— Сидите спокойно, План-Крепен, — шепнула компаньонке мадам де Соммьер. — Не стоит толпиться в больнице, там наверняка огромное количество репортеров. Господин Белмон, я искренне рада, что Альдо привез вас к нам. Передайте Полине, что наши двери всегда открыты и для нее, и для вас. В трудные минуты люди нуждаются в дружеской поддержке. План-Крепен, почитайте мне что-нибудь. Мне хотелось бы немного развеяться.

Как и предполагала маркиза, журналисты теснились в приемном покое больницы Отель-Дье, и Бертье — в первых рядах.

— Рад вас видеть, князь! Я только что звонил вам домой, хотел предупредить, чтобы вы меня вечером не ждали.

— Я так и думал. Какие новости?

— Профессор Оланье закончил операцию, мисс Адлер поместили в палату, но она пока не пришла в себя.

— Что сказали еще?

— Больше ничего. По крайней мере, нам, жалким репортерам. Может быть, вам скажут больше.

— Не думаю, дорогой Бертье.

В самом деле, можно было только ждать, и все разошлись по своим делам, оставив раненую на попечение медсестер и двух полицейских, которые расположились у дверей палаты.

Альдо простер свою любезность до героизма, предложив отвезти друзей… и прекрасного Оттавио в гостиницу.

— Еще и этого тащить? — недовольно процедил сквозь зубы Джон Огастес. — Неужели он не может взять такси, как все люди?

Белмон, никого не спрашивая, уселся рядом с Альдо, что, впрочем, того только порадовало. В зеркальце Альдо видел Полину. Сев в машину, она забилась в уголок, прислонилась головой к стенке и прикрыла глаза. Так и просидела всю дорогу. Но она не спала. Альдо мог в этом поклясться. Он видел ее спящей, когда она засыпала в его объятиях. Почему-то это его успокоило.

На следующее утро поступили новости из больницы, но не слишком ободряющие: Хэлен Адлер пришла в себя совсем ненадолго. Теперь она впала в кому.

— И что ты собираешься делать? — спросил Адальбер, сунув кончик сигары в пламя свечи. Он покрутил ее как следует, подождал, пока загорится, выпустил несколько клубов дыма и опустился в кресло.

Альдо сидел в таком же «Честерфилде» напротив, смотрел на носки своих ботинок и тоже курил сигару.

— А ты что мне посоветуешь? Впервые в жизни я чувствую, что остался не у дел. Тягостное ощущение.

Мужчины только что пообедали у Адальбера, что доставило Альдо несказанное удовольствие. Во-первых, потому, что ему всегда было очень уютно в необыкновенно удобной, в совершенно мужской квартире друга, где царил Теобальд, настоящее сокровище, мастер на все руки, не терявший своих способностей даже в самые критические минуты жизни. А во-вторых, потому, что, как это ни прискорбно, ему стало не по себе у тети Амели. Хотя пожилая дама по своему обыкновению была сама доброжелательность, слуги заботливы и внимательны, зато План-Крепен не сводила с него подозрительных глаз, как только он возвращался, и очень его этим нервировала.

— Тебя беспокоит другое, — заявил Адальбер. — Угнетает вовсе не отсутствие дел. Ты только посмотри, сколько ты делаешь! Я сказал бы, что ты просто выбиваешься из сил!

— А что толку? — пробурчал Альдо. — Я уже неделю в Париже, и каков результат? Да, я узнал, что госпожа д’Ангиссола была убита и ее драгоценности теперь рассыпались по всему свету, а не покоятся на дне океана. Чуть ли не на моих глазах напали на свидетельницу преступления, она, по счастью, не умерла, но находится в коме и может находиться в этом состоянии годами. Что еще?

— Из соображений лучшего ухода и более надежной охраны, чем в сутолоке Отель-Дье, вы перевезли ее в частную клинику, где консультирует профессор Оланье, однако ее убийца по-прежнему на свободе, и никто даже представить себе не может, кто это такой. Ты — в который раз! — решил отыскать сокровище, которое практически невозможно найти, потому что у тебя нет ни единой путеводной ниточки. А мягкое гнездышко на улице Альфреда де Виньи стало менее ласковым с тех пор, как наша дорогая Мари-Анжелин смотрит на тебя взором инквизитора, стоит тебе появиться на пороге. Но это как раз поправимо. Ты можешь поселиться у меня и жить здесь, сколько захочешь. Тебе же понадобится кров после постели Полины…

— Адальбер! — с упреком остановил друга шокированный Альдо.

— Что? У нас, Видаль-Пеликорнов, черное принято называть черным, а белое — белым. Ни для кого не секрет, что очаровательная Полина раздражает План-Крепен, как красная тряпка быка. А тете Амели страшно не нравится раздраженная Мари-Анжелин.

— Кто тебе рассказал об этом?

— Мой мизинец. Ладно, шутки в сторону. Разве ты не обратил внимания в тот вечер, когда Белмоны у вас ужинали и Джон Огастес сообщил о своем скором отъезде в Нью-Йорк, каким уксусным тоном осведомилась наша героиня, не боится ли он оставить сестру одну в окружении всяческих искушений?

— Конечно, заметил и тон, и вопрос, и с трудом сдержался, чтобы не надавать ей пощечин!

— Как только Белмоны уехали, маркиза отправила План-Крепен спать, настоятельно посоветовав ей как следует помолиться святой Приске. Могу поспорить, что тетя Амели пригрозила отправить Мари-Анжелин пасти коров в края басков, если она не умерит свой воинственный пыл.

— Да, конечно, ты совершенно прав. Все так и есть. И мне остается одно: вернуться в свои пенаты. Напишу Уишбоуну, что у меня слишком много дел и нет никаких оснований и зацепок пускаться по давным-давно остывшим следам. Как только я уеду, все успокоятся.

Адальбер взялся за бутылку старого арманьяка и налил в обе рюмке по солидной порции.

— Беда только в том, мой дорогой, у тебя нет ни малейшего желания любоваться площадью Святого Марка и возвращаться в прекрасный дворец Морозини, оставив нашу прелестную подругу наедине с неаполитанским выскочкой, полным любовного пыла, в очаровательном старинном отеле «Риц».

Альдо взял свой бокал и понюхал ароматный напиток. Адальберт, как всегда, нащупал самую болезненную точку. Да, именно «Риц» помнит их единственную ночь любви. И воспоминание о ней отзывается теперь болью. Кто бы мог подумать?

Альдо в задумчивости держал в руках бокал, и, сочувствуя другу, Адальбер положил ему на плечо руку.

— Трудно тебе, да? — тихо спросил он.

— Да… Нет! — громко отозвался Альдо, словно зовя на помощь. — Нет, мне кажется, я предпочел бы больше никогда ее не видеть…

— Чем видеть в обществе этого Антиноя, одетого по экзотической римской моде, который делает вид, будто владеет сокровищем…

— Она смеется вместе с ним! Смеется! — разъярился Альдо. — Как вульгарная мидинетка[7], которая расквохталась от внимания деревенского петуха!

— В деревнях слыхом не слыхали о мидинетках, дорогой, а мидинетки вряд ли знакомы с петухами, — улыбнулся Адальбер. — Но я понимаю, что ты чувствуешь: богиня красоты спрыгнула с мраморного пьедестала и якшается со сбродом на ярмарке. Тебе это кажется невыносимым.

— Она… Она мне казалась… чудом! Чудом были несколько часов, проведенные с ней… И чудом они были украдены у судьбы…

— Лучше ничего не говори! Не трави себя! Лучше сохрани об этом приятное воспоминание, — с сочувственным вздохом посоветовал Адальбер. Он не хотел выслушивать подробности этой любовной истории. Впрочем, он примерно догадывался, когда выпали его другу те несколько чудесных часов, о которых он только что упомянул. Это было в то время, когда проходила выставка в Версале. Альдо тогда отправился в Цюрих, чтобы побеседовать с тестем. А по возвращении у него было свободное время, и о том, чем он занимался в этот период, он говорил весьма туманно. Зато когда вернулся в «Трианон Палас», то излучал такое сияние, какое вряд ли возникло бы после одинокой ночи в дорожной гостинице.

— Ты прав, — невесело вздохнув, согласился Альдо. — Задернем занавес и вернемся к будничной жизни. Вечером я напишу Уишбоуну и…

— Прошу тебя, остановись! Не знаю, где сейчас находится твой Уишбоун, но твое письмо вряд ли его застанет. Лукреция Торелли, его обожаемая дива, в ближайшее время выступает в лондонском «Ковент-Гардене», а потом приедет в Париж.