За много лет до того, в письме одному из коллег-евреев, который хотел крестить своего сына, Фрейд недвусмысленно заявлял: «Если вы не дадите своему сыну вырасти как еврею, вы лишите его таких источников силы, которые не могут быть замещены ничем другим. Пусть он борется с жизнью как еврей, а вы — помогите ему обрести всю ту силу, которая ему для этого понадобится. Не лишайте его этого преимущества». А еще в 1909 году он говорил Карлу Юнгу, что тот призван стать Иисусом Навином, который завоюет обетованную страну психоанализа, куда ему, Фрейду, подобно Моисею, не суждено вступить. Артуру Шницлеру, в ответ на поздравление с 70-летием, он писал: «Эмоционально еврейство все еще весьма существенно для меня», а издателю швейцарско-еврейского еженедельника: «Я всегда очень сильно ощущал родство со своей расой и укреплял это чувство в своих детях…» Когда местное отделение Еврейского научного института приветствовало его прибытие в Англию, он ответил его членам весьма решительно: «Вы, несомненно, знаете, что я всегда охотно и с гордостью принимал свое еврейство, хотя мое отношение к любой религии, включая нашу, критически негативно».
В сценарии французского экзистенциалиста Ж.-П. Сартра «Фрейд» есть ряд эпизодов, которые вполне могли бы оказаться реальностью: Фрейд видит на улице толстяка, который читает, хохоча, книжку «О еврее и свинье». В приступе ярости Фрейд выхватывает книгу и рвет ее в клочья. Детские воспоминания, о которых уже писалось выше: богато одетый прохожий кричит Якобу Фрейду: «Вон с тротуара, жид!», срывает с него картуз и швыряет в канаву. Маленький Зигмунд с гневом клянется «отомстить за отца и всех униженных евреев»: «Я буду лучшим из всех и никогда не отступлю…» В собрании венских врачей после доклада Фрейда раздаются реплики: «А вы чего хотели? Он же еврей!»
По поводу антисемитизма великий психоаналитик вздохнул также по-психоаналитически: «Исходя из идей психоанализа, антисемитизм можно представить как своеобразный невроз, неотвязно преследующий враждебно настроенных к евреям людей. Следствиями такого невроза являются склонность к конфликтам, отчуждение от реальной жизни, появление маниакальных идей и представлений, тяготение к ритуальным магическим манипуляциям и заклинаниям, постоянно преследующие юдофоба страхи вкупе с завистью и слепыми и беспощадными злобой и ненавистью».
Действительно, известно, что антисемитские выпады оказали в детстве сильное влияние на будущего ученого. Именно поэтому он не хотел, чтобы основанная им наука была связана с его еврейством. Однако несколько позже нацисты объявили психоанализ именно «еврейской наукой». Его книги подверглись публичному сожжению.
Книгу о Моисее Фрейд задумал, когда был уже очень стар и очень болен. В ней с помощью психологии Фрейд размышляет о происхождении еврейского народа. Другими словами, сочиняет. Однако пожилой и признанный корифей мог себе это позволить. Философы, наконец, все сочиняют. В письме к А. Эйнштейну в 1932 году Фрейд писал: «Может быть, Вам покажется, что наши теории являются своего рода мифологией, а в данном случае к тому же и нестройной. Но разве не каждая наука приходит в конце концов к такого рода мифологии? Разве нельзя то же самое сегодня сказать о Вашей физике?» Так из-под пера Фрейда вышла мифология евреев.
Идея книги была описана в письме 1934 года Арнольду Цвейгу, писателю, который уехал из Германии в Палестину в 1933 году. Младший брат Стефана Цвейга тоже был известным писателем. Причем в его книгах еврейские мотивы представлены достаточно широко. Уже его первая книга «Семья Клопфер» написана на еврейскую тему. Первая мировая война дала ему материал для книги «Образование перед Верденом», в которой описывалась окопная жизнь солдата-еврея немецкой армии. Столкнувшись с «новыми преследованиями», — писал Фрейд, — он снова задался вопросом, почему евреи стали тем, что они есть, и чем они вызывают эту неутолимую ненависть. Книга, начатая в 1933 году и написанная в течение следующих четырех лет, изначально носила название «Человек Моисей. Исторический роман», но перед публикацией оно было изменено на «Моисей и единобожие».
«Возможно, сама идея, что человек Моисей мог быть кем-то другим, а не евреем, казалась евреям слишком чудовищной. Однако, как бы там ни было, признание того, что имя Моисей — египетское, не рассматривалось в качестве достаточно убедительного доказательства его происхождения, и никаких дальнейших выводов из этого сделано не было. Если вопрос национальности этого великого человека считать важным, то было бы желательно привлечь к рассмотрению свежий материал, который помог бы ответить на него», — писал Фрейд.
Сейчас ничего в этом необычного или чудовищного нет. У нас есть интересный древний источник:
«Я — Саргон, могущественный царь, правитель Аккада. Моя мать была храмовой проституткой, и я не знаю отца моего. Рождение мое она сохранила в тайне. Она положила меня в плетеную корзину, закрыла ее верх крышкой и опустила меня в воду… Река принесла меня к ногам Акки-водовоза. Акки-водовоз меня усыновил и воспитал как собственного сына…»
Саргон повелел выбить этот клинописный текст на камне в 2360 году до н. э., за тысячу лет до Моисея. Моисей (Моше, Мозес) же родился в Египте и получил обычное египетское имя Маос, столь же распространенное, как и русское Ваня. Другое прочтение иероглифа «МС» звучит как «Мосу» и означает просто «мальчик» или «сын». Этот элемент прослеживается и в именах некоторых фараонов: Ахмос, Амасис, Тутмос.
Наличие легенды о рождении Саргона и аналогичных семитских и вавилонских народных сказок вовсе не означает, что Моисей — это литературный персонаж. Просто людская молва присоединила к образу своего вождя рассказ о чудесном рождении и детстве. Так, мусульмане верят, что Соломон мог понимать язык зверей и птиц, а евреи — что Моисей плыл в корзинке по Нилу. Но Фрейд подходит к личности Моисея как всегда оригинально.
Что, вероятно, в первую очередь бросится в глаза читателю работы «Моисей и монотеизм», так это некоторая неортодоксальность или даже эксцентричность ее построения: три очерка, сильно различающихся по объему; два предисловия, оба в начале третьего очерка, и третье предисловие, помещенное посредине этого же очерка, постоянные перечисления и повторы — такие странности не встречаются в других работах Фрейда, и он сам, указывая на них, неоднократно приносит свои извинения. Чем это объясняется? Несомненно, обстоятельствами написания книги: длительным периодом — более четырех лет, в течение которого она постоянно пересматривалась, и внешними препятствиями на завершающей стадии — политическими беспорядками в Австрии, кульминацией которых стала оккупация Вены нацистами, и вынужденной эмиграцией Фрейда в Англию. То, что результат этих влияний узко и ограниченно сказался лишь в этой единственной работе, очень убедительно доказывается произведением, непосредственно следующим за этой работой, — «Основные принципы психоанализа», которое является одной из самых выразительных и четко построенных работ Фрейда.
Но если в «Моисее и монотеизме» чего-то и не достает в отношении формы представления материала, то это не подразумевает критики по поводу содержания или убедительности доводов. Историческая основа этой работы, без сомнения, является вопросом для обсуждения специалистов, но то мастерство, с которым под исходные посылки подводятся психологические выводы, вероятно, будет убедительным для непредвзятого читателя.
Страстное ощущение Фрейдом своего еврейства не может быть поставлено под сомнение, и поэтому «Моисей и монотеизм» произвел тем большее впечатление на ортодоксальные круги.
«Мы начали с того, что вознамерились объяснить, как возник тот специфический характер еврейского народа, который, по всей видимости, помог этому народу выжить. Мы обнаружили, что некий человек Моисей наделил евреев этим характером, дав им религию, которая настолько возвысила их в собственных глазах, что они сочли себя выше всех других народов. В сущности, они выжили благодаря тому, что сторонились других. Некоторое неизбежное смешение крови ничего не меняло, потому что евреев объединяло нечто идеальное — некие общие интеллектуальные и эмоциональные ценности. Моисеева религия сумела создать это единство, поскольку она: а) приобщила народ к величию новой концепции Божества, б) утверждала, что евреи «избраны» этим великим Божеством и предназначены быть объектом Его особой благосклонности, и в) навязала еврейскому народу веру в чисто духовного, интеллектуально, а не чувственно постигаемого Бога, то есть прогресс духовности, а это открыло путь к почитанию интеллектуальной деятельности вообще (и тем самым — к дальнейшему подавлению инстинктов). Таковы полученные нами выводы, но хоть я и не намерен отказываться от чего-либо сказанного выше, я не могу не ощущать некую неудовлетворенность. Вспомним определенный пункт наших предыдущих рассуждений. Мы установили, что религия Моисея не оказала своего влияния немедленно, а действовала странным обходным способом. Было бы понятно, если бы ее воздействие потребовало просто длительного времени, пусть даже многих столетий, — ведь, в конце концов, речь идет о формировании национального характера. Но когда мы упоминаем «обходный способ», то имеем в виду совсем другое уточнение, извлеченное нами из истории еврейской религии. Произошло так, что евреи на некоторое время вообще отвергли Моисееву религию (неизвестно, впрочем, — полностью или сохранив некоторые из ее предписаний). Все долгое время завоевания Ханаана и борьбы с населявшими его народами религия Ягве не очень отличалась от поклонения другим «Баалим». Это утверждение покоится на твердой исторической почве, какие бы ни делались позже тенденциозные попытки скрыть это постыдное положение вещей.
Однако Моисеева религия не исчезла абсолютно. В устной традиции народа сохранилось своего рода воспоминание о ней, некий туманный и искаженный отголосок, поддерживаемый, по всей видимости, отдельными членами жреческой касты. И вот это-то воспоминание о великом прошлом продолжало исподволь наращивать свою власть над умами евреев; постепенно оно приобрело решающую власть над воображением еврейских масс, и тогда произошло превращение Бога Ягве в Бога Моисея, то есть возрождение той религии, которую Моисей провозгласил столетия назад».
