Этим актом союзники вогнали осиновый кол в сердце Фридриха Великого.
Бисмарк тоже принадлежал к классу «юнкерства». Нет никаких сомнений в том, что эта принадлежность определяла и его характер, и многие его моральные установки, и поступки. Он гордился своим происхождением, однако далеко не всегда соответствовал образу истого юнкера. Ленч у Хиллеров в романе Фонтане начинался очень душевно. Но он принял совсем другой оборот, как только речь зашла о Бисмарке:
«Старый барон, и без того страдавший гипертонией, налился кровью, вся его лысая голова покраснела до самой макушки, а сохранившиеся завитушки на висках, казалось, встали дыбом.
– Не понимаю тебя, Бото. Что это значит – «конечно, можно сказать и так»? Это означает, что «можно так и не сказать». Я знаю, чем все это заканчивается. Все эти разговоры о неком офицере-кирасире в резерве, у которого нет ничего за душой… о неком человеке из Хальберштадтского полка с зелено-желтым воротником, штурмовавшего Сен-Прива и окружившего Седан. Бото, не говори мне такие вещи. Он был гражданским подготовишкой в Потсдамском правительстве при старике Мединге, не сказавшем о нем, кстати, ни одного доброго слова. Я это знаю, и все, чему он научился, – как составлять депеши. Это все, что я могу о нем сказать. Он знает только, как писать депеши; иными словами, он – канцелярская крыса. Но Пруссию сделали великой не канцелярские крысы. Разве при Фербеллине одержал победу бумагомаратель? Разве бумагомаратель победил при Лейтене? Разве Блюхер был бумагомарателем? А Йорк? А он – настоящая прусская канцелярская крыса. Я таких типов не переношу»11.
По понятиям старика Остена, Германию объединила армия, а не Бисмарк. Армия создала Пруссию, и Курт Антон барон фон Остен, юнкер-землевладелец и отставной офицер олицетворял и эту армию, и эту Пруссию так же, как и молодые лейтенанты, побледневшие от его гнева. Прусские юнкеры по любому поводу надевали военную форму, пытался это делать и Бисмарк, хотя ему довелось служить очень недолго и безо всякой охоты в качестве резервиста. Друг и патрон военный министр Альбрехт фон Роон посчитал нелепостью настойчивое стремление Бисмарка носить мундир. В мае 1862 года Бисмарк приехал в Берлин, предвкушая назначение министром-президентом, и в конце месяца присутствовал на ежегодном параде гвардейцев на поле Темпельхоф. Роон в связи с этим записал в дневнике: «Его высокую фигуру облегала популярная в армии униформа кирасира – правда, в звании майора. Все прекрасно знали, каких трудов это ему стоило. Он долго пытался доказать, что по крайней мере эполеты майора необходимы прусскому послу для престижности при дворе в Санкт-Петербурге. Тогдашний глава военного кабинета (генерал фон Мантейфель) не сразу согласился дать соответствующие рекомендации»12.
Любование армией зиждилось на победах Фридриха Великого. Только после ее сокрушительного поражения в 1806 году «оборонные интеллектуалы» позволили себе пожурить любимое детище прусского юнкерства. Они учредили Военную академию для подготовки будущей элиты и разработки новых технологий, особенно в артиллерии. Лучшим выпускникам академии предстояло образовать костяк новой организации – генерального штаба, вскоре появится и современное военное министерство. Как написал Арден Бухольц в историческом исследовании, посвященном Мольтке, прусская армия «научилась учиться… прусский генеральный штаб и армия стали пионерами в сфере предметного и системного познания»13. Закоперщиком реформы в Пруссии была небольшая группа «просвещенных» армейских офицеров, государственных служащих и берлинских интеллигентов. Они полагали, что французские революционные идеи остановить невозможно, да и незачем. Однако преобразование Пруссии неминуемо означало превратить ее в нечто, не похожее на Пруссию. Даже военным реформаторам вроде Йорка не нравилось то, что происходило вокруг. Когда Наполеон в ноябре 1808 года лишил должности одного из самых главных реформаторов барона фон Штейна, Йорк написал: «Одна безумная голова слетела, остальные обитатели змеиного гнезда подохнут от собственного яда»14.
Помощь прусскому юнкерству пришла из страны, от которой ее меньше всего можно было ожидать, – из Англии, от Эдмунда Бёрка. Английский парламентарий и публицист прославился не только своими политическими выступлениями и ораторским искусством. Знаменитым он стал прежде всего благодаря книге, написанной сразу же, как только разразилась Французская революция: «Размышления о революции во Франции и о процессах, происходящих в некоторых обществах в Лондоне в связи с этим событием, в письме, предназначенном для отправки джентльмену в Париже», ноябрь 1790 года (“Reflections on the Revolution in France And on the Proceedings in Certain Societies in London Relative to That Event in a Letter Intended to Have Been Sent to a Gentleman in Paris”). Это бунтарское в определенном смысле произведение породило современную разновидность консерватизма. Бёрк выразил очень мрачный взгляд на человеческую природу. По его мнению, «гомо сапиенс» совершенно не меняется. Порочность и глупость человека лишь приобретают другие маски. Не менее пессимистично публицист оценивал и наши способности к благоразумию и предвидению. В своих расчетах люди всегда ошибаются, поскольку игнорируют закон непреднамеренных последствий.
По сути, новый консерватизм Бёрка противостоял новому радикализму во Франции.
Новый консерватизм получил широкое распространение на континенте Европы и лишь слегка задел Англию в 1800–1820 годах. Бёрк выдвинул целый ряд аргументов против либерализации реакционных режимов: человек глуп, люди от рождения неравны, любое планирование улучшений безнадежно, стабильность лучше перемен. Оппоненты Франции использовали «Размышления» Бёрка для обоснования «управления» людьми сверху – то есть аристократией – и для доказательства того, что нет никакой нужды в «реформировании» просвещенного деспотизма. Им не нужны были ни французские революционеры, ни Фридрих Великий с его атеизмом и рационализмом, поскольку разумность сама по себе вредна.
Они обрушились на либеральный капитализм, Адама Смита, свободный рынок, используя аргументы Бёрка по своему усмотрению. Бёрк превозносил английских крупных лендлордов, потому что земля перманентна, а «денежный капитал» зыбок и невоздержан. Деньги имеют привычку растекаться и распыляться. И земля теперь становится товаром, предметом купли-продажи, а не основой стабильного общества. Бёрк объяснял это таким образом: «Духом наживы и спекуляции заразилась земля. Вследствие таких операций эта разновидность собственности разлагается и улетучивается, становится предметом противоестественной и чудовищной активности, попадая в руки к манипуляторам, крупным и мелким, парижским и провинциальным, представителям денежного капитала»15.
Земля перестает быть средством самоидентификации, превратившись в товар. Нагревают на этом руки евреи: «Новое поколение аристократов будет больше походить на сословие кустарей и лапотников, а спекулянты, ростовщики и евреи станут их постоянными спутниками и даже хозяевами»16.
В определенном смысле публицист оказался прав. Новое поколение аристократов, как он и предвидел, включало в себя таких людей, как барон фон Оппенгейм, несколько лордов и баронов Ротшильдов, фон Мендельсонов и т. д. Для Бёрка евреи представляли все самое кричащее, безвкусное и спекулятивное на рынке: «Евреи-брокеры, состязающиеся друг с другом в том, кто быстрее избавится от жульнических и обесцененных бумаг, довели страну до нищеты и разрухи своими советами»17.
Самыми способными учениками Бёрка стали реакционные прусские лендлорды и враги «прогресса» в каждой европейской стране. По всей Европе в 1790 году правящим классом было сословие землевладельцев и феодалов. Их враждебное отношение к идеям свободного рынка, свободного гражданства, свободного крестьянства, свободного движения капитала и труда, к свободомыслию, биржам и банкам, к евреям и свободе прессы сохранялось до 1933 года и в итоге привело к возникновению нацистской диктатуры. Именно группа юнкерских заговорщиков во главе с Францем фон Папеном (1879–1969), католиком-дворянином из Вестфалии, побудила юнкера-президента Веймарской республики фельдмаршала Пауля Людвига Ганса Антона фон Бенекендорфа унд Гинденбурга (1847–1934) назначить Адольфа Гитлера на место, которое когда-то занимал Бисмарк. Прусские юнкеры хотели использовать австрийского капрала в своих целях, но все вышло наоборот: прыткий капрал заставил их работать на себя.
