В самом уголке ящика, скованная разводным гаечным ключом, синела обложка трепещущей на ветру книжонки: "Сборник стихов Валери Ярова". Судя по всему, она по привычке уже не один месяц выставляется на продажу, но ею никто не интересовался, и сборник все дальше и дальше отодвигается к периферии торгового пространства, пока он вовсе не надоест своему хозяину и закончит жизнь в близлежащем мусорном баке, где его подберут мальчишки, чтобы сдать в утиль. Когда я потянулся за книгой, в глазах старика вспыхнуло неподдельное удивление. Продавец поспешно отодвинул в сторону гаечный ключ. Взяв в руки дрожащую будто замерзший ребенок книгу, я открыл ее на первой попавшейся страничке:

Так нелепо, так грязно, убого

Мы живем в благодатной стране,

Но достатка не просим у Бога:

Мы судьбою довольны вполне.

Мы скитальцы по грешному миру,

От младенчества и до седин

На остатках безбожного пира

Жизнь свою понемногу влачим.

И припомнив библейские строки,

Вы бросаете нам на житье,

Только мы вот, увы, не пророки,

А бродяги и просто жулье.

Не для нас вы писали законы,

Не для нас проповедники лгут.

Мы, крестясь, выставляем иконы,

Просто так больше нам подадут.

О, наивные люди, поверьте:

Вы напрасно жалеете нас.

От рождения мы и до смерти

Выставляем порок напоказ.

Мы живем ради плотской утехи,

Мы живем просто так, чтобы жить...

На одеждах зияют прорехи,

И нам некого в этом винить.

Сорок лет в благодатные дали

Моисей вел забитый народ.

Мы с лихвой этот срок отмотали,

Мы дошли, мы свободны и вот:

Так нелепо, так грязно, убого

Мы живем в благодатной стране,

Но достатка не просим у Бога,

Мы судьбою довольны вполне...

Я полез за деньгами, чтобы купить себе сборник, как чьи-то сильные пальцы схватили меня за локоть. Обернувшись, я увидел полицейского, который недавно подозрительно смотрел на меня возле мусорных баков.

— Ваше преосвященство, — зловещим шепотом обратился он ко мне, каким-то затравленным взглядом оглядываясь по сторонам. — Вам лучше вернуться в монастырь.

Тут его взор остановился на фигурке оцепеневшего от страха старичка. Полицейский опять заскрежетал зубами около моего уха:

— Здесь небезопасно находиться одному...

Сказав так, он вежливо, хотя и настойчиво потянул меня было к стоящему неподалеку мобилю с номерами епископата, но я выразил желание заплатить продавцу и сунул ошалевшему старику полтинник. Продавец несколько секунд стоял не шелохнувшись, а затем бросился за мной, пытаясь поцеловать мою руку и приговаривая:

— Какая честь, ваше преосвященство... Какая честь...

— Уйди отсюдова! — рыкнул на него полицейский, сажая меня в мобиль.

Подождав, пока мы доедем до следующего перекрестка, я полностью перевоплотился в кардинала, который сказал:

— Остановитесь, я выйду.

Полицейский запротестовал:

— Мне приказано найти вас...

Тут отец Фабиан вспылил:

— Ну и что! Вы нашли меня! Но это не значит, что вы должны тащить меня обратно в монастырь, будто я спятивший и не отдаю отчета своим действиям.

Шофер не глушил двигатель, и через плечо смотрел то на отца Фабиана, то на полицейского.

— Но аббат Грегор говорил мне... — подал было голос блюститель порядка, но кардинал резко открыл дверку, позволив снежному вихрю ворваться в салон:

— Передайте аббату Грегору, пусть он идет в задницу! Вы поняли меня? Его наглость переходит все границы! Мне надоела роль набожного придурка Фабиана. Теперь я становлюсь кардиналом Фобосом.

— Но, ваше преосвященство... — полицейский протянул руки вслед отцу Фабиану и замер на несколько секунд в такой позе, вызывая недоумение у некоторых прохожих, потом спохватился, со злобой стукнул дверкой машины, и мобиль умчался в начинавший стихать снегопад.

* * *

Пока я возвращался на площадь Первопроходцев, снег совсем закончился, и неожиданно из-за туч появилось слепяще-медное солнце. Оно осветило свежезасыпанные кварталы мегаполиса задорным светом, играя рыжими искрами в легкой поземке. Тем временем на самой площади происходило нечто интересное. Примерно две тысячи человек стояли вокруг превращенной в трибуну грузовой авиетки, слушая пламенную речь оратора. Я подошел так близко, что смог разглядеть его лицо. Уже с первого взгляда мне стало ясно, что на трибуне лидер рабочего движения. В любой части галактики профсоюзных боссов очень легко узнать. Первым бросается в глаза несоответствие изысканной одежды и пролетарского выражения лица. Было бы лучше если:, бы они выступали на митингах в привычной для рабочих, одежде, а не наряжались, словно на светский раут. А потом эти речи! Это трогательное обилие междометий, когда человек хочет выразить свою мысль, а в итоге получается: "ну, это, елы-палы". Редко, очень редко попадаются исключения из данного непривлекательного ряда профсоюзных заводил, которые любят заваривать крутую кашу, успевая вовремя умыть руки.

Демонстрация была явно санкционированной, поскольку взвод церберов не делал никаких попыток ее разгона. Сами собравшиеся размахивали красными флагами, подбадривая себя пивом и более крепкими напитками. На противоположной стороне площади, около впечатляющего небоскреба, тоже собрались люди — толпа зевак, состоящая, в основном, из пенсионеров и подростков. Я присоединился к этой толпе любопытствующих, спросив одну изысканно одетую даму:

— Извините, госпожа, это что, митинг коммунистов? Прежде чем ответить, она с ног до головы осмотрела меня, а потом вновь устремила взгляд на трибуну.

— Я не знаю, кто такие коммунисты, молодой человек, — сказала она будто бы и не мне. — Там, — госпожа грациозно махнула ручкой, — патриоты нации. Хотя, — тут она иронично улыбнулась, — многих, право, не стоило бы выпускать из психушек.

Госпожа посмотрела на меня с большим интересом:

— Вы не здешний?

— Нет, я с Земли.

— Первый раз за последние сто лет разговариваю с жителем Земли... У вас там, наверное, жиды тоже прибрали всю власть к рукам?

— Хм, — я неопределенно улыбнулся, — а кто такие, собственно, эти самые «жиды»?

Госпожа вскинула брови и посмотрела на меня, как на полного идиота:

— Вы не знаете, кто такие жиды?

— Нет. В первый раз слышу это слово.

— Очень интересно вы там живете, на Земле. Сколько раз я хотела растрясти мужа на туристической вояж, но он только руками машет. Ах, Земля...

Госпожа уже забыла о митинге и принялась распекать своего скупого муженька, но вскоре осеклась, вероятно, сообразив, что наговорила много лишнего.

— Жиды — это самодовольные, носатые евреи! — коротко тявкнула она, и, усердно работая локтями, начала выбираться из толпы.

Тут ветер стал дуть в нашу сторону, и мне удалось разобраться в хриплых фразах ораторов. Патриоты как раз принялись кричать о том, что мы, мальчики для битья то есть, ни черта не делаем, а съедаем десять процентов планетарного бюджета. Потом на трибуну взобрался, судя по профилю, самый натуральный еврей и громоподобно объявил, что жиды захватили власть и гноят трудовой народ. Я посмотрел по сторонам: никто не хохотал над этим балаганом, только один старичок, заметив мой взгляд, лукаво подмигнул, и мы улыбнулись, поняв друг друга без слов. В этот момент ораторы опять поменялись. Теперь с трибуны вещал жирный до безобразия очкарик. Он представился экономистом и просветил народ, что безработица, мол, растет, и что пора переселять народ на другие планеты. О том, что производимая здесь продукция никому не нужна, в о том, что местные власти тормозят приватизацию, жирдяй, конечно, предпочел умолчать (еще на Земле я прочел пару статей о социальном и экономическом положении колонии). После экономиста на трибуне оказался маленького Роста человек в сутане. Он принялся совершенно не по делу размахивать распятьем. Личность отца Фабиана протестующе вопила у меня внутрях, но командор Фобос не хотел стать свидетелем прилюдного линчевания кардинала. Священник тем временем поведал миру, что церковь и искусственники несовместимы, и что визит кардинала нелюдей, то есть меня, нужно расценивать, как происки сатаны. В толпе раздались крики, дескать, даешь монастырь, киберы привели парализаторы в боевое положение. Слушая митинг, я понял, что с этими людьми нельзя договориться. Эти существа привыкли жить инстинктами: бей-беги, хватай-кусай, ну и секс, конечно, как высшее проявление их разума. И что самое интересное, я понял — передо мной воистину счастливые люди, ибо они не обременены никакими моральными терзаниями. Они знают: согрешил — пойди в церковь, там простят тебе грехи твои. И никаких сомнений в правильности собственной точки зрения. Несчастливы только те, кто ищет смысл жизни, кто не уверен в своей правоте. Здесь это интеллигенция, то есть «жиды» по местной терминологии, да мальчики для битья...