— Сделайте так, как учил нас Иоанн Богослов все в том же Соборном послании: скажите завтра людям правду, мол, анафеме может предать только Вселенский Папа, и что кардинал, я, то есть, уже покинул вашу планету.

— А в дальнейшем...

— Ради Бога... — кардинал сдержанно зевнул и, перекрестившись, потянулся к кнопке. — Не берите себе в голову, ваше святейшество, ведь пути Господни неисповедимы.

Отец Фабиан погасил экран галофона и вскоре уже спал В эту ночь ему снилась пурга — бесконечная пляска миллиардов снежинок. Будто он стоял один посреди этого неугомонного роя безжизненных кристалликов, воды в кроваво-красной, развевающейся на ветру сутане, и ничего живого, ничего более материального, чем его теле и одежд на нем, не было в аморфной пелене.

* * *

Ступив на борт корабля, отец Фабиан решительно направился в армейские отсеки, сопровождаемый удивленный командором Скорпионом и хмурыми взглядами священник. ков свиты. Как только за мной закрылась перегородка, отделявшая милитаристскую секцию корабля от пассажирской Скорпион схватил меня за локоть:

— В чем дело, Фобос? Ты же вроде тщательно скрывал свои намерения?

Посмотрев в глаза своему товарищу, я виновато вздохнул:

— Не сдержался. Аббат довел меня до точки. Дальше терпеть было невмоготу. Как говорили древние, .

Скорпион погладил себе шею, прошептав что-то вроде: «Давно надо было послать их...» — и повел меня к себе в каюту со словами:

— Положение гораздо серьезней, чем ты полагаешь.

— Ха-ха. Вчера то же самое говорил мне епископ. Наверное, я должен чувствовать себя идиотом.

В каюте командора был порядок. Такое случалось только дважды на моей памяти. Первый раз, когда Скорпион ожидал свою подружку, но поскольку она не оценила подвига своего воздыхателя, мой товарищ зарекся впредь убираться по этому поводу. Второй раз порядок в каюте Скорпиона я наблюдал семь лет назад, когда его должен был посетить генерал, дабы присвоить ему очередное звание. Тогда мне удалось внушить моему коллеге, что начальство может и не понять глубокий философский смысл рабочего беспорядка. Теперь мне предстояло узнать третью причину, которая может заставить Скорпиона навести порядок в собственном жилище.

— Так! — произнес командор, включая монитор. — Население Лебедя 61А составляет два с половиной миллиарда человек на четырех обитаемых планетах. Силы экспедиционного корпуса составляют двести шестьдесят четыре тысячи триста сорок человек.

— И на эту песчинку в людском море, — в задумчивости перебил я Скорпиона, — уходит семь процентов системного бюджета. Армия — есть дорогая необходимость.

— А вся проблема, друг мой Фобос, заключается в том, что мы боле не едины. — Командор посмотрел на меня.— Тут сказывается сильное влияние идеологии небезызвестного нам Вольдемариуса.

Фраза эта заставила меня нахмурить брови:

— Нашего Вола?

— Вот именно. И как всегда он в своем репертуаре: все Рожденные — неблагодарные похотливые гады; да здравствует братство искусственников! Короче говоря, чуть ли не фашистская идеология!

— Ну, это ты хватил, конечно... — поглаживая подбородок, я свободной рукой набрал команду компьютеру, и он выдал текст:

"Группа Фобоса — 180.240 боеединиц, тоннаж-1.727.700".

"Группа Вольдемариуса — 60.075 боеединиц, тоннаж-543.500".

"Группа Марта — 24.025 боеединиц, тоннаж — 96.300".

— Самое противное то, — добавил Скорпион, расшифровывая данные по тоннажу, — что Вол прибрал к рукам все четыре дредноута и один крейсер. Остальное — лишь канонерки обслуживания да десяток-другой корветов.

— То есть он явно готовится не к походу, а скорее всего к длительной осаде. С такими силами можно сдерживать натиск не одну сотню лет.

— У нас, — командор затарабанил по клавиатуре, — у нас настоящий атакующий флот. Смотри: десять крейсеров, два десятка линкоров и полный набор вспомогательных судов. Похоже, с такой флотилией мы можем смело бороздить космос...

— Я смотрю, тут еще и Март подвязался. И что же он исповедует?

Командор воскликнул весьма раздраженным голосом:

— Он вообще рехнулся. Засел на своем крейсере около штаба, и, обласканный напуганными генералами, талдычит, что его подразделения будут придерживаться устава.

— Вероятно, он сделал собственные выводы после заварухи на Россе.

— Он просто предатель! — Скорпион принялся бегать по каюте, размахивая руками. — Он, видите ли, будет выполнять приказы командования. А если ему поручат остановить нас или, кошмар просто, подавить грядущее волнение населения? Неужели его ребятишки способны потопить какой-нибудь мегаполис в крови?

— Ну-ну... — я усадил трясущегося Скорпиона и потрепал его вихры. — У тебя слишком буйная фантазия. Скорее всего, Март умнее всех нас, вместе взятых. Может быть, он нашел формулу сосуществования с настоящими людьми. В любом случае устав запрещает нам исполнять полицейские функции...

— А если объявят мятеж? Его устранение поручат экспедиционному корпусу! И Март пойдет на это! Мы все уже не трясемся, ловя на мушку живого человека.

Между прочим, ты сейчас именно трясешься... А что касается остального, я попрошу тебя: свяжись с Волом и Мартом — пусть они прибудут в пятый мегаполис. У нас есть о чем потолковать.

* * *

Ну вот, опять. Опять не дают мне спокойно почивать.

Уже второй раз за неделю. До пункта назначения остается всего-навсего восемь часов, и кардинал предпочел бы провести их в постели. Но едва меня забрала дремота, как как-то принялся настойчиво звонить. "Ваше преосвященство, — обратился я сам к себе, — опять без вас не могут обойтись", — и врубил монитор, ударив по клавише с нескрываемой досадой. Однако на экране возник вовсе не мой секретарь, а Скорпион, поэтому мне пришлось переменить заранее подготовленное выражение лица. Мой дружок безо всяких там извинений и вводных слов сказал:

— Включаю телевидение пятого мегаполиса. Там вот-вот начнется большой шухер.

Картинка зашлась полосами, но вот командор подключил усилитель, и изображение стало вполне приемлемым для восприятия, разве что слегка двоилось — все предметы сопровождали полупрозрачные тени. Оператор, тем временем, показывал запруженную толпой площадь. Как я догадался, это был прямой репортаж. Народ гудел. Народ был , возбужден, и что мне не понравилось больше всего, в толпе бряцали оружием. Боевики потрясали бластерами, отзываясь победными воплями на призывы выступающего. По всей видимости, съемку проводили с чердака высотного здания. Как бы подтверждая мою догадку, камера отъехала от окна, и я увидел человека, стоящего около застывшего в напряженной позе цербера:

— По подсчетам полиции здесь, на Министерской площади, собрались до четырехсот тысяч человек. Они запрудили все прилегающие улицы, и, на мой взгляд, силы полиции не в состоянии справиться с этой толпой, тем более, что ее костяк составляют вооруженные формирования запрещенной партии исторической справедливости. Полиция не в силах разоружить их, так как кругом полно незащищенных людей. Как такое могло произойти? Почему на улицы вышла десятая часть населения города? Ситуация уже вышла из-под контроля. Уже вовсю слышны призывы штурмовать базу экспедиционного корпуса, что само по себе бредово, ибо бластерами ничего не добьешься. Даже те несколько ракетных установок, непонятно как оказавшиеся у реакционеров, ничего не решат. Куда смотрела мэрия? Почему наши дети должны становиться заложниками кучки безответственных политиков, призывающих людей к настоящему безумию...

Репортер продолжал негодовать, но в его голосе я не услышал ноток истинного сожаления. Все произносимые фразы неслись в эфир только потому, что так требовало руководство. А в душе репортера ощущалась только радость от того, что он оказался в гуще событий.

Камера опять подъехала к окну и до меня стали доноситься крики выступавшего: