После них граф и графиня Запари танцевали фокстрот. Граф исполнял танец с военной четкостью и с явной неохотой. Лицо маленькой графини пылало. Нэнси повернулась в ту сторону, куда смотрели ее сияющие глаза, и не удивилась, обнаружив, что восторженный взгляд графини устремлен на Вира.

Он улыбнулся, заметив Нэнси, и пожал плечами, как бы говоря: «Не могу поговорить с тобой, потому что никак не удается встретиться».

Появление Мадлен Манчини заставило всех присутствующих на время умолкнуть. Ее платье с глубоким разрезом на бедре было сшито из кожи леопарда. Ногти на руках и ногах были покрыты черным лаком. Губы накрашены черной помадой, а глаза так сильно подведены, что она была похожа на медведя панду. На очень сексапильную панду-людоедку, но не на ту, что имитировали изготовители игрушек.

Нэнси и Рамон танцевали танго. Он ловко изогнул ее и, склонясь над ней, тихо сказал:

— Знаешь, что я собираюсь сделать с тобой сегодня ночью, любовь моя?

Прежде чем она успела открыть рот, чтобы ответить, Рамон снова выпрямил ее, прижав щеку к ее щеке, а руки к бедрам и продолжая нашептывать на ухо.

Нэнси смеялась, лицо ее пылало.

— Еще не все твое бостонское воспитание покоится в Чарльз-речке. Сегодня ночью мы навсегда утопим там то, что от него осталось.

Ее охватило желание, пламя которого жгло все ее тело. Через много лет Кейт Мэрфи говорила, что в тот вечер Нэнси Ли Камерон была самой красивой женщиной на свете.

И она была не одинока в своем мнении. Ни один мужчина в зале не остался равнодушным к волшебному очарованию, которое излучала Нэнси. Даже Чарльз Монткалм, потеряв нить беседы с лордом Майклджоном, удивленно смотрел на Нэнси Так долго, что Джорджиана трижды похлопала его по руке, прежде чем тот вернулся от Своих грез к действительности.

Танго сменилось медленным вальсом. Голова графини Запари едва доставала до плеча Вира. Глаза Ники продолжали искать Нэнси, несмотря на то, что его рука непристойно скользнула вниз на восхитительный зад Флэр Мольер.

Нэнси закрыла глаза, когда Рамон осторожно, но твердо повел ее в танце из сверкающего огнями, украшенного цветами зала. Прохладный ночной ветерок коснулся щеки Нэнси, и, открыв глаза, она увидела луну над темными силуэтами гор.

— Я люблю тебя, — тихо сказал Рамон, и его голос проник ей в самое сердце.

Они не стали возвращаться в зал и продолжали танцевать на террасе, а затем, взявшись за руки, побежали стремглав, как дети, по траве к открытым дверям комнаты для бриджа. Край платья Нэнси намок, атласные туфли стали влажными от росы, но она не замечала этого. Рамон подхватил ее на руки и понес через пустые гостиные по мягко освещенному коридору в Гарден-свит. Они не заметили Марию и не услышали ее тихих шагов, снова погрузившись в мир, где никто не мог помешать им.

Нэнси не могла уснуть. Начинало светать. Рамон, опустошенный, спал рядом с ней, глубоко и ровно дыша. Его рука все еще лежала на ее груди. Нэнси старалась запомнить каждое мгновение. Она осторожно провела кончиками пальцев по линии у корней его волос и очертаниям скул. Не просыпаясь, он невнятно произнес ее имя. Она улыбнулась и крепко обняла его.

Неумолимо приближался рассвет, и сквозь шторы уже пробивались первые лучи солнца. Нэнси лежала неподвижно, чтобы Рамон поспал подольше, опасаясь, что любое ее движение может разбудить его. Во сне он выглядел совсем беззащитным. Его лицо потеряло обычную жесткость, и на нем не было заметно морщин, которые залегали на переносице, когда он хмурился. Разгладились и жесткие линии вокруг его рта.

Его рука покоилась на ее груди, и когда глаза на какое-то мгновение приоткрылись, он непроизвольно попытался обнять ее.

— Нет… — Нэнси выскользнула из его объятий. Если он сейчас начнет ласкать ее, она не сможет сделать то, на что уже решилась.

Рамон тотчас широко раскрыл глаза.

— Что случилось?

Нэнси стояла у кровати босая, завязывая пояс, туго стягивающий белый халат. Она даже не подозревала, что этот халат подчеркивал ее женственность гораздо больше, чем короткая французская ночная рубашка.

— Я должна поговорить с тобой.

— Тогда вернись в постель.

— Нет. Об этом нельзя говорить в постели.

Его глаза сузились, и он сел, протянув руку за сигаретами и спичками на столике у кровати. Затянувшись, сказал:

— Ну хорошо, я слушаю.

Губы Нэнси настолько пересохли, что ей казалось, она не сможет произнести ни слова. Кулаки в глубоких карманах халата были крепко сжаты. Ее глаза отыскали точку на стене в шести дюймах выше его головы, и, неотрывно глядя на нее, она поспешно проговорила:

— Я покидаю Мадейру вместе с отцом.

— Черт побери!

Рамон вскочил с постели и, прежде чем она успела вскрикнуть и отшатнуться, крепко схватил ее за плечи.

— Что произошло здесь вчера днем?

— Ничего. Я только что поняла… что так не может больше продолжаться. Джек нуждается во мне…

— Джек Камерон убьет тебя, если ему будет это выгодно!

— Нет. Я…

Рамон встряхнул ее как тряпичную куклу.

— Посмотри на меня! — воскликнул он, тогда как Нэнси пыталась избежать его взгляда. — Смотри на меня, ради Бога! Ты действительно хочешь вернуться со своим отцом к Камерону? Это так? Так?

— Нет… Нет…

Нэнси почувствовала, что к ее горлу подкатывают рыдания, и попыталась сдержаться. Она должна оставаться спокойной и не терять рассудка.

— Что сказал тебе О'Шогнесси? Чем он шантажировал тебя? — Рамон перестал трясти ее и, схватив за волосы, безжалостно оттянул ее голову назад, вынудив смотреть ему прямо в глаза.

— Ничего он не говорил. Пожалуйста, Рамон. Мне больно!

Он слегка ослабил свою хватку.

— Скажи, как он добился того, что ты согласилась уехать с ним? Скажи мне, Нэнси, или, клянусь Богом, лучше бы ему умереть от сердечного приступа!

— Он ничего такого не говорил, — беспомощно повторяла она. — Он болен и стар и нуждается в отдыхе. Он считает, что моя личная жизнь — мое дело, и примирился с фактом, что я не собираюсь возвращаться к Джеку. В самом деле, Рамон. Пожалуйста! Поверь мне!

— Тогда почему? — повторил он сквозь стиснутые зубы. — Почему ты уезжаешь?

— Потому что… Потому что я устала. Может быть, это смешно, Рамон, но в душе я городская жительница и скучаю по Бостону.

Казалось, он вот-вот выдернет ее волосы с корнем, а его разъяренное лицо находилось в нескольких дюймах от ее лица.

— Ну конечно! Мне следовало бы догадаться! Именно поэтому ты пряталась в Хайяннисе девять месяцев в году. Только для того, чтобы быть поближе к ярким огням города, верно? К непрекращающейся ночной жизни, которая кипела на многие мили среди песчаных дюн и не давала покоя чайкам! Зачем ты лжешь мне, Нэнси? Придумай что-нибудь более подходящее!

— О Боже! Прекрати! Пожалуйста!

Он заставил ее опуститься перед ним на колени.

— Было очень весело, не правда ли? А теперь ты устала и хочешь домой. Разве это не так? Скажи мне. Скажи!

Ее глаза вспыхнули почти такой же яростью, как у него.

— Да! Если хочешь знать, это правда. Я устала находиться здесь, в этой ловушке. Устала оттого, что не могу иметь других любовников. Устала от тебя!

Он отпустил ее так резко, будто она была ядовитой змеей.

— Я не верю тебе, Нэнси. Отец что-то наговорил тебе. — Гнев Рамона сменился чем-то еще более худшим. В его глазах было невыразимое страдание и мольба.

Нэнси отошла от него. Ее голос был совершенно спокойным.

—Сожалею, Рамон, но ты ошибаешься. Мой отец никак не повлиял на мое решение. Просто будет удобнее поехать с ним, поскольку он вскоре собирается вернуться в Америку. В любом случае я бы уехала.

— Но ты же любишь меня! — сказал он, чеканя слова.

Нэнси засмеялась резким хриплым смехом:

— Ну конечно, я говорила, что люблю тебя. Мы ведь спали вместе, не так ли? Мне кажется, что при таких обстоятельствах это вполне приемлемые слова.

— Ты просто сука, — сказал он злобно. — Несусветная, невероятно лживая сучка! — Казалось, кожа на его скулах натянулась. Нэнси отпрянула от него. Его глаза были полны ненависти. — Не беспокойся, я не трону тебя. Не прикоснусь даже пальцем. Никогда.