Так что лаборатория, полагали старики, была, наверное, не в самом этом доме, а по соседству. До войны в глубине их двора стояли в ряд сараи с дровами и прочим, а еще раньше, чего я уже не помнил, в том же ряду – какая-то деревянная халупа, развалина, тоже причисленная к их «строению» и, значит, тоже под номером три… Вот не там ли? Не оттуда ли всякие ее остатки, которые мы после находили?
Может, и там, в развалине, потому что по одним известиям лаборатория была великолепно оснащена, имела целых семнадцать станков, химическое и пиротехническое оборудование, по другим – средств Тихомиров с Артемьевым почти не получали, «мастерскую они содержали на собственные деньги… работали тогда они ночами, в холодном, нетопленом помещении, при плохом свете, недоедали, недосыпали. Чтобы «не прогореть», изготовляли в мастерской детские игрушки, продавали на рынке свои вещи…» («Красная звезда», 13 сентября 1967 г.).
Побывали мы и на месте развалины. Титов ковырнул сырую глину носком.
– Что, ржавую ракету хотите найти?
– Да… Все как у нас было…
Прошли по Тихвинской. Тогда, совсем недавно, кажется, там еще можно было увидеть следы прежней Москвы, представить себе окраинный старомосковский быт. Горбатая булыжная мостовая, палисадники за штакетником, крылечки под железными навесами, церковь… В ней, надо полагать, склад или тоже, смотришь, какая-нибудь мастерская. В конце улицы, в переулке направо, – маленький Минаевский рынок. Это сюда, значит, ходили торговать нажитым и самодельными игрушками два немолодых человека, и никто там на них не обращал внимания – мало ли таких…
– Все как у нас…
Сдал Иван Васильевич, сильно сдал, и прямо на глазах. То ему все некогда было, новые дела его звали, а тут – в лирику впал. А может, так и надо, подводя итоги… Заговорил про какую-то дачку, отданную под их Осконбюро после НИИ ВВС. В Петровском парке стояла дачка, теперь тоже снесена. По утрам они в ней печи топили, днем хлопотали о далеком будущем, казавшемся близким, вечером вешали на ее дверь амбарный замок. Потом работали где-то в районе Масловки, летом – прямо во дворе, придавив чертежи кирпичами, а под навесом играл патефон, чтобы дело шло живее. На заборе пацаны висели, любопытничали.
И «топляк» Иван Васильевич поднял, без этого не обходился. Будто бы Алексей Толстой, когда писал «Аэлиту», под видом мастерской инженера Лося изобразил что-то и правда существовавшее в те времена. Не Тихвинскую ли?
Не думаю. Если Толстой и впрямь срисовал своих героев с реальных ракетчиков, тогда прототипом инженера Лося ему скорее всего послужил не Тихомиров и
не Артемьев, а знаменитый Ф. А. Цандер. Лось с Цандером и внешне – одно лицо, и оба одержимы космическими далями. «Но мы летим на зов», – гордо заявляет иностранному корреспонденту инженер Лось в убогом сарае, еле освещенном лампочкой в жестяном конусе. «Вперед, на Марс!» – не уставал призывать Цандер, работая в комнате, где, вспоминают его соратники, «было все, что относилось к производству на заре ракетной техники, только не было окон и дневного света». «…Люди шарахаются от меня, как от бешеного», – жалуется инженер Лось. Астра Фридриховна Цандер рассказывает, как однажды, завидя ее отца у подъезда, кто-то завопил: «Вот он, вот он, смотрите, идет, межпланетными путешествиями занимается!..»
Чем занимались в своей лаборатории Тихомиров и Артемьев, никто посторонний знать не мог, да и не требовалось Толстому у них бывать: тот же антураж, как видим, его встретил бы и у Цандера, и у Гроховского, и у Курчевского в автомастерской, и вообще в любом тогдашнем такого рода творческом заведении. Помните? Пустынная набережная реки Ждановки, захламленный железом двор и сарай, где инженер Лось построил свою ракету и откуда улетел на Марс… Но там хоть река была, набережная была, торжественные длинные тучи «будто острова, лежали в зеленых водах неба», – в общем, красиво, – а на Тихвинской, когда мы по ней ходили, только галки кричали в голых липах.
Все эти мои соображения после, в машине, Титова не трогали. Он и сам знал, что слух насчет «Аэлиты» – скорее всего ерунда, просто любопытная, как он выразился, фиоритура, не более. Другое ему запало тогда в душу: то, с чего я начал эту главку. Решительно все было одинаковым у них с Гроховским и у ракетчиков, в том числе и человеческие судьбы. Гроховского уничтожили – и основных наследников Тихомирова уничтожили (сам Н. И. Тихомиров умер в 1930 году). Гроховского обокрали – и наследников Тихомирова обокрали: приписали их заслуги некоему А.Г. Костикову, будто бы единолично создавшему наше ракетное оружие перед самой войной. Тем не менее «катюша» успела к 1941 году, хотя и впритык, а воздушные десанты применялись в войне «ограниченно».
Судя по его дальнейшим высказываниям, он очень хотел в этом разобраться. Но и тут не успел.
Напомню, что также и в моем рассказе было обещано больше вопросов, чем ответов. Разумеется, в конце концов ответы будут найдены. Да и я еще надеюсь принять участие в поисках,
Глава четвертая
1
Переведенный из Новочеркасска в НИИ ВВС, Гроховский в первое время мог целыми днями бить баклуши – если бы ждал заданий. Эта воля продолжалась месяца три-четыре; к нему, он чувствовал, присматриваются. Ну что ж, он себя проявлял: когда хотел – летал, когда хотел – конструировал что хотел, но то и другое с максимальной отдачей сил. И тоже присматривался.
Весной 1929 года Баранов предложил ему, а понимать надо было – приказал сосредоточиться на технике для будущих воздушно-десантных войск.
С парашютами тогда Гроховский был знаком лишь теоретически, думал о них то же, что и большинство других летчиков: вещь малонадежная – тряпка. Может не раскрыться, может лопнуть, в воздухе неуправляема, подвластна всем ветрам… Для десанта такое не годится, разве только для высадки разведчиков, диверсантов. А десант должен будет высаживаться сгруппированно и там, где ему укажут.
Но служба есть служба. И первым делом Гроховский испытал парашют на себе. Заранее рассчитал прыжок, был уверен, что достаточно точно. По расчету получилось, что, если покинуть самолёт на высоте 1200 метров в тот момент, когда он подойдет по ветру со стороны села Хорошева к границе Центрального аэродрома, приземление состоится как раз в центре летного поля.
Расчет подвел. Гроховского унесло не только за аэродром, но и за Ленинградское шоссе, за дома на другой стороне, чуть за трамвайные провода не зацепило. Верно, значит, что вещь эта, парашют, – ненадежная для десанта. Угодил он в огород рядом с цыганским табором. Цыгане обрадовались гостю с неба, принялись петь и плясать вокруг Гроховского, а тем временем цыганки изрезали «Ирвин», растащили куски шелка на юбки и шали. За подаренный таким образом цыганам парашют Гроховского потом обязали заплатить. Сумма – приблизительно его двухгодовая зарплата; так что едва ли он сам выкрутился из этого положения, скорее всего долг с него в конце концов списали. Как многое с него в дальнейшем списывали – и никогда об этом не жалели, до 1937 года.
И еще трижды прыгнул Гроховский, с каждым разом уменьшая высоту, потому что, чем меньше высота, тем скорее десантники приземлятся, тем труднее противнику встретить их, перестрелять в воздухе, не дать собраться.
Четвертый прыжок едва не стал для него последним. Несмотря на уточненные расчеты, Гроховского опять унесло порывами ветра за границу аэродрома, швырнуло там на ограду из колючей проволоки. Зацепившись за нее, он хлопнулся спиной о землю. Паралич, госпиталь.
В госпитале, едва зашевелились руки, он снова приступил к расчетам, наброскам будущих конструкций, своих. А как только поднялся, его вызвал Баранов.
Разговор в Управлении ВВС состоялся втроем: в нем участвовал Тухачевский. Телефоны, чтобы не мешали, были переключены на адъютанта в приемной.
Ветераны утверждают, что Гроховский уже тогда развернул перед высшим начальством буквально всю картину своих предстоящих работ. Всю – за исключением, может быть, отдельных фрагментов, деталей, мелких вспомогательных объектов, понадобившихся и сконструированных впоследствии.
