Тон новой депеши был гневен:
«Вы знаете, я не люблю рассуждений, когда дело идет о выполнении моих приказов. Вторично приказываю организовать движение частей в указанных направлениях, а самим по прибытии немедленно явиться ко мне. Пепеляев».
…Ранним утром разведка донесла, что части противника, получившие приказ «генерала», выполняют его в точности и уже сосредотачиваются в назначенных местах. Оцепив район, красноармейские батальоны поднялись в атаку, колчаковцы даже не сопротивлялись. В этой операции было пленено двенадцать тысяч белогвардейцев.
А телеграф в Ачинске все работал. Была установлена связь с руководителями Красноярского гарнизона. Скрывать, что Ачинск — советский, уже не имело смысла.
В переговоры с эсером Колосовым вступил комиссар бригады Сергей Кожевников. Представитель «Комитета общественной безопасности» взмолился:
— Ваше слишком быстрое продвижение по дороге, сплошь занятой остатками отступающей армии, принесет для мирного населения много излишних испытаний.
Советский военком ответил:
— Наше быстрое продвижение вперед принесет облегчение, а не испытания крестьянству, поголовно выпоротому и ограбленному белой армией.
Вслед за Колосовым к аппарату подошел командующий войсками Енисейской губернии, начальник Красноярского гарнизона генерал Зиневич. Комбриг Грязнов коротко и твердо заявил тому, что если генерал надеется сохранить свою жизнь, то следует разоружить войска гарнизона и подготовить их к безоговорочной капитуляции.
Зиневич принял все выдвинутые условия. В истории гражданской войны это был, пожалуй, единственный случай, когда неприятель сдавал такой крупный город… по телеграфу.
В последнюю минуту генерал спросил, с кем вел речь и перед кем капитулировал.
— Позвольте узнать ваш чин и фамилию?
— Чинов у нас нет, — последовал лаконичный ответ. — Фамилия моя — Грязнов.
События, однако, сложились так, что Зиневичу и эсеровским вожакам «Комитета общественной безопасности», пришлось сложить с себя все полномочия еще до вступления в Красноярск регулярных частей Красной Армии. 4 января 1920 года большевики города подняли восстание. Отряды вооруженных рабочих и перешедшие на их сторону солдаты установили в Красноярске Советскую власть.
Перед 30-й стрелковой дивизией встала новая задача — не дать врагу задушить восстание, не допустить на улицы города ни одного полка колчаковцев. Начдив Лапин срочно выдвинул вперед и 3-ю бригаду, приказав ей во взаимодействии с частями Грязнова и отрядами партизанской армии Щетинкина окружить в районе станции Чернореченская отступающие полки 2 и 3-й армий врага.
Эту операцию сами колчаковцы впоследствии назвали «Сибирским Седаном»[5]. Разбитые на отдельные группы, они метались из стороны в сторону, но так и не вырвались из стальных тисков советских войск.
Морозной и вьюжной ночью 6 января один из помощников доложил Альберту Яновичу Лапину.
— Товарищ начдив, прибыли белые генералы. Просят принять.
Такое было не совсем обычным делом. В комнату вошли запорошенные снегом двое пожилых военных в генеральских шинелях.
— Честь имею явиться, — почтительно представился первый. — Начальник штаба 2-й армии. Прошу назначить условия сдачи…
Следующую ночь полки Тридцатой встретили уже в Красноярске. Колчаковская армия прекратила свое существование. Только жалкие остатки каппелевцев сумели уйти тайгой на восток.
Близ Красноярска бойцы Грязнова пленили и самых заклятых своих врагов — белобандитов добровольческой бригады Рычагова. Это было отпетое кулачье, лютовавшее по селам Урала еще в июне восемнадцатого года.
— Расстрелять всех до единого! — выпалил комбриг, узнав о поимке рычаговцев.
— Надо разобраться с каждым, — удержал командира Кожевников. — Среди них могут быть и обманутые.
— Не верю сволочам, — не сдавался Грязнов. — Ты ж не был в Поташках, не был в Артях. А наши все помнят. Помнят, как кололи и били безоружных, живьем в могилы бросали…
— Понимаю, Иван. Но месть не наше оружие. Мы должны были взять врага, и сделали это. Теперь уж суды пусть судят, кто и что заслужил.
— Суды! Да попадись мы бандитам в руки, разом бы к стенке поставили. Это точно!
— Но мы — не они. У нас пролетарская совесть.
Из Красноярска бригада Ивана Грязнова вновь выступила первой и вскоре нагнала эшелоны белочехов. 15 января 264-й Верхнеуральский полк В. И. Кузнецова после короткого боя, в котором с обоих сторон участвовали бронепоезда, выбил их из Канска.
За два дня до этого Сибревком и Реввоенсовет 5-й армии, стремясь избежать напрасного кровопролития, направили белочешскому командованию телеграмму с предложением «разоружиться и перейти на положение мирных граждан».
Ответа не последовало.
Не образумились белочехи и после потери Канска. Стремясь оторваться от советских частей, они взорвали мост через реку Пойма. Но саперы подоспели вовремя. 19 января 263-й Красноуфимский полк И. К. Смирнова оказался на расстоянии одного перехода от станции Тайшет, где скопилось немало белочешских эшелонов. Паровозные топки их паровозов были пусты, и генерал Сырова согласился пойти на переговоры. 23 января комбриг Грязнов получил уведомление о принятии советских условий перемирия.
Казалось, цель достигнута. Но на следующий день комбриг получил новое известие: разжившись где-то углем, Сырова вывел свои эшелоны со станции. Преследовать их по железной дороге было невозможно. Позади себя белочехи оставляли взорванные пути, станции, водокачки.
Бригада Грязнова была вынуждена перейти на конную тягу. Санный марш длился пять дней и ночей. Вечером 29 января полк Ильи Смирнова изготовился к атаке на Нижне-Удинск. Перед боем Илья Корнилович связался по действовавшему телефону с начальником белочешского арьергарда:
— Вы окружены. Сопротивление бессмысленно. Предлагаю безоговорочно сдаться.
— Мы не сдаемся, а умираем с оружием в руках, — спесиво ответил тот.
Враг первым открыл огонь. Загремели орудия всех пяти его бронепоездов. Восемь часов на сорокаградусном морозе дрались красноармейцы и партизаны с арьергардными полками белочешской армии. К утру они были разбиты и обращены в бегство. Бойцы Смирнова захватили 4 бронепоезда, 92 паровоза и 16 эшелонов.
Это была серьезная победа. И. К. Грязнов и С. Н. Кожевников, составляя акт о боевых подвигах И. К. Смирнова, прямо указали, что своими инициативами и решительными действиями командир 263-го Красноуфимского стрелкового полка
«вынудил чехословацкое командование к возобновлению прерванных мирных переговоров и прекращению боевых действий, чем спас от полного уничтожения всю Сибирскую железнодорожную магистраль и многочисленные железнодорожные мосты»[6].
Ровно через неделю, 7 февраля 1920 года, на станции Куйтун уполномоченный Совета Народных Комиссаров РСФСР и представитель чеховойск подписали условия перемирия. Белочехи обязались прекратить вооруженную борьбу с частями Красной Армии и партизанами, согласились передать Советскому правительству золотой запас РСФСР, захваченный ими, и дали твердые заверения, что, отступая на восток, будут передавать частям Красной Армии в исправном состоянии железнодорожный путь, мосты, сооружения, средства связи и имеющийся на станциях подвижной состав.
…После перемирия полки 1-й Красноуфимской бригады расквартировались на станции Зима. В дни отдыха красноуфимцы получили долгожданную возможность сообщить о себе родным на Урал.
«Станция Зима. 16 февраля 1920 года, — так начал свое письмо матери двадцатитрехлетний Иван Грязнов.
— …Мама, твое доброе любящее сердце заставляет тебя так много страдать. Дорогая, меньше мучай себя тревожными мыслями. Ведь уже розовеет светлая заря мирной трудовой жизни. Работа истории кончается, и скоро мы возвратимся в свои семьи.
…Вы пишете, дорогая мама, что нас называют орлами. Да, мы действительно орлы. Ведь за два месяца и десять дней мы совершили небывалый и неведомый еще никому поход в три тысячи верст. Ни тайга, ни сорокаградусные морозы, ни голод, ни тиф не останавливали нас. Начав от Омска разгром Колчака, мы стремительно продолжали его.
За Томском фронт сузился до небывалых размеров. Я с бригадой был выброшен в авангард Восточного фронта. Колчак ускользал и выводил свои армии, но страшным, невероятным напряжением мы настигли их под Ачинском. И здесь-то началось!
Мы отдельными полками разрывали фронт противника и выходили в тыл целым армиям. Батальонами громили дивизии и корпуса. Захватывая колчаковские штабы, я отдавал под видом их генералов приказы и намеренно подводил части врага под смертоносные удары. В ответ на это их командиры рапортовали по телеграфу: «Слушаемся, ваше высокопревосходительство…»
