Еще Василий I (1389–1425 гг.) купил некоего татарина Мисюря у своего тестя Витовта. Внук этого татарина Кирей (Гирей) Амуратов бежал к польскому королю от Ивана III (до 1471 г.)[1397].
По А. А. Шахматову, «Григорий», отец Мунехина, мог быть сыном Гирея, а Мисюрь мог именоваться Михаилом Гиреевым по деду. Все это построение весьма сомнительно. Уже прозвище Мисюрь могло не связываться с путешествием его обладателя в Египет. Мисюрь — шапка с железною маковкою на темени[1398]. Прозвище Мисюрь было распространено на Руси и в Литве в XV–XVI вв.[1399]
Таким образом, прозвище Мисюрь М. Г. Мунехина не может быть надежным свидетельством его путешествия в Египет. К тому же нет никаких данных о том, что Мисюрь Мунехин был когда-либо великокняжеским казначеем. А название его «Гиреев» по деду уже совсем сомнительно[1400].
А. А. Шахматов предполагал, что Мисюрь сообщил некоторые сведения о Ближнем Востоке Филофею, который использовал их при составлении Хронографа редакции 1512 г. (заметки о Египте по списку БАН помещены в составе дополнительных статей к Хронографу). Поскольку авторство Филофея для Хронографа 1512 г. новейшими исследователями (Н. Н. Масленникова, Я. С. Лурье и др.)[1401] отрицается, то и это предположение в настоящее время не может считаться доказанным.
Если вопрос о причастности Мисюря к составлению рассказа о Египте и Хронографа 1512 г. остается в лучшем случае открытым, то его деятельность рисует нам верного сторонника Василия III и защитника представлений о сильном централизованном государстве. Мисюрь живо интересовался идеей о России как о преемнице Византии. Он был Знаком с Николаем Булевым. Вопросы естественнонаучные волновали также псковского дьяка. В послании к Мисюрю дьяк Дмитрий Герасимов называл себя его «вскормленником»[1402].
Н. Н. Масленникова обратила внимание на то, что в Псковской летописи Корнилия, враждебной по отношению к Москве, почти не говорится о деятельности Мисюря (в отличие от предшествовавшего ей свода 1547 г.). «Замалчивая деятельность Мисюря, имя которого было олицетворением московской власти во Пскове, — пишет Н. Н. Масленникова, — летописец стремится принизить престиж великого князя во Пскове»[1403].
В дьяческой среде при дворе Василия III было много вдумчивых и образованных людей. К ним принадлежал, в частности, русский посол в Риме Еремей Трусов, который в 1528 г. составил повесть о храме богородицы[1404]. Хорошо известен также дьяк Яков Васильевич Шишкин, посылавшийся в 1531 г. со специальным поручением Василия III в Новгород[1405]. Из послания, адресованного ему Зиновием Отенским, ясно, что Шишкин живо интересовался проблемой «правого» суда, соотношением буквы и духа закона[1406]. Его размышления перекликались со взглядами другого современника новгородского дьяка — Ф. И. Карпова.
Поколение русских гуманистов первой трети XVI в. состояло еще из отдельных передовых людей, охваченных жаждой знания и просвещения, наследников вольнодумцев конца XV в. Эти гуманисты поняли преобразующую роль знаний и сыграли выдающуюся роль в истории русского самосознания. Они не стали активными борцами за переустройство жизни, но им суждено было сделаться учителями тех, кто в середине XVI в. снова поднимает свой голос протеста против церкви и иссушающих душу условий крепостнического государства. Кабинетный ученый-гуманист Эразм Роттердамский фактически подготовил выступление пламенного Томаса Мюнцера — вождя крестьянской войны в Германии. В России же вслед за вполне благонадежными Федором Карповым, Мисюрем Мунехиным и резонером Максимом Греком пришли смелый мечтатель Иван Пересветов, еретик Матвей Башкин и борец за счастье угнетенного люда холоп Феодосий Косой.
Глава 15. Последние годы правления Василия III
Начавшиеся успешно переговоры с Казанью неожиданно оборвались весной 1530 г. Как сообщают русские летописи, Сафа-Гирей не выполнил условия присяги (шерти) и «срамоту учинил велику» русскому послу Андрею Пильемову. Поэтому отправленный с новой дипломатической миссией в Казань князь И. Ф. Палецкий был временно задержан в Нижнем Новгороде. На повестку дня снова встал вопрос об окончательном присоединении к России Казанского ханства. В апреле (по Продолжению Хронографа 1512 г. и Софийской II летописи) или в мае (по разрядам) начался третий большой поход русских войск на Казань. И на этот раз сам великий князь в нем не участвовал. Посланы были, как и во время прежних походов, две рати. Судовую рать возглавили князья И. Ф. Бельский и М. В. Горбатый (последний с войсками из Новгорода), конную — князь М. Л. Глинский.
Момент для начала похода был выбран удачно. Ни Турция, занятая своими европейскими делами, ни Крым, раздиравшийся междоусобиями, не могли прийти на помощь казанскому хану. Однако некоторые меры казанцы все же приняли. Они добились помощи ногайцев (отряд мурзы Мамая) и астраханцев (отряд князя Аглыша). Около реки Булака, под Казанью, сооружен был деревянный острог, окруженный рвами. Он должен был прикрывать Казань от московских войск. 10 июля (по разрядам — 12 июля) рати Бельского и Глинского соединились близ Казани.
Основные силы татар и черемисы находились внутри острога. Однако войскам князя И. Ф. Овчины Оболенского (сначала командовал полком правой руки, затем передовым полком конной рати) в ночь на 14 июля удалось овладеть острогом. При этом погибло, по преувеличенным данным Казанского летописца, до 60 тыс. казанцев и ногайцев[1407]. Погиб и командовавший казанскими войсками мурза Аталык, участник обороны Казани в 1524 г.
О ходе дальнейших событий источники сообщают глухо[1408]. После взятия Булакского острога Сафа-Гирей «утече в город». Начался обстрел казанской крепости. Тогда навстречу русским войскам выехали представители казанской знати князья Булат, Аппай и Табай с изъявлением покорности московскому государю. Во всяком случае двое из них известны были промосковскими симпатиями (Аппай участвовал еще в мирном посольстве 1525 г., а Табай — в посольстве 1529 г.). Воеводы привели казанских представителей к присяге, получив заверения, что казанцы пошлют послов в Москву «добивати челом за свою вину», впредь будут «неотступными» от государя, «и царя им на Казань ни отколе не имати, оприче государя»[1409]. После этого русские воеводы вернулись восвояси. Такова официальная версия.
Однако Софийская II и Вологодско-Пермская летописи, а также «Казанская история» вносят в эту картину существенные коррективы. Оказывается, Сафа-Гирей бежал к Арскому полю, за ним в погоню отправился князь И. Ф. Оболенский с передовым полком. Но крымскому хану, судя по Казанской истории, удалось добраться до Астрахани. Казань осталась без хана. Мало того, «город (т. е. Казань. —А. 3.) стоял часы с три без людей, люди все из города выбежали, а ворота городные все отворены стояли»[1410]. И вот вместо того, чтобы войти в Казань, воеводы М. Глинский и И. Бельский не только этого не сделали (перессорились, кому первому войти в крепость)[1411], но даже не озаботились об охране своих тылов: «обозу города гуляя не сомкнута»[1412]. Воспользовавшись этим, черемиса захватила гуляй-город и 70 пищалей (по Казанской истории — 7 пушек). При этом погибли видные воеводы: князь Федор Лопата Васильевич Оболенский (возглавлял передовой полк судовой рати), князь И. И. Дорогобужский и еще несколько военачальников. Взятый в плен еще на Свияге И. М. Клепиков был отвезен в Казань, где его умертвили. Только после этого воевода И. Ф. Бельский приступил к интенсивному обстрелу Казани. Но было уже поздно — взять крепость не удалось, хотя казанцы и «добиша челом воеводам». Всего под Казанью русские войска находились 20 дней, 30 июля они отошли от нее, на следующий день переправились через Волгу, а из-за Волги пошли «на украины муромские и на темниковские места» 15 августа[1413].
