Пусть Господь покарает меня,
Только я остался свободен.
В ожидании судного дня
Проповедники бродят в народе.
Они знают Писания текст.
Они учат любви и смиренью.
Но на плечи взвалив тяжкий крест,
Не удастся найти облегченье.
Я свободен, свободен творить,
И порокам ночным предаваться.
Я свободен, свободен любить,
Ненавидеть и просто смеяться.
Я свободен от ветхих канонов,
И от древних, замученных слов.
Да, мне нравится речь богословов,
Но не нравится тяжесть крестов.
Вы считаете чудом прозрение,
Вы теперь отреклися от прошлого.
Но со времени грехопадения
В мире все-таки было хорошее.
Я свободен предаться порочному,
Или доброе сделать пытаться.
Пусть в душе моей есть червоточина —
Я свободен с душою расстаться.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Покайтесь в грехе первородном! Так искренне, так благородно! Ведь с чувством неясной вины мы были на свет рождены.
Коль сказано в Ветхом Завете, что мы — нехорошие дети, что нас так легко соблазнить, зачем тогда было творить?
Но есть одно право отцовства — отречься от злого потомства. Изгнать нечестивых из рая, себя от грехов ограждая.
Но кажется мне, что мы сами порвали тогда с небесами, узнавши от честного змия, мол, есть еще игры иные.
И маемся мы бесконечно. И дохнем от боли сердечной. Грешим и мечтаем о рае, в который с грехом не пускают.
«Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела твои, и душа моя вполне сознает эго. Не покрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было».
Псалтырь, Псалом138: 14-15.
Отцу Фабиану не нравился красный цвет. Вернее, тот несомненный кровавый оттенок, в который была окрашена сутана кардинала. Платье это висело перед ним на плечиках в вещевой нише каюты и сверкало искорками отраженного света галогеновой лампы. Именно из-за столь странного предубеждения отец Фабиан не часто облачался в этот безразмерный балахон, хотя правила этикета требовали только такой формы одежды. Вселенский Папа не раз отчитывал его за это перед сотней других кардиналов, непременно напоминая и о бластере, который отец Фабиан всегда носил в специальной складке сутаны. Он не мог отказаться от оружия. Бластер был частью его организма. Так было с самого рождения. Ведь всего пять лет назад он был не кардиналом экспедиционного корпуса, а старшим офицером на крейсере — тогда его звали командором Фобосом. В принципе, должности эти были равнозначными, и когда создавали новую епархию — христианскую церковь экспедиционного корпуса (дабы упорядочить религиозный бум в армии), — такое назначение не было неожиданностью для Фобоса, известного своими вдохновенными проповедями. Он просто переменил мрачноватое имя на более благозвучное.
Надо сказать, что отец Фабиан не был набожным человеком, вернее, он верил в Бога по-своему. Кардинал экспедиционного корпуса не утруждал себя постами и ежедневными молитвами. Однако в нем было то, что с лихвой компенсировало эти пороки. Будучи рожденным как мальчик для битья, отец Фабиан с младенчества мог без затруднения говорить стихами, а это придавало его проповедям неподражаемый мистический оттенок.
Вздохнув, отец Фабиан скинул свою будничную одежду и сделал шаг в сторону ниши с сутаной, но задержался у большого зеркала, осматривая себя. Кардинал был молод: физиологически ему минул двадцать первый год, но это только функциональное состояние его организма. Вот уже восьмой десяток лет отец Фабиан существовал на этом свете, и страшно было подумать, сколько десятилетий еще впереди. Он будет жить долго. Очень долго. Может быть, даже пятьсот лет. Если, конечно, ему позволят такую роскошь. Последняя мысль заставила кардинала улыбнуться, и он принялся играть внушительными, подозрительно рельефными мускулами, делая плавные движения на манер восточных единоборств. Наконец, отец Фабиан облачился в кровавый наряд, подобающий его сану, последний раз оглядел каюту, убеждаясь, что ничего важного не забыто, и вышел в коридор, набрав на замке новый шифр. Подождав, пока загорится маленький зеленый светодиод, означавший, что дверь действительно закрылась, кардинал пошел в сторону лифта, ступая по мягкому, шумопоглощающему покрытию, машинально похлопывая себя по бедру, где в складках сутаны был спрятан бластер.
В кают-компании, переоборудованной по случаю в походную часовенку, отца Фабиана уже ожидали его сопровождающие. Кивнув им, кардинал принялся служить обедню. Мысли его при этом совершенно не касались произносимого, а витали скорее в туманном клерикальном эфире. Отец Фабиан вспоминал свой последний разговор со Вселенским Папой. Глава католической церкви был тогда явно не в духе. Отец Фабиан догадывался, в чем тут дело. Всего за день до назначенной встречи закончился конгресс христианских церквей, на котором, по злорадным слухам, Вселенский Папа опять сцепился со Вселенским Патриархом. Окружающие давно смотрели на эти конфликты через призму тривиальной неприязни стариков друг к другу. Вселенский Папа был неумолим, если дело касалось нарушений целебата, поскольку был женоненавистником, то есть, опять же по крамольным слухам, симпатизировал невинной голубизне. Именно на последний момент нет-нет да намекал Вселенский Патриарх, провозглашая истинную святость только ортодоксальной церкви. Отцу Фабиану на той встрече было предложено возглавить католическую святую миссию в систему 61 Лебедя. Кардинал поинтересовался было у Вселенского Папы, с какой целью организовывается этот вояж, но в ответ получил только устный ворох цитат из Нового Завета, произнесенных капризным старческим голосом главы церкви. Сейчас, по истечении недели полета, отцу Фабиану казалось, что он просто мешал каким-то неведомым силам, находясь возле командования экспедиционного корпуса на Земле. Кардинал, правда, совершенно не знал, что именно замышляется во время его отсутствия, но нутром чувствовал неладное. Еще будучи командором Фобосом, он крепко усвоил: пакости творятся именно тогда, когда потенциальные противники усланы за несколько парсеков. Время балов, благородных поединков и свободных дискуссий сменилось эпохой закулисных интриг с труднопредсказуемым концом, ибо ни один человеческий мозг, ни один архисложный компьютер не может предугадать реакцию на происходящее населения окраин, все время настроенных на суверенизацию...
Тут отец Фабиан заметил, что все кругом застыли в напряженном молчании. Кардинал, оказывается, на автопилоте уже закончил обряд, но, поглощенный своими мыслями, продолжал стоять у алтаря, вызывая недоумение у окружающих. Произнеся: «Аминь!», — отец Фабиан благородным жестом распустил паству, которая, одобрительно перешептываясь, засеменила прочь. Когда кают-компания опустела и киберы-дьячки, сложив сусальные причиндалы походного алтаря, телепортировались восвояси, смешно подбирая сутаны, чтобы уместиться в рамку транспортного устройства, отец Фабиан заметил офицера, стоящего у входа.
— У вас проблемы, сын мой?
Голос кардинала был приятен. Отец Фабиан умел особым манером произносить гласные, как бы округляя звук.
— Да так, пустяки, папаша.
В этот момент кардинала не стало. Личность, которую я носил в себе, и которая торжественно наименовалось кардиналом экспедиционного корпуса отцом Фабианом, была на время отключена от моего сознания. С человеком, стоящим напротив меня, я мог быть самим собой — командором Фобосом. И не надо было изображать из себя величественного священника, о котором мне даже писать удобней в третьем лице, поскольку, скажем, фраза «я осенил крестом» должна означать, что мне пришлось засветить кому-то этим предметом в лоб, а если я напишу: «Отец Фабиан осенил крестом», — то это подразумевает, что личность священника, овладевшая на время моим телом, сделала в воздухе определенный жест, благословляя кого-либо.
