Почему без него не получались? Наверное, потому же, почему без Гроховского сникла воздушно-десантная техника. Мы были первыми и по времени, и по совершенству этой техники, и по ее количеству, а когда она понадобилась – ее у нас оказалось мало. «Поэтому в начале войны, – пишет Г. К- Жуков, – задачи авиадесантных войск могли выполнять только старые авиадесантные бригады, объединенные в новые корпуса, а большинство личного состава новых соединений использовались как стрелковые войска».
В том, что динамореактивные пушки получались у Курчевского (включая, заметим, и ручное «безотдачное гладкоствольное ружье» – то, что впоследствии сконструировали немцы: фаустпатрон; схему этого ружья также приводит П.В. Ильинский), несомненна заслуга Тухачевского. Конструктор В.Г. Грабин вспоминает, что в 1933 году Тухачевский собирался будто бы вообще ликвидировать классическую артиллерию, заменить ее динамореактивной. Едва ли так: что-то тут недосказано, от чего-то Грабин явно уводит читателя. Ошибка Тухачевского, если он и вправду такое задумал, слишком элементарна. Досадно, очень досадно, что из-за протестов старых работников артиллерийской промышленности мемуары Грабина долго не публиковались (не считая сокращенного, как раз и вызвавшего протесты журнального варианта в «Октябре» в 1973 году), а теперь уж автора ни о чем не спросишь, без него исправления не внесешь. Нет, не протестовать надо было, не запрещать книгу, а спорить с ней – открыто, печатно, и тогда, возможно, хотя бы отдельные недоумения рассеялись бы.
В.Г. Грабин пишет, что впоследствии ошибка была исправлена, очевидно уже без Тухачевского. «Но, восстановив в законных правах классическую артиллерию, мы, к сожалению, прекратили на некоторое время работу по созданию динамореактивных пушек. В первые годы войны Государственный комитет обороны СССР поручил Центральному артиллерийскому конструкторскому бюро возобновить работу по ДРП. ЦАКБ успешно справилось с этой задачей…»
Вы что-нибудь поняли?
Когда именно «ЦАКБ успешно справилось с этой задачей», поставленной в первые же годы Великой Отечественной войны, если в войне этой динамореактивные орудия с нашей стороны не применялись? Курчевский посмертно реабилитирован в 1956 году – почему же еще через пятнадцать – двадцать лет, вспоминая довоенную динамореактивную артиллерию, работу над которой «мы, к сожалению, прекратили на некоторое время», Грабин забыл сказать, что работа эта была Курчевского, и ничья другая?
Не потому ли, почему и Гроховского кое-кто постарался вновь «забыть»?
По словам К. К. Глухарева, динамореактивные пушки решено было возродить в 1942-1943 годах. Создали комиссию под председательством Ворошилова, разыскали, свезли в Москву уцелевших соратников Курчевского. Но ничего не получилось: ни чертежей не нашли, ни образцов орудий. Все оказалось уничтоженным. (Много лет спустя несколько образцов все же нашли, те, которые сейчас в Ленинграде, в музее артиллерии.) И. Курчевского заменить никто не смог – никакое ЦАКБ… Комиссия регулярно собиралась, пила чай, ела бутерброды, написала доклад, представила его Государственному комитету обороны. Сталин доклад прочитал, захлопнул, толкнул его по столу к Ворошилову:
– Вместе с грязной водой выплеснули и младенца! Глухарев же сказал мне, что есть такой чудной слух,
будто Курчевский дожил до 1943 года. Кто-то будто бы видел его на фронте, в форме полковника, разумеется «в сопровождении», и что он там налаживал «катюши». Константин Константинович сам себе не верил, но, чувствовалось, втайне надеялся: а вдруг! Вдруг – чудо, и кто-то еще о нем слышал?
Все же я спросил об этом Б.С. Стечкина.
– Неужто вы допускаете, что такое могло быть, – удивился старый академик. – О юноша!.. Да если бы Леонид Васильевич дожил до 1943 года, он и потом уцелел бы, так как был до зарезу нужен. Стал бы и генеральным, и все такое прочее… А раз не стал, значит, не дожил. Насколько я понимаю свойства его личности, с ним все решилось быстро. Услышав, в чем его обвиняют, он, вероятнее всего, засадил чернильницей в башку следователю. Ну а что было дальше – говорить нечего…
По-моему, Б.С. Стечкин, тоже хлебнувший тюремной баланды, не предполагал, каким был конец Курчевского, а точно знал.
5
Что было бы, если бы?..
– Нет, – скажут, – вы уж давайте о том, что было! К фактам ближе, к делу… Не то все эти если бы да кабы далеко заведут, откуда потом не выберешься!
Значит, надо, чтобы не завели. Совсем же не смотреть в эту сторону, совсем не ступать на этот зыбкий путь, согласен, нельзя, потому что в истории, где опыты в чистом виде не повторяются, а учить должны, иначе как с помощью «если бы» не понять, чем приходилось расплачиваться за то, что могло бы быть, но было упущено, погублено.
В Великой Отечественной войне наши воздушно-десантные войска применялись ограниченно – вот какое сейчас найдено обтекаемое слово. Что таким и будет применение – ограниченными- специалистам стало ясно давно, еще накануне неизбежной войны. «Сочетание парашютных десантов, захватывающих аэродромы, с посадочными десантами, использующими их, является страницей, вырванной из книги о Красной Армии, которая первая продемонстрировала эти методы в широких масштабах на маневрах 1935 года», – писал военный обозреватель Г. Российский 19 мая 1940 года в газете «Нью-Йорк тайме».
А если бы страницу не вырвали?
Динамореактивная артиллерия с нашей стороны во время войны совсем не применялась, поскольку работу над ней «мы, к сожалению, прекратили», раскаивается В.Г. Грабин.
А если бы не прекратили?
Или чуть-чуть повернем вопрос: что в свое время помешало В.Г. Грабину и тем, кого он еще подразумевает под «мы», прекратить ту же самую работу – создание боевой ракетной техники, но просто другого конкретного объекта: «катюши»?
Что было бы, если бы и «катюши» у нас не было?
Может быть, в таком повороте вопрос окажется сейчас ближе к фактам, к делу.
И.В. Титов попросил прокатить его по местам их прежней деятельности с Гроховским. Мы побывали возле Управления ВВС при Баранове и Алкснисе, Наркомтяжпрома при Орджоникидзе, в Колобовском, от Колхозной площади проехали по маршруту Гроховского в Осконбюро: через площади Коммуны, Борьбы… На углу Перуновского переулка и Тихвинской я притормозил:
– Знаете, что было в этом доме? Здесь начиналась «катюша».
– Зайдем?
Собственно, в «катюшинской» истории, тоже предостаточно запутанной, это лишь одна из версий, хотя сейчас наиболее признаваемая: что в 1921 году, чуть ли не с ведома В.И. Ленина, на Тихвинской, дом три, обосновалась «Лаборатория для разработки изобретений инженера Тихомирова» – пороховых ракетных снарядов. Трудились в ней двое – сам Николай Иванович Тихомиров и присланный ему в помощь знаток ракетного дела, бывший офицер Владимир Андреевич Артемьев.
То ли из-за секретности, то ли по малости своей и незаметности, но лаборатория их у окрестного населения слыла не лабораторией, а просто починочной мастерской.
Лет пятнадцать назад дом этот снесли, не посчитались с просьбами ветеранов-ракетчиков отдать его под музей. Мы с Титовым побывали там буквально накануне выселения перед сносом. Иван Васильевич подкупил тамошних старожилов тем, что он человек «их времени», я – тем, что знал, что там было в «их время». Но от воспоминаний о лаборатории они как-то все уходили. Уж мы и так и эдак… Рассказали им, что Тихомиров был лет шестидесяти, с большой белой бородой, с темными, грустными, как будто восточными глазами. Голос имел, говорят, – густой бас. Артемьев – намного моложе, но вида нездорового, бритый, глаза словно припухшие, лицо твердое, в резких складках…
Нет, с достоверностью никто из стариков таких людей уже не помнил. Мелких предприятий, самых разных, в этих местах при нэпе было не сосчитать: окраина города, народ здесь обитал в основном мастеровой… И бритых, и бородатых хватало. Только навряд ли, нам сказали, те двое работали в самом доме, так как неверно пишут, что он был нежилым. Внизу в нем всегда, еще «с дореволюции», были «квартиры», то есть комнаты в общем длинном коленчатом коридоре, а второй этаж сразу, как объявили нэп, заняла чайная богатого человека Федотова, пьяная, шумная, – и сомнительно, чтобы в таком развеселом месте кому-то дозволялось приготовлять пороховые смеси, хотя бы и в лабораторных дозах. Здесь во всякое время музыка гремела и песни, здесь – мы сами сходили, убедились – на стенах в бывшем парадном подъезде сквозь слои позднейших побелок упрямо проступала трактирная экзотика – цветы и райские птицы.
