Та встречная, в красном клетчатом пальто, давно уже миновала. Борисов отогнал воспоминания, вздохнул, и мелко порадовался про себя, что все личные неприятности давно позади. Вот вернется он сейчас домой, в свое спокойное одиночество, в пыльное холостяцкое жилище… Поест, включит приемник, завалится с книжкой на диван. Потом, может быть, засядет за работу. Вся литература, справочный материал – на столе и под столом, всегда под рукой. И никто к нему не сунется. «Мой дом – моя крепость», банально, но справедливо.

Как до умиления знакома эта всегдашняя дорога домой от института! И каждая скамеечка в сквере… Слегка забренчала струна за спиной, Борисов обернулся. На скамейке сгрудились стайкой подростки. Один с пышными до плеч патлами играл на банджо, от инструмента тянулись провода, а из кармана куртки у мальчишки торчала фанерка с привинченными к ней батарейками. Борисов подошел, присел на скамейку рядом с ребятами, вытянул ноги, откинулся. Господи, как приятно развалиться на низкой обледенелой скамье! Не хотелось шевелиться, говорить, думать. Но все-таки сказал:

- Сам сделал?

- Сам, ответил парнишка с банджо.

В куцей курточке с лихо задранным воротником, без шапки, паренек, наверно, мерз. Нос лиловый, щеки синие.

- Смотри, простудишься без шапки-то.

- Не, меня волосы греют. Вот послушай, дядь.

Тронул струны. Голос хрипучий у паренька, но уже чуть басовитый. То ли застуженный голос, то ли прокуренный, а может, ломается: мальчишке лет пятнадцать на вид.

- Где мандарины-ы и абрикосы,

Куда курортников черт зано-осит

Там жил спасатель, не зная горя…

Двое других, тоже без шапок, в брюках, заправленных в голенастые ботинки, подтянули:

- Там жил спаса-атель, не зная горя,

Стирал он джинсы в рассоле моря,

Кадрил курортниц, купался в ластах,

И поддавал вечерами часто…

Эти двое были помоложе, Сидели, обнявшись, в куртках и свитерах, с одинаковыми каштановыми вихрами. Один из них завел фальцетом:

- Весь день валялся на пляже жарком,

Однажды вышла к нему русалка…

Тот из обнявшихся, что с тонким голоском, оказался девчонкой. Куртка нараспашку, под серым в обтяжку свитером проступают небольшие груди. «Хорошенькая будет, когда подрастет», - рассеянно отметил Борисов. Девчонка дерзко глянула на него и запела пронзительно и грубовато:

- Она сказала ему, наяда:

Люби меня, ничего не надо.

Стирать я буду, жить помогая,

А я вот голая вся такая…

Борисов опешил слегка. Потом стало весело. «Чудаки ребята, зачем-то выламываются», - подумал он. Они были ему понятны. Покосился на девчонку, снова подметил два тугих бугорка под свитером. Она понимающе усмехнулась и наставила на него глаза, нагловатые и глупые. «Да не такая уж она детка», - подумал он. – «Лет пятнадцать есть, а то и все семнадцать. Кто ее теперь разберет, эту молодежь?»

- Хорошо поете, ребята, - сказал Борисов. – Ну ладно, пойду.

Он поднялся и пошел к дому. Девчонка свистнула вслед, тряхнула каштановыми кудрями.

Теперь он зашагал быстрее. Отдохнул немного, надо поторапливаться…

Она выскочила из-за дерева и побежала за ним. Борисов уже сворачивал в арку своего двора. Там Жанна и догнала его. Боялась, что уйдет. Нет, она ничего не хотела говорить, неловко было даже на глаза ему попадаться. Было темно, под ногами твердела наледь, скользкий утоптанный снег. И вдруг, совсем неожиданно для себя, Жанка вцепилась в рукав профессора и прошептала:

- Виктор… Виктор Константинович!..

Тот вздрогнул, отступил, отдернул руку. Жанка, как в бредовом сне, ужаснулась: «Ой, что же я делаю?» И стала зачем-то тянуть его рукав книзу. А внутри, во всех жилах, ощутила боль, дрожь и какое-то гудение, словно сквозь нее пропустили электрический ток.

- Виктор Константинович, - и голос тоже стал глухим, задрожал, вроде дрожащего гуда высоковольтных проводов, - это я писала вам, я… - («Ой, что он подумает…»). Она крепко сжимала край его рукава. – Я люблю вас…

Голос ее взмыл стрелой вверх и сорвался. И вдруг ей стало все равно, что подумает о ней Борисов.

«Это что? Что ж такое?! Что ей надо?» - Он чуть не взвыл от мгновенного испуга. Кольнуло больно желудок, во рту возник тошный привкус. Хотелось заорать во всю мочь: «Спасите!»

Резко обернулся. Девчонка была совсем молоденькая. «Семнадцать, двадцать? Да чего она добивается? И вообще!..» Досада и злость охватили Борисова. Он рванулся. С силой оттолкнул девушку, заспешил к своему подъезду.

Дома долго не мог успокоиться. В дубленке, в ботинках ходил по комнате, тяжело дышал. Открывал и закрывал форточку. Сел в кресло и сдвинул на глаза ушанку. Так и сидел. Задремал… Так и через полчаса, в распахнутой дубленке, свесив руку через кресло, сидел он и дремал; перед глазами начали мельтешить машины, дома, лица. Преподаватели, соседи, студенты, письмо, оказавшееся в журнале, куча писем по утрам в его почтовом ящике, сначала он читал их, потом стал сразу комкать и выбрасывать… Так и сидел.

А у Жанны мысли, словно осы, роились в башке… Натворила что-то ужасное, наверно… потому что, когда хотела вспомнить, боль протыкала все тело и гудели провода. Теперь она никак не могла сообразить, что же это было тогда, где она сейчас? Кажется, она упала. Может, от толчка, было скользко. Ударилась, так больно!.. Парень… Парень поднимал ее, хотел помочь, что-то говорил, она отвечала. Лицо в лицо, она помнит только его широкую переносицу и брови углом. Стояли, он поддерживал ее, а она никак не могла понять, с кем, чего от нее хотят… До сознания долетело:

-Ты что, под кайфом? Наркоманка?..

Он повалил ее в сугроб, с силой дернул молнию, рванул с нее джинсы, холод обжег ягодицы и бедра… Все в голове помутилось… Непонятно как, в полубессознательном состоянии она добрела до своего двора, и снова отключилась… Потом она дома, мама с бабушкой суют градусник, таблетки, растирают ее, что-то кричат в ухо, а она не слышит ничего… Гул стоит в ушах, осы, провода, метель в поле, ночь, спать не хочется. Врач, где-то далеко от нее, кричал:

-У вас на «скорой» что, одни ослы работают? Что вы к нам в отделение кого попало тащите? У нас с сердцем лежат, понятно, с серд-цем! А вы нам с травмами, с аппендиксом, и психов… Ну и что, что мы ближе? Везите по назначению. Эй, «скорая»! «Скора-я»! Тебе говорят, осел!

- У нее сотрясение мозга, осложненное сердечной недостаточностью…

- С сотрясением не к нам. Везите дальше. У нас нехватка койко-мест…

- Куда везти…

- Везите в загородную…

Фитк замолчал, в руке появилась сигара, затянулся и выпустил колечками сладковатый сизый дымок.

- А что потом-то было? – мне не терпелось услышать и увидеть продолжение.

Он ответил не сразу. Покурил, потянул через соломинку коктейль, и только потом заговорил снова:

- После уличного происшествия Борисов долго не мог обрести привычный покой. Наконец, все улеглось. Странную эту, очевидно просто ненормальную студентку (так вот откуда все эти письма!) он больше не встречал ни на лекциях, ни в коридорах. Слава Богу, может, ее отчислили? Но, увы, не так долго длился его покой. Не повезет, так не повезет. И вскоре – новая встряска от непрошеной гостьи, на этот раз у себя дома. Вот тебе и «мой дом – моя крепость».

Прошел уже час, как она ушла, соизволила уйти, а он все еще кипел. В гневе смахнул на пол недописанную статью – листки разлетелись по комнате. «Впредь мне наука, не пускать в дом кого не надо, в глазок глядеть. Я-то думал, все уже позади, так нет, принесло ее, ведьму!

Злые, досадливые мысли жгутами били его душу. Ходил по комнате и лихорадочно вспоминал. «Ведь еще тогда она забрала все, подчистую, до чайной ложки! Так нет. Сейчас, видишь ли, опять помощь ей понадобилась. Денег надо. То-то я сначала понять не мог, чего она крутит: «Не могу забыть, соскучилась», и прочее. Номер не прошел, так вымогать стала: «Нельзя бросать женщину в беде, тем более родную!» Потом еще пуще: «Скандал устрою, на кафедру пойду, бочку на тебя накачу…» Шантажистка какая! Взаймы, говорит. Знаем мы это «взаймы»…