне спокойной ночи. И тут, как показалось, мой чуткий слух уловил еще один вздох, более глубокий и слишком отчетливый, чтобы принять его за эхо. Я направился вниз по лестнице, но не прошел и дюжины ступенек, когда вдруг почувствовал, что сзади мне на плечо легла тяжелая рука. Первой моей мыслью было, что это Блисс догнал меня, чтобы извиниться за свою грубость. Я обернулся, желая продемонстрировать в ответ дружеское расположение. И никого не увидел.

Однако снова ощутил чье-то прикосновение — на сей раз кто-то дотронулся до моей руки. Я невольно вздрогнул, понимая, что логика и индуктивный метод в данном случае бесполезны.

А этот «кто-то» потянул меня за рукав пальто, как бы приглашая подняться наверх. Подчинившись, я сделал пару шагов, и хватка невидимой руки ослабла. Но, стоило мне приостановиться, как молчаливое приглашение повторилось с настойчивостью, не оставлявшей сомнений в том, что от меня требовалось.

Мы стали подниматься по лестнице вместе: кто-то, направлявший меня, шел впереди, а я следом. Абсолютно немыслимая ситуация! Все вокруг заливал яркий свет. Мои глаза неопровержимо свидетельствовали, что на лестнице никого, кроме меня, нет. Я зажмурился. Если это иллюзия, то она совершенна. Ступенькой выше скрипела лестница под чьими-то легкими шагами, которые я отчетливо слышал, кто-то шел в унисон со мной, я даже улавливал ритмичное дыхание моего проводника и спутника. Протянув руку, я коснулся пальцами его плаща из плотной шерстяной ткани с шелковой подкладкой.

И тут же открыл глаза. Они подтвердили, что рядом со мной никого нет.

Итак, я столкнулся с серьезной проблемой: каким из моих органов чувств можно доверять? То ли зрение меня обманывает, а слух и осязание дают верную информацию, то ли, наоборот, уши и пальцы лгут, а глаза говорят правду? Как определить, что истинно, а что ложно, когда чувства противоречат друг другу? Кто может в этом разобраться? Мозг? Разум склонялся к тому, чтобы признать правоту слуха и осязания, хотя зрение, на которое я привык полагаться, это и отрицало.

Мы поднялись на последний этаж. Дверь квартиры открылась как бы сама собой. Портьера у входа без чьей-либо видимой помощи сдвинулась в сторону и оставалась в таком положении, пока я не вошел. Судя по обстановке внутри, хозяин этих апартаментов обладал хорошим вкусом и имел склонность к наукам. В камине горели дрова. Стены были заставлены книжными полками и увешаны картинами. Большие удобные кресла выглядели очень гостеприимно. Ничего загадочного, ничего потустороннего, все было приспособлено для обитания существа из плоти и крови.

К тому моменту я уже избавился от последних смутных подозрений, убеждавших меня, что за всем этим кроется нечто сверхъестественное. То, что пока казалось необъяснимым, наверняка можно было объяснить. Для разгадки мне недоставало только ключа. Мой незримый спутник явно демонстрировал дружеское расположение. Поэтому я сумел совершенно спокойно наблюдать за самопроизвольным движением некоторых предметов мебели и интерьера.

Сначала большое мягкое турецкое кресло, стоявшее в углу, переместилось поближе к камину. Потом из другого угла выплыло кресло с высокой квадратной спинкой, в стиле королевы Анны, и расположилось напротив первого. Небольшой столик на трех ножках приподнялся на несколько дюймов над полом и занял место между креслами. Толстый том среднего формата спланировал с книжной полки на стол, плавно пролетев по воздуху на высоте трех или четырех футов. Изящно расписанная фарфоровая трубка соскользнула с крючка на стене и присоединилась к книге. За ней последовала коробка с табаком, соскочившая с каминной полки. А затем распахнулась дверь кабинета и, совершив недолгий синхронный полет, на столе одновременно очутились графин с вином и бокалы. Похоже, все в комнате дышало гостеприимством.

Я сел в мягкое кресло, налил в бокал вина, закурил трубку и принялся изучать тяжелый том. Это был «Handbuch der Gewebelehre» — венское издание справочника по гистологии Бюсси. Когда я положил книгу обратно на стол, она самостоятельно открылась на четыреста сорок третьей странице.

— Вы нервничаете? — спросил голос, раздавшийся из пустоты с расстояния в три-четыре фута от меня.

Голос был мне знаком. Именно этот голос я слышал, когда поздним вечером шестого ноября джентльмен, с которым я столкнулся на улице, назвал меня «быком».

— Нет, — ответил я, — не нервничаю. Я человек науки и привык считать, что все, даже самые странные, явления объяснимы с помощью законов природы, нужно только определить подходящий для данного случая. Так что я не боюсь.

— Тем лучше. Вы — человек науки, как и я… — послышался тяжелый вздох. — К тому же у вас крепкие нервы и вы друг Пандоры.

— Простите, — прервал я его. — Раз уж вы упомянули имя леди, хотелось бы знать, с кем или с чем я разговариваю.

— Именно это я и собирался вам сказать, прежде чем попрошу вас об услуге, — ответил голос. — Меня зовут… или звали, Стивен Флэк. Я — гражданин… был гражданином, Соединенных Штатов. Каков мой статус в настоящее время — такая же загадка для меня, как, полагаю, и для вас. Но я… был порядочным человеком и джентльменом, а потому — вот вам моя рука.

Никакой руки я не увидел. Однако протянул свою в направлении, откуда шел голос, и ощутил, как теплые живые пальцы обхватили мою ладонь в рукопожатии.

— А теперь, пожалуйста, — продолжил беседу голос, как только договор дружбы был скреплен, — прочтите отрывок из текста на странице, которую я раскрыл в лежащей на столе книге.

Вот приблизительный перевод того, что я прочел по-немецки:

«Поскольку цвет органических тканей, образующих плоть, зависит от присутствия определенных пигментов третьего класса, в состав которых входит железо, цветовая гамма может варьироваться в соответствии с конкретными химико-физиологическими изменениями. Избыток гематина в крови придает всем тканям красноватый оттенок. Количество меланина, окрашивающего сосудистую и радужную оболочки глаза и волосы, может быть увеличено или сокращено согласно законам, которые недавно сформулировал Шардт из Базеля. При повышенном содержании меланина в эпидерме кожа имеет темный цвет, как у негров, а при полной или частичной его потере возникает наследственное нарушение — альбинизм. Гематин и меланин, а также зеленовато-желтый биливердин и красновато-желтый уробилин окрашивают органические ткани, которые при отсутствии этих пигментов были бы практически прозрачными. Я сожалею, что не могу описать результаты в высшей степени интересных гистологических экспериментов Фрёликера. Этому неутомимому исследователю с помощью химических средств удалось добиться невероятного успеха в поэтапном обесцвечивании человеческого тела».

— В течение пяти лет я был студентом и ассистентом Фрёликера во Фрайбурге, — снова заговорил мой невидимый собеседник, когда я закончил читать. — Бюсси оценил важность наших экспериментов не в полной мере. Мы получили такие поразительные результаты, что в интересах общества их нельзя было обнародовать, даже в научных кругах. Фрёликер умер в августе прошлого года.

Я верил в гений этого великого мыслителя и замечательного человека. Если бы он вознаградил мою преданность своим доверием, я бы не был теперь таким жалким и несчастным. Но его природная скрытность и свойственная ученым ревность, с которой они оберегают непроверенные результаты, обрекли меня на полное неведение в отношении наиболее важных формул, необходимых для наших экспериментов. Как его ученик, я, конечно, был посвящен в детали лабораторных исследований, но тайну теоретического базиса нашей работы знал только сам учитель. Из-за этого меня постигло столь ужасное несчастье, равного которому не довелось испытать ни одному человеку с тех пор, как был проклят Каин.

Поначалу мы пытались изменить состав и количество пигментных веществ в организме. Увеличивая пропорцию меланина, поступающего с пищей в кровь, мы превращали светлокожего человека в смуглого, а смуглого в чернокожего, как африканские негры. Обновляя и варьируя наши комбинации, мы могли придать коже практически любой оттенок Обычно эксперименты проводились на мне. Каким я только не был за это время — и бронзовым, и сине-фиолетовым, и малиновым, и желтым! В течение одной лишь недели нашего триумфа я примерил на себя все цвета радуги. Есть, кстати, живое свидетельство необычного характера нашей работы в тот период.