А пока мы у истоков того ренессансного всплеска в развитии русской музыки, можно сказать, второй «могучей кучки», представители которой сформировались на рубеже столетий в условиях ренессансных явлений русской жизни и русского искусства, пусть не осознанных в то время как таковые. Но именно в ренессансные эпохи, неведомо как, появляются плеяды гениальных поэтов, художников и музыкантов. О Скрябине см. статью «Александр Скрябин (1872-1915)».
Гениально одаренный ребенок под заботой родной тети, заменившей ему мать, пианистку, умершую вскоре после родов, получает целенаправленное воспитание, с учетом его желаний: хотя ясно, что он будет музыкантом, он пожелал поступить в Кадетский корпус, а заодно он ездит в пансион И.С.Зверева на уроки игры на фортепиано, где учится в это время Сергей Рахманинов, тоже гениально одаренный, и они оба еще совсем юными поступают в Московскую консерваторию и заканчивают блестяще в возрасте гимназистов.
Сергей Васильевич Рахманинов (1873-1843) родился в имении Онег Новгородской губернии, то есть вырос, как и Глинка, в атмосфере дворянской усадьбы. 12-ти лет он попадает в пансион И.С.Зверева, который совершенно безвозмездно заботился о нескольких учениках и учил игре на фортепиано, удивительный педагог-энтузиаст, коими необыкновенно богата та эпоха, ренессансная по всем устремлениям интеллигенции, вопреки политической реакции.
Ведь педагогическая жилка оказалась и у тети Скрябина, у барышни, которая, закончив Курсы, взяла на себя всецело воспитание племянника трех лет. Удивительная педагогическая жилка оказалась и у матери С.С.Прокофьева, о чем он сам пишет в автобиографических записках. Еще более удивительными педагогами были выдающиеся музыканты и композиторы, начиная от Римского-Корсакова. Был пансионером Зверева и А.И.Зилоти, у которого будет учиться в консерватории как пианист Рахманинов.
Из воспоминаний Рахманинова о Звереве: «Этот строгий учитель совершенно преображался по воскресеньям. Его дом с полудня и до вечера был открыт для крупнейших представителей московского музыкального мира. Заходили Чайковский, Танеев, Аренский, Сафонов, Зилоти, а также профессора университета, юристы, актеры, и время проходило в беседах и музицировании. Для нас, мальчиков, самым восхитительным в этих воскресеньях было то, что Зверев не разрешал кому бы то ни было из присутствующих музыкантов прикасаться к роялю, разве только для разъяснения своих критических высказываний. Единственными исполнителями бывали мы. Наше импровизированное исполнение доставляло Звереву величайшую радость. Независимо от того, как мы играли, его суждение всегда бывало одинаковым: «Отлично! Прекрасно! Превосходно!»
Педагог предопределял оценку крупнейших музыкантов, зная, как окрыляет учеников их восхищение, а строг же он бывал на уроках. Здесь царил культ Чайковского, и Рахманинову посчастливилось: знаменитый композитор, которому понравилась его дипломная работа опера «Алеко», предложил поставить ее на сцене Большого театра в один вечер с его двухактной «Иолантой», и сделал все, чтобы публика на премьере поддержала молодого композитора.
Все складывалось слишком хорошо. Рахманинов закончил Первую симфонию. Она исполнялась в Петербурге 15 марта 1897 года под управлением Глазунова и не имела успеха. Рахманинову казалось, что именитый композитор и дирижер не принимал никакого душевного участия в исполнении его музыки. Во всяком случае, провала не вынес и буквально заболел и года три вообще не мог писать музыку. К счастью, в это время привлек к дирижированию Рахманинова Савва Мамонтов в его Частной опере, и он оказался в особой атмосфере театра, где вызревал стремительно гений Шаляпина.
Полная пауза в творчестве наступит еще раз и продлится 10 лет - в связи с отъездом после революции за границу. Как пианист и дирижер Рахманинов будет пользоваться мировой славой, но это же будет отвлекать его от музыки, зарождающейся в его душе, словно вне России он не мог ее слышать (из головы, где возникали как бы сами собой мелодии, как он говорил). К счастью, взлеты еще будут. Такие перепады состояния говорят о тончайшей душевной организации, что соответствует и музыке Рахманинова, совершенно иной, чем музыка Скрябина, мощная, вселенская, призывная, но тоже несомненно гениальной, даже по сравнению с лиризмом Чайковского, неповторимой, хотя вся исходит от русской природы, без прямой изобразительности и мелодичности, но в прозрачных звуках, как в стихах Пушкина.
Двух гениальных пианистов и композиторов в одни годы в одной стране много, да в пору жизни Чайковского, Римского-Корсакова, Глазунова, Ядова, Танеева, может быть, поэтому провидением было предназначено Скрябину объять Космос и социальный Космос в все возрастающих противоречиях и унестись в его дали, а Рахманинову - прожить еще целую жизнь на чужбине, не слыша звуков русского леса и вод, даже приобретя имение в Швейцарии у озера, с непрерывными выступлениями по всему миру как пианист и дирижер, с музыкой Русского Ренессанса.
К поколению Скрябина и Рахманинова ведь принадлежит Игорь Федорович Стравинский (1882-1971), их младший современник. Он родился в Ораниенбауме и с ранних лет слышал «пение баб из соседней деревни», как пишет в «Хронике моей жизни». Когда он напевал эти песни, взрослые хвалили его слух, и это запомнилось, потому что с этого момента он «почувствовал себя музыкантом».
Рос он в семье оперного певца, и в доме постоянно звучала музыка. Несмотря на явную одаренность одного из сыновей, музыкальным его образованием не занимались, поскольку отец не желал ему музыкальной карьеры, а направит его на юридический факультет Петербургского университета. И все же, когда Игорю исполнилось девять лет, родители пригласили ему учительницу музыки, очевидно, для общего воспитания.
И тут сразу сказался гениальный дар: «Я очень быстро научился читать ноты и так много разбирал, что у меня явилось желание импровизировать... Кроме импровизаций и упражнений на фортепиано, я находил огромное удовольствие в чтении с листа оперных партитур, из которых состояла библиотека моего отца... Приблизительно тогда же услышал я и... оперу Глинки «Руслан и Людмила». Это был торжественный спектакль в честь пятидесятилетия этого произведения. Мой отец выступал в роли Фарлафа, одной из лучших в его репертуаре.
Вечер этот мне очень памятен. И не только потому, что я был в восторге от музыки, - а она меня буквально сводила с ума, - но и потому, что мне посчастливилось увидеть в фойе Петра Ильича Чайковского, кумира русской публики, которого я никогда до этого не встречал и которого мне не суждено было больше увидеть».
Такого рода события и переживания и определяют призвание и судьбу художника и его эпоху. И Стравинский отдавал в этом отчет: «С этого дня, должно быть, и началась моя сознательная жизнь как артиста и музыканта». Ему было 10 лет. Вынужденный, по желанию отца, поступить в Университет, Стравинский лишь в 20 лет приступает к систематическим занятиям музыкой, но не в Консерватории, а у Римского-Корсакова на дому, что будет продолжаться пять лет, до смерти композитора. По технике композиции и оркестровке Стравинский достиг совершенства, по признанию Прокофьева, который вырабатывал ее на свой лад уже по окончании Консерватории.
Следуя сложившейся традиции - Глинка, Чайковский, Мусоргский, Римский-Корсаков, - Стравинский непосредственно обращается к русской песне и сказке, но музыка его самым неожиданным образом предстает как новаторская, предопределяя модернистские искания XX века. В дальнейшей судьбе Стравинского решающую роль сыграл Дягилев, предложивший начинающему композитору написать музыку балета «Жар-птица» для сезона «Русских балетов» в Париже весною 1910 года. Как известно, затем последовал балет «Петрушка». Успех был головокружительный. А в чем причина?
Среди сопутствующих причин (новаторство Фокина, гениальность артистов балета, вообще постановок) можно указать на одну - не просто на музыку, казалось бы, на сказочную тему или чисто балаганную, а исполненную жизни, с энергией жизни через край, что я всегда отмечаю как свойство ренессансной эстетики. Это же отмечает Н.Я.Мясковский в отзыве на балет Стравинского «Петрушка»: «А «Петрушка» - это сама жизнь: вся музыка его полна такого задора, свежести, остроумия, такого здорового неподкупного веселья, такой безудержной удали, что все эти нарочитые пошлости, тривиальности, этот постоянный фон гармоники не только не отталкивает, но, напротив, еще более увлекают, точно вы сами в снежно-солнечный сверкающий масленичный день, со всем пылом молодой свежей крови втесались в праздничную, веселую, хохочущую толпу и слились с нею в непрерывное ликующее целое».
