— Иногда с тобою и говорить не хочется! — сказала с укором Маша. — Какая ты бываешь злая!

— Ищи себе другую подругу — добрую! — гордо ответила Вика.

Маша резко повернулась и пошла обратно, к школе. А Вика продолжала гордо идти своей дорогой, не глядя по сторонам и помахивая портфелем.

Разумеется, это была не первая ссора. Ссорились и раньше. И быстро мирились. Маша всегда оттаивала первая. Но теперь… Как будет теперь?

Вика принялась за уроки. Долго не могла собраться с мыслями и, вконец рассердившись на себя и на неподатливую задачу, которая ни за что не хотела решаться, позвонила Тосе и договорилась с нею пойти в кино на семичасовой сеанс.

В конце концов — попутчика она себе всегда найдёт! Одна не останется!

На следующий день Маша на всех переменах пропадала наверху у малышей, а Вика с беспечным видом разгуливала по коридору с Тосей Рыбаковой.

Тосю в классе не любили. Она прибивалась то к одной, то к другой компании, но никогда не удерживалась надолго.

Разговоры с Тосей были совсем иные, чем с Машей.

Прежде всего она посвятила Вику в сложную систему перекрёстных отношений мальчиков — девочек трёх девятых классов. Вика слушала её, широко раскрыв глаза. Как это она до сих пор ничего не замечала?

Но когда Тося добралась до Маши и стала уверять Вику, что Машу видели в парке в двенадцать часов с длинным Геной Барышевым из девятого «в», Вика решительно сказала:

— Враньё!

Она нахмурилась и подозрительно посмотрела на Тосю. Значит, и то, другое, тоже ложь? А она-то верила!

Она отошла от Тоси и разыскала взглядом Машу, долго смотрела на неё — наверно, минуту. А Маша не подняла головы. Она сосредоточенно писала что-то в общей тетради.

Так прошёл этот миг и больше не повторился.

Вика тосковала. Она дошла до того, что написала Маше записку, долго держала её в кулаке, но, увидев, как весело, сидя на подоконнике, Маша болтает с Леной Гуровой, оскорбилась и порвала записку на мелкие клочки.

Самое обидное было то, что Маша обходилась без Вики, видимо, куда лучше, чем Вика без неё. Вика поняла это, увидев Машу в парке с малышами. Они облепили её со всех сторон. Среди малышей она не казалась такой маленькой и невзрачной. Раскрасневшаяся, оживлённая, она выглядела почти хорошенькой, и, во всяком случае, весёлой. А Вика почувствовала себя совсем несчастной. Она высоко подняла голову и прошла мимо.

И в классе у Маши тоже было больше друзей. Когда мальчишки предложили поездку на велосипедах в Парголово, как они уговаривали Машу! Вику никто не уговаривал. Её спросили мимоходом: «Поедешь, Горелова?» — и приняли отказ равнодушно, как будто ничего другого и не ждали… И, как назло, Вике ужасно хотелось поехать! Но для этого надо было, чтобы её очень, очень просили — больше, чем Машу…

— Больно надо! — сказала Тося, неслышно подойдя к Вике. — Мы сами поедем, куда захотим, — правда? — добавила она заискивающе, дотрагиваясь до её руки.

— А у меня велосипед сломан! — сказала Вика громко, чтобы все слышали, — я и не собираюсь ехать!

Она вернулась домой ожесточённая — и тут увидела на столе телеграмму. Отец приезжает!

И сразу все беды показались ей не стоящими внимания. Всё отошло на задний план.

Сколько Вика помнила себя, отец работал на Севере; каждая встреча с отцом была для неё огромным событием.

Мать умерла, когда Вике не было и трёх лет. Её взяла к себе бабушка. А когда отец вернулся с фронта, он сразу уехал на Север, а Вика так и осталась с бабушкой.

…Когда отец, скинув пальто и шляпу, сел, наконец, за стол, потирая озябшие руки, он долго глядел на Вику, потом перевёл взгляд на мамин портрет, висевший над столом, и Вика поняла: сравнивает. Она знала, что становится очень похожа на мать, но не предполагала, что отец будет так потрясён этим сходством. «Колдовство», — пробормотал он, закуривая. Рука его слегка дрожала.

Вика подошла и прижалась к его плечу.

— Вот она, жизнь, — сказал отец, — летит, как курьерский! Давно ли мы гуляли с тобой в садике, и ты, заслышав гудок, прижималась к моему колену и спрашивала с опаской: «А поезды сюда не придут?»

Вика тёрлась щекой о рукав отцова пиджака. От него пахло немножко табаком и немножко одеколоном — запахом отца!

Вика любила эти уютные семейные вечера, когда бабушка и отец, казалось, старались перещеголять друг друга в воспоминаниях о Викином детстве — об её словечках, проказах, выдумках… Особенно хорошо всё помнил отец. Впрочем, он обо всём превосходно рассказывал: и о капитанах траловых судов, которые собирались у него в редакции, как в клубе, и которых нельзя было выгнать оттуда, и о своих сотрудниках по газете… По его рассказам выходило, что он окружён удивительными, талантливыми людьми.

— А ты? — ревниво спрашивала Вика.

— Что я?

— А ты что сделал? Почему о себе не рассказываешь? О своей жизни?

— Как ничего? — удивился отец. — Целый вечер рассказываю, охрип, а ей мало!

Но Вика недоверчиво качала головой.

Выходило — и эти капитаны, и редакторы, и курьер Федя, о котором отец рассказывает так смешно, — это и есть его жизнь? Ну, нет! Есть, разумеется, что-то ещё — необыкновенные встречи, героические дела, о которых он умалчивает. Это было ясно. И всё-таки — а может быть, именно в силу этой уверенности, что у отца есть ещё какой-то другой, скрытый от неё мир — Вика слушала его всегда с раскрытым ртом и бесконечно гордилась им.

Но какая тоска охватывала Вику, когда отец начинал её расспрашивать! Что она могла рассказать ему интересного?

— Нина Сергеевна, историчка, хорошая, — говорила она скучным голосом. — А математик злой. Не люблю его!

— Это почему же?

— Придирается!

— Строг?

— Ужасно!

— А по-твоему, если учитель строг, — это плохо?

— Нет, папа, ты не так понял.

— А как надо понимать?

Вика только молча вздыхала. Как объяснить необъяснимое?

— Ну, а Зинаида Петровна? — У Зинаиды Петровны когда-то учился сам отец.

«Осторожно!» — говорит себе Вика.

— Она немножко странная. Никогда не знаешь наперёд, что она спросит. Задаст вопрос, которого нигде нет, — и все думают, думают… Потом поднимается рука — одна, две… А спрашивает тех, кто руку не поднял.

— А ты поднимаешь?

— Иногда. Папа, а до чего все смешные, когда думают! Почему все лбы морщат?

— По-твоему, это смешно, когда человек думает?

— Нет, что ты, папа… Я и сама много думаю.

— О чём же?

Вика молчала. В последнее время она часто думала о дружбе, — вернее, она думала о Маше, но это одно и то же. Почему они разошлись с Машей? И почему Машу выбирают всюду, а Вика — в стороне? Ребята уже привыкли, что она в стороне, а она не может сказать: «Я тоже поеду», когда затевается какая-нибудь экскурсия и поездка. Не может и не хочет. Во-первых, стоит ли навязывать им своё общество? А во-вторых, так ли это всё интересно? Что ей Эрмитаж? Всё равно картин она не любит и не полюбит, даже если сходит в Эрмитаж.

А главное — с кем она там будет? Все разбредутся, как обычно в конце экскурсии, по двое, по трое, — а она? Будет сиротливо стоять у картин, в которых ничего не понимает?..

Но отцу всего этого не скажешь. Он сразу нахмурится, а Вика не хочет, чтобы он хмурился. Она хочет, чтобы он всегда смотрел на неё так, как тогда, когда сравнивал с маминым портретом…

— Что тебя интересует? — спросил отец. — Ведь вон какая вымахала! Наверно, есть и мечты…

— Нет, — печально сказала Вика. — Честное слово, — нет. Ничто особенно не интересует. Это очень плохо, — да?

— А ищешь?

— Как же искать? Я не знаю. Как искать, если ничто не интересует? В школе с нами об этом не говорят. Не советуют, что выбрать. А я сама не знаю.

Вика пожала плечами.

Отец нахмурился.

— Очень жаль, — сказал он огорчённо. — Тут никто ведь не поможет — вот в чём фокус! Каждый должен сам найти свою точку в жизни. И чем раньше, тем лучше!