Некоторое время Альберт Янович работал начальником оперативного отдела, но вскоре затосковал по боевым делам и, как только армию принял новый командующий, решительно заявил ему:

— Верните на командную работу!

— Какой же ты командир на костылях? — удивленно спросил Г. Х. Эйхе.

— Какой? А вот смотрите…

Лапин отбросил костыли в стороны и бодро прошелся по кабинету. Командарм и члены Реввоенсовета посовещались и решили: просьбу удовлетворить. Так Альберт Янович стал начальником 30-й стрелковой дивизии.

Бригады и полки Тридцатой стремительно продвигались к Оби. Неожиданно из штаба армии пришел приказ: «Наступление приостановить». Молодой начдив не согласился с этим. Он считал, что в сложившейся военной ситуации топтание на месте пойдет только на руку противнику и отодвинет час его окончательного разгрома. Доложить командарму о своем особом мнении не представилось возможности: связи со штабом армии не было, Комиссар не поддержал начдива и отказался подписывать приказ, идущий вразрез с указаниями штарма. Он выехал в армию, чтобы лично доложить о сути своих разногласий с командиром.

Лапин и начальник штаба Богомягков остались вдвоем. Альберт Янович продолжал с горячностью доказывать свою правоту:

— Да, подтянуть тылы и получить резервы необходимо. Без этого части будут испытывать немалые затруднения. Но нельзя забывать и о том, что против колчаковцев все активнее выступают партизаны. Они ждут нас. Взаимодействие с ними обеспечит безостановочность нашего продвижения на восток. А что даст недельная передышка? Противник придет в себя, мобилизуется. Тогда его так просто не возьмешь! Нет, на такое я не могу пойти. Давайте приказ, Степан Николаевич!

Скрепив боевой документ подписью, начдив распорядился:

— Рассылайте.

Тридцатая устремилась на восток. По дороге ее нагнал следователь по особо важным делам из ревтрибунала армии. Вызовы для дачи показаний выбивали начдива из равновесия. Утешало одно: наступательный порыв дивизии нарастал день ото дня.

Минуло десять суток. В штаб армии полетела первая победная реляция:

Не менее весомым оказался и второй телеграфный рапорт:

В Томске Лапину сказали:

— Следствие прекращено. Победителей не судят.

Полкам Ивана Грязнова не везло: в броске на Томск они не участвовали, а к вокзалу Тайги подкатили словно пассажиры. Бригада находилась в дивизионном резерве, налаживала на новых местах гарнизонную службу, приводила в порядок отбитое у врага хозяйство.

Иван Кенсоринович квартировал один. С Мяги распрощался еще до Оби. Комиссара отозвали на работу в Центр. Привык к нему комбриг, и бойцы почитали за отца. «Новый, говорят, молодым будет. Поладим ли?» — тревожился Грязнов.

Вечера часто были свободными, и комбриг допоздна засиживался над книгами: перешла, видать, от Сергеева добрая привычка.

В тот вечер он тоже сидел один. Постучали.

— Кто?

— Обогреться не пустишь, командир? — донесся из-за двери голос. И перед Грязновым вырос высоченный человек в малахае, барчатке, синеокий, улыбчивый.

— Над чем сидим? Ого-о! — пробасил, напирая на «о». — Клаузевиц! Мольтке! Понятно, военное искусство грызем. Это хорошо… Что ж, давай знакомиться: Сергей Кожевников.

— Грязнов… Постой, а ты не Горного полка комиссар?

— Был, — ответил и, не церемонясь, попросил: — Помоги барчатку скинуть. Не в ладах с нею вот, с левой…

— И где же?

— Недавно. За Ишимом уже.

Скидывая большущий сибирский малахай, гость продолжал:

— Парень был, что надо, а теперь стал, как лунь…

— Контузия?

— Не только. Под землей полежать успел, санитары даже за своего признавать не хотели.

— К нам какими судьбами?

— Работать. Комиссаром к тебе назначен.

— Рад, — отозвался комбриг. Кожевников определенно нравился ему.

Разговорились. Оказалось, что они погодки. Почти в одно время жили в Екатеринбурге. Кожевников приехал туда из Лысьвы после двух лет учительства в школе. Думал в институт поступить, да не получилось, молодой учитель-большевик с головой ушел в партийную работу.

Дни Октября встретил депутатом Совета, разоружал контрреволюционеров, ведал финансами, а когда вспыхнул мятеж белочехов, вместе с И. М. Малышевым выехал на фронт под Златоуст. Вернувшись в Екатеринбург, нес охрану особняка, в котором содержался под стражей низложенный Николай Романов.

— Да, не биография у тебя — романтика! — заметил Грязнов. — А не заскучаешь у нас? Работы почти никакой. Плетемся в хвостах, с пленными да тифозными только и возимся.

— Сибирь, она вон какая! — кивнул на карту Кожевников. — Придет время, пошагаем первыми.

Слова комиссара оказались пророческими. Прямо со станции Тайга 1-я Красноуфимская бригада была выдвинута в авангард наступающих войск Восточного фронта. Ей предстояло за две недели одолеть пятьсот с лишним верст, освободить Мариинск, Ачинск и Красноярск.

Темпы были высокими. Но теперь под рукой было достаточно паровозов и вагонов. Перегон за перегоном брали в эшелонах. Случалось, что железнодорожный путь был разрушен. Тогда садились на сани и, понукая трофейных коней, мчались до уцелевших станций. Где с боем, где мирно добывали новый подвижной состав и опять неслись вдогон врага.

28 декабря красноуфимцы выбили колчаковцев из Мариинска. А в первый день нового, 1920, года достигли окраин Ачинска. К ночи сопротивление противника было сломлено. Семитысячный Ачинский гарнизон капитулировал. Бои не утихли лишь в районе вокзала.

Там и отыскал Грязнова помначштаба Николай Воскресенский.

Помощник начальника штаба 1-й бригады 30-й дивизии Н. В. Воскресенский. Ныне персональный пенсионер, проживает в г. Златоусте.

— Товарищ комбриг, телеграф взят, — доложил тот, не покидая седла.

— Добро.

— Пепеляев утек, а из частей все еще запросы к нему идут.

— Да ну, такого еще не бывало!

— О том и речь.

— Ординарец, коня!

Легко вскочив на буланого, Грязнов махнул рукой Воскресенскому:

— Показывай дорогу!

У телеграфа спешились. Воскресенский распахнул дверь в большую жарко натопленную комнату, откуда слышался стрекот работающих аппаратов. Навстречу комбригу шагнул помначштаба по разведке Онегин и на ходу скомандовал:

— Встать!

Телеграфистов было трое. Разом поднявшись, испуганно застыли.

— Не отстукали еще, что Ачинск наш? — строго спросил Грязнов.

— Не велено было, — отчеканил долговязый в форменной тужурке.

— С кем связь держите? Онегин, карту!

— Вот. На ней все отмечено.

— Хорошо.

Грязнов мгновенно оценил обстановку, посмотрел, из каких частей идут депеши, и приказал старшему:

— Передавайте: «У аппарата генерал Пепеляев…»

— Это ж…

— Передавайте! — рука Грязнова легла на деревянную кобуру маузера.

Телеграфисты застучали ключами.

— Ваши доклады изучил, — диктовал комбриг. — Обстановка усложняется. Приказываю немедленно выйти из тайги и сосредоточиться под Ачинском в следующих пунктах…

Провода унесли приказ. В телеграфной несколько минут было тихо. Но вот включился один аппарат, за ним другой, третий. Командиры белогвардейских частей, как сговорившись, просили разъяснить, чем вызвана столь неожиданная передислокация.