– Якши, якши, – хвалит Гришатку башкирец.
Потом Хлопуша отсыпал Гришатке пороху и выдал с полсотни пуль. Казак Ферапонт Узловой соорудил для Гришатки мишени и два дня с утра до самого вечера заставлял мальчика пулять в цель. То из положения «стоя», то «с колена», то «лежа». А затем «с ходу», с коня, как тогда стрелял сам Емельян Иванович. Настреляется Гришатка, прокоптится от дыма и пороха, набьет плечо от ружейной отдачи. Зато радость так и светится в глазах у Гришатки. Теперь не случайно, а как по заказу влетают Гришаткины пули тютелька в тютельку в самое яблочко.
– Умелец, умелец, – хвалит Гришатку казак Ферапонт Узловой.
А перед самым отбытием из Авзяна Хлопуша приказал испробовать целость пушек. И Гришатке было разрешено выстрелить из мортиры. Поднес Гришатка к стволине запал. Гаркнула мортира во весь свой пушечный дых – слушай, сбегайся народ, смотри на нового артиллериста.
Наступил час отъезда.
Многие из работных людей хотели присоединиться к Хлопуше. Однако он отобрал всего пятьдесят человек.
– Нельзя, нельзя, – отвечал остальным. – У батюшки людишек хватает. Пушек, ядер, ружей у него мало. Вы уж тут потруждайтесь. В сем ваша главная сила. Вы да мы, – добавил Хлопуша. – Сила к силе – двойная сила!
– Потруждаемся, батюшка, потруждаемся! – кричали рабочие.
Хлопуша оставил за старшего на заводе дядю Митяя.
– Ну, прощайте!
– С богом, с богом, Афанасий Тимофеевич!
Косички вразлет
Гришатка теперь ехал не в санках, а по-казацки – верхом. Пришпорит он сивку-бурку – своего удалого коня, вихрем по степи промчится. Смотрит, любуется на Гришатку Хлопуша.
В башкирском сельце Иргизле Хлопуша снова устроил дневку.
– Ну, где твоя Галия? Вот мы сейчас ей покажем.
– Дядя Афанасий, – взмолился Гришатка.
– Ладно, ладно, сынок.
– Шатка, Шатка! – закричала Галия, увидев мальчика. Закричала и покраснела.
Снова ели навар из бараньего мяса, долго сидели в юрте, вели разговоры. На сей раз Галия не пряталась за занавеску. Она то исчезала куда-то, то возвращалась вновь, приносила на огромных мисках-подносах еду. А Гришатке подсунула такой здоровенный кусок жирного мяса, что и дядя Митяй с таким бы не справился.
На следующий день Гришатка и Галия сели верхом на коней и уехали в степь. Хотел было Гришатка похвастать девочке про стрельбу и про пушку. Однако сдержался.
Ехали они рядом. Тихо кругом. Кони идут копыто к копыту, головы опустили. Хорошо Гришатке. Как-то радостно на душе. Начинает он рассказывать Галие про Хлопушу, про царя-батюшку, потом про Тоцкое, потом про синь-даль и свободу.
Слушает девочка, словно бы понимает. А может, и понимает.
Пропадали они до самого вечера. А где ездили, Гришатка не вспомнит. Не видел мальчишка дороги. Лишь лошадиные холки. Лишь стремена и уздечки. Да косички, косички вразлет…
Вечером Галия взяла у Гришатки шапку и вшила ему новый верх. Правда, не парчовый, не атласный, а из простого сукна зеленого цвета. Глянул Гришатка – ну и верх! Лучше, лучше прежнего. Поклянется Гришатка, что лучше!
Наутро обоз Хлопуши тронулся дальше в путь.
Галия у дороги стояла грустная и долго-долго махала рукой.
– Прощай, Галия! – прокричал Гришатка.
– Шатка, Шатка! – приносил в ответ ветерок шепоток. – Ша-а-тка!
Глава пятая Вольная птица
Кар-генерал
Роста малого. Ноги тонкие. Руки тонкие. Большеголовый. Глаза как у зайца – в разные стороны. Волосы торчком, с медным отливом. На щеке бородавка, на подбородке другая. Это Кар. Кар-генерал.
Едет Кар по завьюженной Оренбургской степи. Спешит на выручку к осажденному Оренбургу, к другу своему генералу Рейнсдорпу.
Разбить и схватить Пугачева – таков приказ генералу Кару.
Мороз. Ветер. Сидит Кар в открытом возке. Засунул руки в дамскую муфту. От мороза и ветра ежится. Растянулись походной колонной солдаты. И им на морозе холодно. «Эх, полушубки бы нам, сапоги валяные. Ради чего страдаем!»
Едет Кар, рассуждает: «При одном появлении моем разбегутся злодеи. Войско у меня регулярное. Ружья и пушки. Молодцы гренадеры. Схвачу Пугачева – новый чин и награда».
Вдруг шевельнулся легким облаком снег на горизонте. Впереди, с боков, сзади. Из снега выросли всадники. Криком и гиком наполнилась степь.
Выпрыгнул Кар из санок:
– К бою! Становись! Стройся! Пушки вперед!
Построились солдаты. Ружья наизготовку.
Пушки вперед.
Все ближе и ближе пугачевские конники.
– Ух ты, несметная сила!
– Братцы, погибель пришла! – понеслось в генеральском войске.
– Молчать! За матушку царицу! Из пушек пали! – кричит разъяренный Кар.
Стрельнули пушки. Понеслись ядра и злая картечь в сторону наступающих. Молодцы пушкари, точен солдатский глаз. Да только не дрогнули пугачевцы. На месте погибших – сразу же новые, словно нет никаких потерь.
– Их смерть не берет!
– Их великие тысячи! – зарокотали снова солдаты.
– Бей, пали! Бей, пали! – не унимался Кар.
Кричит, а сам нет-нет да на санки свои посмотрит. Кони быстрые, санки легкие. В случае чего, спасут они генерала.
Еще ближе придвинулись пугачевцы. Теперь уже не только конные, но и пешие на виду. Движутся, движутся, движутся. Не остановишь восставших рать.
– Отходи! Отступай, братцы! – понеслось по солдатским рядам. – Сдавайся царю-государю Петру Третьему.
Зашевелилось Карово войско. Врассыпную солдаты. Кто в плен, кто в сторону недалекого леса.
Прыгнул Кар в свои генеральские санки. Эх, эх, пропадай чины и награды!
Отъехал генерал версты три. Остановился, перевел дух. Вдруг невесть откуда появилась ворона. Поравнялась она с генеральским возком, растопырила крылья:
«Кар-р!»
«Свят, свят», – закрестился генерал с перепугу и снова плеткой коней. Да так, что дамская муфта из санок вон.
«Слушаюсь, ваше Сиятельство!»
Ждал генерал Рейнсдорп генерала Кара. Не прибыл на помощь Кар-генерал.
Ждал генерал возвращения Хлопуши, не вернулся Хлопуша.
Понял губернатор, что колодник его провел.
– Русише швайн, – ругнулся.
Стал Рейнсдорп думать о том, как все же покончить ему с Пугачевым.
– Вот что. Позвать ко мне старика Кобылина.
Явился Кобылин.
– Слушаюсь, ваше сиятельство.
– Хочешь сто рублей серебром и медаль от царицы?
– Желаю, ваше сиятельство.
– Ну и хорошо, собирайся.
– Куда, ваше сиятельство?
– В лагерь к злодею.
Понял старик зачем, в глазах помутилось.
– Да я же стар! – взмолился Кобылин.
– Ничего-ничего. Так оно даже и лучше есть.
– Да я и кинжала ему в ребра не всуну.
– Не надо, не надо кинжал. Ты ему – яду.
– Яду?! Так стариковские руки мои дрожат.
– Что?! – заревел генерал. – Руки дрожат? Плетей захотелось? О, доннерветтер, всыпать ему плетей.
Понял старик Кобылин – выбора нет.
– Слушаюсь, ваше сиятельство!
Честь и приветствие
Вот так радостный день у Пугачева! То-то удача! И Кара разбили, и вернулся Хлопуша. Порох, ядра, пушки привез. Мортиры – целых три штуки. И привет от работного люда. Дружбу-союз с Урала. И Гришатка вернулся. Герой! Без него – как знать, может, и не было бы здесь мортиры.
– Ну, Соколов-Сокол, уважил, уважил! Исполнил, как есть, мое государственное поручение. Ну, Соколов-Соколенок, порадовал!
Произвел Пугачев Хлопушу в полковники.
– Ну, а тебе какую награду? – обратился к Гришатке.
Подумал Гришатка и говорит:
– Мне бы, батюшка, в Тоцкое…
И вот едет Гришатка в Тоцкое. Сабля при нем. Шапка на нем. Пистолет настоящий за поясом.
Блестит, искрится на солнце снег. От яркого света глаза смыкаются. Прикроет Гришатка глаза. Вырастает, как в сказке, Тоцкое.
Сбежался, сгрудился народ. Встречают Гришатку жители. Честь ему кричат и приветствие:
