Видимо, ребята не считали, что «всё это мелочи, которые скоро забудутся»… Митя не стал делегатом конференции. Секретарь — и не делегат! Это было убийственно!

Понадобилось много выдержки, чтобы скрыть от всех, как он был уязвлён. Таким несчастным он ещё никогда не был!

Он вышел на улицу, посмотрел на серое октябрьское небо и почувствовал, что больше так продолжаться не может. Митя привык к тому, что всё в жизни исправимо. Кляксу можно стереть резинкой, двойку можно было исправить пятёркой, грубость — извинением.

Но то было детство. А теперь? Как теперь исправить то, что он сделал?

И почему это должно было случиться с ним, именно с ним? Ведь он так упорно закалял свою волю! Он хотел быть решительным, смелым, — чтобы потом, когда-нибудь, в нужную минуту, поразить всех!

А жизнь устроила экзамен без предупреждения — и он позорно провалился. Он не понял, что это и была нужная минута!

О, если бы можно было её вернуть!

Он так отчётливо вспомнил краешек голубого неба, который был виден ему в окно, и звонкие голоса ребят, игравших в лапту, и свою зависть… А потом началось… И снова в ушах его голос Лёшки:

— Митя! Помнишь, я тебе про Валерку рассказывал?

А дальше память отказывалась вести за собой. Она стыдливо умолкала — и начинало работать воображение…

— Помню, — говорил Митя твёрдо. — Ты прав, Лёшка. И ребята твои молодцы, хорошее дело делают!

И Лёшка, успокоенный, садился на место.

…А если Валентина сказала бы в бешенстве: «Дружка защищаешь?» Что бы ты ответил, Митя Бусырин, на такое обвинение?

— Защищаю! — сказал бы Митя и вышел бы к столу. — Я знаю его лучше, чем все! Он никогда не врёт. Если верите мне, — верьте ему!

И Лёшка тут рванулся бы вперёд и стал бы рядом.

…Кто-то всхлипнул. Митя оглянулся: он был один на пустыре. Это он сам всхлипнул и не заметил. Он быстро вытер щеку рукавицей. Его знобило. Он ускорил шаг, поднял воротник, засунул руки в рукава, но и это не помогло. «Никогда больше! — повторял он судорожно, сначала про себя, потом вслух, — никогда больше!»

Он шёл всё быстрее, упорно твердя эти бессмысленные для постороннего уха, полные глубокого значения для него, обращённые в будущее слова…

Зима и весна

— Опять красоту наводишь? — говорил Женька язвительно. Вадим молчал.

— Опять туда? Слушай, брось ты это, а? Пошли к Лёшке. Телевизор посмотрим. И задачки, между прочим, скатаем — очень просто!

Это Вадим знал. У Лёшки просто: взял и скатал. А там заставят самого ломать голову, придётся выказывать всю глубину своего невежества. Там списывать не давали.

— И что тебя тянет туда! — угрюмо говорит Женька. — Добро бы…

— Ладно. Хватит! — говорит Вадим жёстко.

И Женька умолкает.

Вадим и сам не мог разобраться в том, что заставило его в один дождливый вечер постучать в Люсину дверь.

Люся очень удивилась.

— Задачи? Лёгкие же задачи! — сказала она, пожимая плечами. — Ты просто не подумал. Садись вот сюда — и думай. А я буду учить историю.

Она прочитывала страницу, потом закрывала её ладонью и смотрела в окно, шевеля губами — словом, делала то, что делают, уча уроки, девочки, и чего не делают мальчики. Вадим во всяком случае не делал.

Потом Люся отложила учебник, нашла на полке какую-то книжку, полистала её и своим круглым почерком стала старательно выписывать что-то на листок.

А Вадим, вместо того, чтобы думать, смотрел на неё. Правда, он старался делать это так, чтобы она не замечала. Время от времени он смотрел в тетрадку с несчастными задачами, которые ему — он это знал — всё равно не решить. Это было ясно.

По правде говоря, он отвык решать задачи. Он аккуратно списывал алгебру у Миши Гулько, а геометрию — у Лёшки Грачёва. Поэтому он сразу оценил своё положение как безнадёжное и не особенно напрягался в поисках решения.

А Люся выучила историю и взялась за литературу. Она нарезала множество тоненьких закладок, открыла книгу и углубилась в чтение.

Вадим чувствовал себя забытым. Он был зол и несчастен.

Но вот, наконец, Люся захлопнула книгу.

— Ну, как? — спросила она дружелюбно. — Получилось?

Вадим покачал головой.

— Эх ты! Ну, давай думать вместе.

Думать вместе оказалось очень приятно: Люся думала и рассуждала, а Вадим кивал и записывал. Потом Люся сказала:

— Я выйду с тобой, мне нужно за покупками.

Никогда раньше Вадим не предполагал, что посещение булочной и «Гастронома» на углу может привести человека в такое хорошее настроение! Домой он вернулся почти счастливым.

С этого дня, когда ближайший друг Вадима, Женька Горбачёв, заходил к нему, он заставал Вадима повязывающим галстук перед зеркалом. Женька садился, наблюдал за сборами и отпускал язвительные замечания:

— Так. Значит, галстук в полосочку надел — и стал хорош. И стал ей нужен. Эх ты, балда!

Но дружба есть дружба. И поэтому Женька провожал «балду» до самого Люсиного дома и потом в одиночестве отправлялся в кино.

Для Женьки — как раньше для Вадима — самой трудной задачей было заполнить время до сна. Времени было слишком много; оно тянулось, как резина. А способов убить его Женька знал мало: кино, шатание по улицам, футбол и телевизор.

Люся ломала голову над тем, как растянуть сутки. Времени не хватало. Дни пролетали с непостижимой быстротой. В шестнадцать часов бодрствования надо было втиснуть школу, уроки, занятия музыкой, драмкружок, чтение, уборку квартиры. Люся дорожила возможностью посидеть вечером полчаса у приёмника…

Но сейчас всё осложнилось из-за Вадима.

Было от чего прийти в отчаяние: он являлся по вечерам аккуратно, как на службу, и сидел, пока ему не намекали, что добрые люди уже спать ложатся.

При этом Люсе приходилось ещё поддерживать угасающий разговор. Вадим на это не был способен.

— Тебе нравятся «Два капитана»?

— Не читал.

— А стихи Есенина читал?

— Нет.

— А смотрел «В добрый час»?

— Нет.

— А «Летят журавли»?

— Ага.

— Понравилось?

— Угу.

— А кто тебе понравился больше всех?

— Все.

Люся тоскливо смотрела на часы и упавшим голосом начинала следующий круг:

— А куда ты думаешь идти после школы?

— На завод.

— Ты же раньше хотел в техникум?

— Не выйдет.

— Почему?

— Отметки плохие.

— Вадим! Так ты поднажми. Ведь ты способный! Смотри, как ты по физике хорошо отвечаешь. И Павел Петрович тебя считает способным. Ты вполне попадёшь в техникум. Не надо только дурака валять!

Вадим сидел тихо, сложив руки на коленях. Ему не хотелось ни в техникум, ни на завод, ни в театр. Сидеть в Люсиной комнате и смотреть на неё — это его вполне устраивало. И он не задумывался о будущем.

Но когда Вадим получил вторую двойку по истории, Люся решилась.

— Понимаешь, Вадя, — сказала она, — ты… ты только время зря теряешь. Лучше бы уроки учил! Ведь десятый класс. Так можно и без аттестата остаться! Ты уж лучше не ходи ко мне. Для твоей же пользы. И потом, — это Люся выговорила с мужеством отчаяния, — и потом… нам с тобой ведь неинтересно. Ты только не обижайся. Но сам видишь — разговаривать нам с тобою… ну, не о чем. Ты пойми…

Вадим понял.

Что он мог сказать? Что исправит двойки? Конечно, двойки можно исправить. Но в них ли всё дело? Есть вещи посерьёзнее. Почему он этого не понимал раньше?..

Женька не мог понять, что случилось с Вадимом. Был свой парень — понятный, покладистый. Славно так было шататься с ним вечерами по Старопарголовскому. Правда, Вадим всё больше помалкивал. Но он, Женька, мог говорить за двоих; молчаливость друга его вполне устраивала.

Кончилась дружба. И даже не из-за Люси — у Люси Вадим больше не бывает, это Женьке доподлинно известно. Так — неизвестно от чего! Вадим становится гогочкой. Зубрит, старается, над задачами пыхтит сам. А глаза всё равно невесёлые. Похоже, от четвёрок ему мало толку. Может быть, он хотел поразить Люську своими четвёрками? Её не удивишь. Она сама на медаль идёт!