Тов. Бартини… Больше этого о нем тогда сообщалось лишь в специальных изданиях, не всем доступных.

Но сам он не сомневался, что в конце концов известность к нему придет, широкая, что ее принесут ему и его научные труды, и проекты самолётов, и вся история его превращения «из оливок в картошку». Он очень торопился в последние годы. Некоторые свои работы он закончить не успевал, понимал это и спешил довести их до наивозможной ясности – для тех, кто заинтересуется ими после него. Поэтому на четвертом этапе жизни, после 75 лет, он еще больше упростил свой быт, экономя часы, минуты, и в то же время стал чаще видеться с людьми. Поэтому и повесть писал, хотя и урывками, вставляя в нее популярные рассказы о сложнейших научно-технических делах… А в одно из наших с ним ночных бдений я нашел в бумагах Бартини несколько сколотых булавкой листков – рассказ о его первом вечере в московском общежитии Реввоенсовета: как он, лежа на грубо окрашенной койке, вспоминал тогда о прошлом и пытался угадать будущее, – с размышлениями уже более позднего времени, с позиций много чего с тех пор повидавшего автора. Видимо, это писалось либо как заготовка для повести, либо как материал для биографов, историков.

Писал он, что, когда вступил в компартию, в 1921 году, его отец, также ставший итальянским подданным, был уже государственным секретарем королевства^[8]. С отцом Роберто расстался. Сожалея о расставании, не ссорясь, но навсегда. Больше они не виделись, только изредка переписывались. Мама Паола давно умерла. В Аббации, дачной местности недалеко от Фиуме, снимала виллу одинокая тетя Елена, мамина сестра, единственный родной человек, с которым Роберто встретился, вернувшись из русского плена. Он был на нелегальном положении, поэтому сначала послал к ней пекаренка из булочной, вызвал ее на свидание, объяснил, что в лагере под Владивостоком в офицерском бараке числился «совверсиво» – бунтарем, большевиком, и, значит, упаси ее бог проговориться о его плене кому-нибудь из соседей. Для них он просто надолго уезжал, о чужих странах он им порасскажет.

Все в этих местах оставалось прежним, замерло, ничего не изменили в здешнем укладе жизни война, революции, перекраивание карт… Мировой славы курорт на берегу теплой бухты, с трех сторон отгороженной от остального континента изогнутым горным хребтом, прикрывшим ее от северных ветров. Праздная толпа на улочках, островерхие крыши каменных домиков, наклоненная к морю площадь с церковью. На паперти калеки, нищие в лохмотьях. Чистый звон колокола: клим-клан, клим-клан… Внутри храма длинные, потемневшие за столетия скамьи, голоса молящихся возносятся к сводам, колеблются огоньки толстых свечей, плывет слоями сладкий дым ладана, в высоких витражах тусклый свет угасающего дня…

С площади Роберто поднялся к бывшей отцовской резиденции, постоял у ее решетчатых ворот. Рассмотрел сквозь них уходящий за дом сад – мама любила гулять там с черной вежливой Алисой, а подросший Роберто катался по дорожкам верхом на пони. Представил себе, закрыв глаза, покои дома: свои комнаты, будуар донны Паолы с легким запахом туберозы, маминых духов, кабинет отца. В кабинете – застекленные книжные шкафы до потолка, удобные тяжелые мягкие кресла вокруг стола с резными красного дерева подставками для книг, бронзовые часы, их гулкий бой, хрипение перед боем. Большую картину с дубовой ветвью внизу рамы: эпоха Рисорджименто (национально-освободительное движение итальянцев), казнь тринадцати генералов пьемонтской повстанческой армии. Австрийскому сановнику надо было иметь предостаточно отваги, чтобы держать у себя дома такую картину! Пасмурный рассвет, столбы с перекладинами, свисающие с перекладин веревки… Лет через тридцать Роберту, приехавшему работать в Таганрог, местные патриоты в шутку объявили, что это судьба, что у них его ждет успех, так как в Таганроге когда-то жил, правда недолго, Гарибальди.

…Вице-губернатор, убежденный демократ, вольтерьянец, рассказывал сыну, кто и как выращивает пшеницу, строит дома и исцеляет болезни, как несправедливо устроены государства и чего требовали рабочие элеватора, прошедшие однажды с красными флагами по улицам Фиуме. Впрочем, тогда шествие закончилось мирно, только развлекло отдыхающую публику. Рассказывал, по каким законам движутся в небе планеты и звезды, что за сила подняла в воздух крылатую машину – аэроплан, пролетевший как-то в воскресенье по широкому кругу над бухтой, и почему оскудел некогда богатый и могущественный род князей Скарпа, соседей Бартини. Пение множества птиц в запущенном княжеском парке было слышно в хорошую погоду даже на судах на рейде.

Ничто, казалось, не могло всколыхнуть город, сонным он был, даром что на перепутье цивилизаций. Райский уголок, с точки зрения обывателей: никаких изменений не только за годы войны – за века… Поднявшись выше, на каменистую площадку за резиденцией, Роберто увидел вдали растворенные в дымке острова архипелага, пригороды, порт, гостиницы, пансионаты в лавровых рощах, на несколько километров протянувшийся вдоль извилистого берега деревянный помост, снующие возле него белые яхты, катера, лодки. Плавать Роберто выучился в великолепно оборудованной купальне «Анджолина», защищенной сеткой от акул, гимнастике – в спортивном клубе «Кварнеро», для избранных. Мог в любое время, если ветер был не слишком крепок, выйти в море на двухмачтовой вице-губернаторской шхуне «Регина». Тренер по плаванию Карло называл мальчишку «ваша милость»; пожилой, дважды побывавший в кругосветном плавании капитан шхуны при появлении «его милости» брал под козырек, в пути старательно объяснял свои команды и действия матросов. Изучив назначение и устройство парусов, бимсов, шпангоутов, Роберто в своей домашней мастерской построил модель «Регины», капитан и вице-губернатор очень ее хвалили. Развитие человека должно быть гармоничным, считал барон Лодовико, воспитание – трудовым, и его наследник был постоянно занят, к огорчению друзей – Бруно, Ненко, красивой Джеммы. Книги, школа, работа, спорт…

Но мадонна! Не пора ли забыть все, что было и никогда больше не вернется? По крайней мере не думать об этом, лежа на скрипучей железной койке в промерзающей комнатенке пять шагов на семь… Ни к чему такие воспоминания сотруднику Научно-опытного аэродрома, что на Ходынке в суровой Москве, и уж тем более главному конструктору в конце его долгой нелегкой жизни!

Мне в наследство осталось начисто перепечатанное начало его повести. Нет, ничего он о своем прошлом оттуда не вычеркнул, наоборот, еще добавил размышлений.

Невозвратное, в первые двадцать пять лет – экзотическое, оно тем не менее было как-то связано и с его настоящим, и с будущим, сколько бы этого будущего у него ни осталось. И, сравнивая себя в прологе со звеном в длинной цепи своих предков и потомков («Стык грядущего и прошедшего…»), Бартини пишет:

Каждый миг вечен.

Неразрушимо звено

неразорванной цепи

Вечного свершения.

В нем я живу.

А его цепь переплетена с другими, со множеством других, и это сплетение тоже не разнимается ни в каком месте. Оно – одно, единое, целое:

Вселенная существует во мне неотделимо.

Как в шаровом зеркале,

весь мир

во мне отображен.

Впрочем, стихов в повести немного. В основном это проза, и вполне реалистическая, по крайней мере в описаниях деталей.

2

В детстве, в родительском доме, Роберто имел все, чего только могла пожелать его душа, и вскоре привык к этим возможностям, душа его стала желать все новых и новых радостей. Пожелала получить заводную куклу в человеческий рост и музыкальную шкатулку – кукла и шкатулка явились на другой же день. Новый год пожелала встретить в отменном многолюдье – и на детском празднике в доме Бартини танцевал «весь Фиуме». Соскучилась душа – и семейство ди Бартини вместе с тетей Еленой отправилось в путешествие: через прохладные хвойные альпийские перевалы, мимо виноградников и рисовых полей цветущей Италийской низменности. В конце второго дня прибыли в Венецию, город искусства, доблести, умельцев, предприимчивости, страстей, злодейских заговоров, кинжалов, розового мрамора, гондол, карнавалов, цветов – и свинцовых камер подземных тюрем. Приезжих ждут не извозчики, а лодочники. Нехотя расступается перед лодкой зеленая от плесени вода канала, качает поплавки удочек, с мостиков глазеют рыбаки. Семейство поселяется в дорогой и все равно замызганной гостинице, такой ее содержат нарочно, для колорита. Полы в ней из широких каменных истертых плит, электричества нет, по вечерам приносят громоздкие начищенные канделябры со свечами, из ресторана поблизости доносятся запахи лука, чеснока, перегоревшего масла, звуки гитары, хохот… Скучать некогда. Роберто катают по Канале-Гранде, показывают дворцы, везут к собору святого Марка, на площадь, полную голубей, знакомят с Изой, дочерью танцовщицы Айседоры Дункан. Он получает персональное приглашение, как знатный гость, на старую символическую церемонию – обручение города с морем. Мэр Венеции, в облачении дожа, бросает с лодки в море золотое кольцо. Показывают «чудо XX века» – электробиоскоп, фильм о капитане Немо. По просьбе Роберто вице-губернатор приглашает к себе на службу, увозит с собой чету нищих венецианцев и их единственное сокровище – развеселую замарашку Джемму, то нежную, то скандальную… В Роберто пробуждаются еще неясные ему чувства.